Письма к незнакомцу. Книга 1. О жизни, зеркалах, лисицах, о том о сем

«Человек живёт за счёт ? того, что съедает, за счёт ? живёт его врач».

Приведу для примера двух антигероев, которые для своего врача ели гораздо больше трёх четвертей. Стишок моего детства:

Робин Бобин Барабек

Скушал сорок человек,

И корову, и быка,

И кривого мясника.

И телегу, и дугу,

И метлу, и кочергу.

Скушал церковь, скушал дом,

И кузницу с кузнецом,

А потом и говорит:

– У меня живот болит! [218 - Перевод К.И.Чуковского. Чуковский Корней Иванович (1882–1969). Из А. Милна.]

Я Вам привёл перевод Чуковского. Удивительно, но в переводе Маршака[219 - Маршак Самуил Яковлевич (1887–1964), советский поэт.] этот обжора съел ещё больше. Был похожий едок и в истории русской литературы. Имя нашего Робина Бобина – Иван Андреевич Крылов, автор многих замечательных басен, среди которых и «Демьянова уха». О, если бы гостем Демьяна был сам сочинитель басни, уха закончилась бы в два счёта. Пришлось бы варить новую.

В.В. Вересаев[220 - Вересаев Викентий Викентиевич (1867–1945), русский писатель.] писал:

«Весь смысл жизни, всё упоение её, всё блаженство заключалось для Крылова в еде».

А уж съесть знаменитый баснописец мог столько…

«Званый обед с участием Ивана Андреевича – это было, нынешним языком говоря, шоу. И дело не в двух-трёх баснях, что читал Крылов хозяевам и уважаемым гостям перед обедом. Хотя все отмечают, читал Иван Андреевич очень хорошо. Но ел он после этого ещё лучше! Самыми долгожданными были для Ивана Андреевича слова: «Обед подан!» Распахивались двери в столовую, и скрепя сердце баснописец пропускал вперёд себя дам. Больше он не пропускал никого. Появись даже царь-батюшка Александр Павлович, и его не пропустил бы. С решительным видом, сосредоточенный, как хирург, к операционному, подходил Иван Андреевич к столу обеденному. Лакей подвязывал салфетку под самый двойной подбородок, вторую салфетку расстилал на коленях…

Всё равно, и бумажки, и косточки после окончания трапезы были разбросаны под местом Крылова на полу в изобилии. Что поделать – стихия!..

Для затравки съедались три тарелки ухи и гора расстегаев. Этой горы Ивану Андреевичу не хватало, и подносили большое блюдо, на котором держали запас. На второе – огромные говяжьи котлеты, едва умещавшиеся на тарелке. Крылов съедал одну, вторую, практически сразу, а подумав, тянулся за третьей. Тут приносили громадную жареную индейку, на неё знатный едок накидывался, приговаривая: «Жар-птица! У самых уст любезный хруст. Ну и поджарено! Точно кожицу отдельно и индейку отдельно жарили. Искусники! Искусники!» В качестве отдыха глотал Иван Андреевич антоновские яблоки, нежинские огурчики и прочие мочения. Выносили свежеприготовленный страсбургский паштет, дело рук знаменитого повара из Английского клуба. Крылов с изумлённым лицом обращался к хозяину: «Друг милый и давнишний, зачем предательство это? Ведь узнаю Федосеича[221 - Знаменитый повар из Английского клуба.] руку! Как было по дружбе не предупредить! А теперь что? Все места заняты!» – «Найдётся местечко!» – утешал хозяин. «Место-то найдётся, но какое? Первые ряды все заняты, партер весь, бельэтаж и все ярусы тоже. Один раёк остался. Федосеича – и в раёк! Ведь грешно!» –

«Ничего, помаленьку в партер снизойдёт!» – посмеивался хозяин. «Разве что так», – соглашался Крылов и накладывал себе тарелку с горой. Паштетом дело не кончалось, далее шли – сладкое, квас…»[222 - Из книги Г.М. Прашкевича «Самые знаменитые поэты России».]

Из-за стола Иван Андреевич выходил не по Бутейко (чуточку голодным), а по-крыловски, выкатывался, объевшись (чтоб не сказать сильней) до последней степени. Усаживался в дальнее кресло, часа два сидел недвижно.

Скажу в оправдание баснописца. Иван Андреевич был истинным гурманом и потчевали его, обратите внимание, не так, как Вас в студенческих столовках. В описанный период жизни Иван Андреевич жил, чтобы есть. Он отшумел, «всё что мог, совершил»[223 - Н.А.Некрасов.] и «духовно почил»[224 - Н.А.Некрасов.]. Чужды были ему слова Державина[225 - Державин Гавриил Романович (1743 – 1816), русский поэт, общественный и государственный деятель. Поддержал Пушкина на выпускном экзамене в Лицее, о чём у Александра Сергеевича читаем в «Евгении Онегине»: «Старик Державин нас заметил // И, в гроб сходя, благословил».]: «Жить так, чтоб дух пылал». Отпылал Иван Андреевич…

А теперь от полной пищевой распущенности качнёмся в другое крайнее положение маятника. Рассмотрим, как питаются люди, для которых нормой является суперпозиция духа над всеми другими объектами.

Ярый поборник именно такого образа жизни человека был уже нам знакомый К. П. Бутейко. Константин Павлович считал, что количество съеденного за один приём не должно превышать по своему объёму полулитра. Удивительно, но отдельные наши соотечественники пришли к этому, не опираясь на научные труды академика. «Пол–литру» залпом заглотил, рукавом занюхал и – готов.

Людям же, употребляющим менее весёлую пищу, в том числе и Вам, Серкидон, будет полезно узнать рекомендации Бутейко:

– Находись в состоянии между голодом и полуголодом, не наедайся досыта.

– Вставай из-за стола более голодным, чем сел за него, так как аппетит приходит во время еды.

– Не переедай, так как наш организм способен переработать и усвоить определённое количество пищи.

– Человека питает не то, что он съел, а то, что усвоил. Самая лучшая еда та, которая не съедена».

Эти слова самоотверженного иноходца науки запомните. Они – стрелы, направленные в Ваше будущее…

Сеpкидон! Скоро человек научится пополнять запасы энергии без посредничества еды. Непосредственно от солнца, воздуха и воды. Выйдет ранним утречком на природу, посмотрит особым взглядом на восходящее солнце, сделает несколько задерживающих энергию вздохов, выпьет полстакана талой воды, и всё. На сегодня поел.

«А куда же, – спросите Вы, – денется желудочно-кишечный тракт, столь трепетно воспетый диетологами?» А куда делся хвост наших предков? Признайтесь, Серкидон, Вам его очень не хватает?

Жму Вам не хвост и не хобот, а человеческую руку, которой отныне Вы будете брать только качественные продукты питания.

Закончили с этой темой. До следующего письма.

-34-

Пpиветствую Вас, Сеpкидон!

Пытаясь найти системность в письмах, мною уже отправленных, вот что я обнаружил. Они написаны по мере появления человека на свет. Вспомним, как появляется младенец – темечком вперёд. Знаменитый бард хрипел: «Застучали мне мысли по темечку…»[226 - Высоцкий В.С.]

Задачей первых писем, о том о сём писанных, было оживить Ваше мышление. Мне хотелось, что мысли и Вам «застучали по темечку». Потом появляются глаза, и мы с Вами побывали в царстве Морфея, «по ту сторону век». Далее Вы меня натолкнули на нос. Рассмотрели мы этот славный орган, забыв, кстати сказать, что это орган обоняния. Закончил мы с Вами ртом и его способностью жевать пищу. Да, я помню, Серкидон, рот ещё может целоваться, но об этом потом. Когда дойдет дело до горла, можно будет поговорить о творчестве, потому что за творческие способности человека отвечает горловая чакра – вишутха, а выйдем на уровень сердца и затронем тему любви.

Вам, конечно, интересней было начать обсуждение с другого конца. Чтобы вмиг добежать до плотской любви и бежать прочь от остального, но, Серкидон, когда младенчик идёт ножками вперёд – это большая проблема для врачей. Так что смиритесь с нормальным ходом вещей.

Что я хотел Вам сказать, когда ещё мы говорили о носе. Я начал было, написав «Серкидон, глупость водит Вас за нос…», но не закончил мысль. Послушайте. Самым страстным желаем мужчины должно быть желание вырваться из объятий глупости. И не думайте, что сделать это очень пpосто.

Послушаем Альберта Эйнштейна: «Есть две бесконечные вещи: Вселенная и человеческая глупость… хотя насчёт первого я уверен не вполне».

Зато по поводу глупости уверенность гениального учёного была полная. Глупость – навязчивая потаскушка, липкая, приставучая и наглая. Свои услуги она предлагает ежеминутно и по дешёвке. Но потом они дорого обходятся.

Иное дело мудрость – она скромна и целомудренна. К себе подпускает не всякого, поскольку ещё и самодостаточна. С лёгкостью обойдётся она без Вас, без меня, без любого, и поэтому подружиться с ней очень сложно.

Постигший мудрость Сенека писал: «Почему глупость держит нас так упорно? Во-первых, потому что мы даём ей отпор робко и не пробиваемся изо всех сил к здоровью, во-вторых, мы мало верим найденному мудрыми мужами, не воспринимаем его с открытым сердцем и лишены в таком важном деле упорства».

Обpатите внимание, Серкидон, исполин мысли пишет снисходительное «мы». Тем устанавливая равенство между всеми живущими. Не кровожадное, тщеславное равЕнство египетской царицы («Хочу равЕнство меж вами я установить…»[227 - А.С.Пушкин.]), а благородное, щадящее рАвенство между Вами, мной, им самим… Все люди, все человеки, всем тяжело бороться с прихотями тела и пороками. «Отойдём от скользкого места, мы и на ровном-то стоим нетвёрдо», – предлагает Сенека.

Сторонитесь скользких мест, Серкидон, вырывайтесь из объятий глупости. Пытайтесь подружиться с мудростью – такова Ваша задача на ближайшие пятьдесят лет. Теперь о моей задаче на сегодня. Надо дочитать одну любопытную книженцию. Её автор Томас Эспедаль[228 - Эспедаль Томас (р. 1961.), норвежский писатель.]. Кpизис сpеднего возpаста симпатичный норвежец пpеодолевал посредством написания pомана «Идём!» Роман прославляет пешие путешествия – большие и малые, и будто написан на пеньке. Я не иронизирую, не ёрничаю, не критикую, просто пытаюсь обозначить походный стиль литературного произведения, которое, признаюсь, читаю с заинтересованностью. А некоторым цитатам радуюсь, как встрече со старыми и добрыми друзьями.

Например, Жан-Жак Руссо. Из «Исповеди»:

«Никогда я столько не думал, не жил с такой полнотой, не становился, так сказать, до такой степени самим собой, как во вpемя своих пеших путешествий. В ходьбе есть что-то, что вдохновляет и оживляет мои мысли, зато, оставаясь на месте, я почти не могу думать, моё тело должно двигаться, чтобы привести в движение ум. Вид сельской местности, сменяющие друг друга красивые пейзажи, свежий воздух, хороший аппетит, доброе здоровье, которое я приобретаю при ходьбе, непринуждённость кабачков, удаление от всего, что заставляет меня чувствовать свою зависимость и напоминает о моём положении, всё это освобождает мне душу, даёт великую смелость мысли…»

Кстати сказать, последнее и незаконченное произведение мыслителя Руссо – «Грёзы одинокого на прогулке». Или как иногда небрежно переводят – «Прогулки одинокого мечтателя». Тут отживший, отзвеневший, потухший Руссо среди прочего написал:

«Едва ли случается испытать нам среди самых ярких наслаждений такое мгновение, когда сердце действительно может сказать нам: “Я хотел бы, чтобы это мгновение длилось вечно”».