Грязь. Сборник

– То есть вы не справляетесь с молодежью?

– Ну…

– Что вы вообще говорите такое? Идет колонна демонстрантов – арестуйте.

– Часто на местах не хватает людей для этого. Их слишком много, складывается ощущение, что им не всё равно на наши действия, равно как и друг на друга. Сплочение и…

– Нет людей – вызовите их, –прервал панические речи человек, сидящий во главе стола.

– Множество наших служащих занято приоритетной проблемой, вы сами публично обозначили её в разговоре с… – он показал рукой на портрет главы государства.

– Вы серьезно? Хватит протирать штаны, займитесь делами. Перенаправьте средства, они, видимо, сейчас просто идут никуда. Разберитесь с этим! Хм… Молодежь… Сгоните их в патриотические клубы, кружки там по интересам… Что там у нас есть вообще?

– Господин мэр, они не хотят в большинстве своём.

– Чего не хотят? Быть рабочей силой страны? Быть надеждой государства? Умереть за Отчизну? А? Кто виноват в том, что они не хотят этого?

– Не имею представления.

– Я скажу вам только одно, всем вам, – человек, сидящий во главе стола, обвел всех присутствующих пальцем. – Это точно не я. Потому что я работаю, работаю и ещё раз работаю. И делаю всё, что от меня зависит. А вы выпускаете этот город из рук из-за своей беспомощности и некомпетентности. Соберитесь и решите мне эти проблемы! Все свободны.

Красивые люди встали, вышли за дверь и выдохнули. Человек, сидящий во главе стола, остался на месте.

Мы сидели на ярмарке нашего города, развалившись на стульях, и в течение нескольких часов смотрели, как обычные люди презентуют с большой сцены свои товары, в большинстве представляющие из себя ненужную дрянь. Но зонт-банан нам понравился. Он выглядел настолько отвратительно и нелепо, что мы даже захлопали. До чего же только не додумаются люди. А ведь они, наверное, думают, что делают важное дело.

Кто мы? Я, тучный Гумбольт и мой товарищ. Три рыцаря, три бродяги. Сидели в большом зале местного ДК, люди вокруг нас постоянно приходили и уходили, им наскучивало это занятие, или же они что-то покупали, крича выступающему: «Дайте два!», а потом довольные выходили из зала. Вокруг ДК был разбит парк, в нём поставили кучу палаток с товарами и продавцами. Где-то в сторонке каждый день с двенадцати до трех стояла горстка защитников природы, призывающая прекратить «это загрязнение единственного зеленого уголка в округе». Но на них никто не обращал внимания. Безразличие.

Когда мы совсем устали сидеть на неудобных стульях, то громко похлопали посреди очередного выступления, чем спровоцировали всеобщие аплодисменты, и вышли на улицу, спустившись по серым ступенькам крыльца. Пройдя немного между палаток торговцев, мой товарищ взялся за своё:

–Я иду и не слышу их музыки! Почему? Неужели бюрократы купили уже даже музыку? Почему никто не играет? Почему повсюду звучит одно и тоже дерьмо с крупных радиостанций! Эй, люди, я не слышу вашей музыки! Закон запретил петь на улицах, и ваша потребность в них иссякла, как пересохший ручей, отрезанный от воды большим валуном? Нет, не может быть такого! Музыка – это река, что поддерживает жизнь в нас! Музыка и поэтические строки – вот почему мы еще живы, вот почему мы все здесь! Хэй! Запевай!

Он вскочил на капот стоявшей рядом машины и запел:

– Жить нужно легче, жить нужно проще,

Всё принимая, что есть на свете.

Вот почему, обалдев, над рощей

Свищет ветер, серебряный ветер.

Свищет ветер, серебряный ветер,

В шелковом шелесте снежного шума.

В первый раз я в себе заметил,

Так я еще никогда не думал.

Люди стали подхватывать. Мой товарищ, почувствовав себя дирижером, начал плавно двигать руками перед собой:

– Пусть на окошках гнилая сырость,

Я не жалею, и я не печален.

Мне все равно эта жизнь полюбилась,

Так полюбилась, как будто вначале.

О, мое счастье и все удачи!

Счастье людское землей любимо.

Тот, кто хоть раз на земле заплачет,—

Значит, удача промчалась мимо.

Гумбольт пел вовсю, положив руку на сердце. Голоса людей доносились со всех уголков парка. Конечно, большинство проходило мимо или с какой-то опаской смотрело на происходящее, но голосов было достаточно, чтобы сказать: поёт вся ярмарка.

– Взглянет ли женщина с тихой улыбкой –

Я уж взволнован. Какие плечи!

Тройка ль проскачет дорогой зыбкой –

Я уже в ней и скачу далече.

Жить нужно легче, жить нужно проще,

Все принимая, что есть на свете.

Вот почему, обалдев, над рощей

Свищет ветер, серебряный ветер.

– Вот она, культурная столица! Этим стихам уже сто лет! Но помним, помни, чёрт возьми! Спасибо! – слова «дирижёра» утонули в аплодисментах.

Я смотрел на фигуру своего товарища, обернутую в черное пальто, на фоне серых тяжелых туч, нависших над городом. Иногда я восторгался им. Он делал то, что я бы не смог сделать никогда.

После этого представления мы пошли в сторону центра. Знаете, как это происходит: «они шли втроем и пили из одной бутылки». Вот что-то похожее было и у нас. Старушки и женщины с детьми шарахались от нас, не зная чего ожидать. Мужчины игнорировали или подозрительно смотрели, а у молодых парней был вид, будто мы бросили им вызов, и они готовы броситься на нас в ответ. Презрение во всех взглядах! Это лучше, чем безразличие.

По пути мы наткнулись на людей, очень эмоционально обсуждавших возможность принятия закона о смертной казни. В последнее время правительство, видимо, в попытке не отставать от новых тенденций, само стало устраивать такие сборища. «Здесь каждый мог высказать своё мнение!» – зазывали лозунги. Естественно, всё было не так. Несколько ведущих внимательно следили за собравшимися, направляя их мысль в нужное русло, не допуская острых отклонений от темы. А за углом всегда дежурил отряд жандармов на случай обострения дискуссии.

Мы подошли ближе и мой товарищ негромко с разочарованием сказал:

– Очередной цирк уродцев. На этот раз про смертную казнь.

В этот момент на сцену забралась женщина и закричала, тряся кулаком: