Грязь. Сборник

Nada la puede detener

Esta es la musica del pueblo

Y no se deja someter[8 - «Народ поет свою песню,Ничто не может остановить ее.Это музыка города,И она не поддается подчинению».(Здесь и далее все стихи на испанском – отрывки из «Песни народа» из испанского варианта постановки мюзикла «Отверженные»).]

Я был на другом конце света. Я прошел по старинным улочкам, спускаясь к океану. Даже на наших рынках и ярмарках я не видел такого разнообразия людей. Здесь говорили на всех языках Европы, жили всеми возможными способами, занимались всеми возможными профессиями. Казалось, что это город до сих пор оставался городом всего Мира.

Дошёл до океана, намочил ноги, скинув поблизости свой массивный рюкзак. Немного поверил в то, что доехал до пункта назначения. Шел по берегу, пока не обсохли ноги. Смахнул песок, надел сандалии и пошёл искать. Не спрашивайте меня, как, я не знаю. Просто искал и нашёл.

Она стояла около барной стойки одного из кафе в белой шляпе из агавы с широкими полями, которые со спины полностью закрывали ее плечи от солнца, в закрытом купальнике красного цвета (который купила на днях и надела в первый раз, потом Она его больше почему-то не надевала), обмотав вокруг своих бедер оранжевый шёлковый платок, опускавшийся до ее щиколоток. Ну, кто так еще мог одеваться…

– Hey! Been trying to meet you? – крикнул я.

Она медленно повернулась ко мне. Прищурила глаза, как только увидела меня. Как мне показалось, сказала «твою мать». Но это было радостное «твою мать».

– Must be a devil between us! – с улыбкой крикнула Она и стала двигаться ко мне, огибая столы.

– Or whores in my head! – я пошёл к Ней навстречу, огибая столы.

– Whores at your door!

– Whores in my bed!

– But hey!

– Where have you…[9 - – Эй! Сколько я тебя уже разыскиваю?– Должно быть, сам дьявол чинит нам препятствия!– Или шлюхи в моей голове!– Или шлюхи в твоей двери!– Или шлюхи в моей постели!– Но, эй!– Где же ты…(Здесь цитировались строчки из песни группы The Pixies – «Hey»).]

– Я здесь, – сказала Она, и мы обнялись. – Всё хорошо.

Она расплачивалась за обед, доставая кошелек из своего оранжевого рюкзака, который на радостях от встречи чуть не забыла на стойке того бара.

– В следующий раз плачу я.

– Ты лучше сначала расскажи, что здесь делаешь, рыцарственный ты мой.

– За тобой приехал. Думаю, нас тянет друг к другу. Я чувствую, когда ты рядом.

Она не стала вдаваться в расспросы, только подмигнула, а потом посмотрела в сторону океана.

– Ах… Край света. Ты сказал, что приехал за мной. Неужели ты хочешь, чтобы мы уехали отсюда?

– Ну… А здесь люди живут?

– Да, как видишь вокруг, – язвительно ответила Она.

– Тогда, думаю, и мы сможем.

Так встретились снова. После разлуки. Почти как в первый раз. Следующие полгода мы провели на берегу океана в городе Берроуза.

Когда-то я работал, но и это время прошло. Потом я писал, но вы знаете, к чему это привело. Я хотел заниматься более полезными делами. Тем, что хоть как-то могло удовлетворить мой потенциал и амбиции. Да, то было время, когда я завышал планку своих возможностей. И что могло быть более полезным в наш отвратительный век, чем искусство? Честно говоря, много других вещей, но искусство меня привлекало больше всего. Это был некий атрибут человечества, который был его верным и могущественным спутником на протяжении всей истории. Неиссякаемый источник сил, проходящий сквозь века – я хотел стать частью этого. Но из меня вышел плохой поэт. Нигде не оказалось места для моих стихов. Ничего путного так и не создал. Наверное, чтобы стать настоящим творцом, надо было выбрать определенную позицию, взгляд, следовать ей, воевать за неё, стать узколобым и упёртым. Я не смог этого сделать, видя всё многообразие жизни. А может быть, всё дело в том, что у меня под кроватью не стояло ведерко с водкой, как у Есенина? Проверять эту версию пока не хотелось. Но в Танжере я решил попробовать снова и взялся за перо.

В этом городе легко можно было сойти за местного: я специально поддерживал щетину, неопрятно одевался, не особо тщательно мыл голову в нашем летнем душе на заднем дворе, плюс загар, полученный во время путешествия по пустыне – и я выглядел как местный обыватель. Её чаще всего принимали за испанку, даже несмотря на рыжие волосы, благо Она немного выучила язык и могла говорить на нём на базарно-бытовом уровне. Кстати, я знал английский примерно так же хорошо. Но этого хватало. Главное – не таращиться, а если попался, то уметь держать ответ. У Неё последнее получалось прекрасно: Она начинала громко кричать на испанском – ни один мужчина не мог выдержать такого натиска. Бесподобно.

В Танжере Она жила в захудалом отеле. Это было несерьезно. Понятие «своё» было здесь растяжимым еще со времен интерзоны – когда Танжер был под управлением от трёх до семи европейских государств. В таком хаосе город запестрил всеми национальностями старушки Европы. А еще толпы африканцев и арабов. Это был хаос, отголоски которого были слышны до сих пор. Поэтому лачугу я нашёл нам без труда. Обычная местная лачуга. Дверь, окна, содержимое. Без прикрас. Насчет летнего душа, который я уже упоминал выше – вот кто был самым главным героем окрестностей, заслуживающим медаль за стойкость.. Его бедные ржавые дряхлые трубы видели, наверное, ещё те времена, когда этот город был международной зоной. Каждый раз, поворачивая пару кранов (я так и не разобрался, какой из них был с горячей, а какой с холодной водой), слушаешь около минуты глухое бульканье, кашлянье, урчание из самых глубин местной канализации, потом видишь, как душевые трубы охватывает легкая дрожь, утробное урчание усиливается, и сильный поток воды льется на тебя, неожиданно мягко обволакивая тело. За время нашего пребывания этот душ ни разу не ломался. Это было чудом света местного масштаба.

Единственная проблема с душем возникала тогда, когда искупаться хотела Она. Прыткие мелкие мальчишки несколько раз на неделе пытались пробраться на задний двор и подглядеть за местной «chica espa?ola[10 - Испанская девушка (исп.).]». Поэтому у меня в это время под рукой была корзина с различным хламом, который не жалко было выкинуть в окно. Чаще всего там лежала Её обувь. Я сидел за рабочим столом и периодически выглядывал в окно. Если видел, что мальчишки идут на полусогнутых ногах сюда, смотря во все стороны, то с радостным криком начинал кидать всё содержимое корзины в незваных гостей. Обычно они разбегались сразу. Иногда попадались храбрецы, гордо стоявшие в полный рост. Именно они получали от меня больше всех. Когда Она возвращалась из душа, то я рассказывал Ей о своих геройствах. Её это забавляло, Она даже прощала мне то, что я кидался Ее обувью, но с оговоркой: «Соберешь сам». Она была замечательной. А я был драконом, охраняющим принцессу.

А город всё продолжал петь свою мятежную песнь:

Te uniras a nuestra causa

ven y lucha junto a mi

tras esta barricada

hay un ma?ana que vivir

Si somos esclavos o libres

depende de ti[11 - «Вы присоединитесь к нашему делу,Приходите и сражайтесь рядом со мной!После этой баррикадыНаступит утро, чтобы жить.Мы рабы или свободны -Это зависит только от нас» (исп.).]

– Ну, хочешь, полежи на пляже. Но это без меня.

– Да ладно тебе, не будь букой. Все мы любим солнце и океан.

Она в оранжевом купальнике и набедренной полупрозрачной повязке, желтых сланцах и с большой пляжной сумкой на плече пыталась вытянуть меня из дома, вцепившись в мою руку. Я же в ночном халате завис с йогуртом в свободной от нее руке перед открытым холодильником и разговаривал с Ней, стараясь особо не смотреть на Её грудь, которая постоянно подпрыгивала из-за Ее активных телодвижений.

– Я не люблю местную жару и местное море. Оно тут грязное, и вообще я не люблю места, в которых люди ходят в полуголом виде.

– Пошлиии, пошлиии со мнооой, – несмотря на Ее усилия, я твердо стоял на ногах, и у Неё не получалось меня сдвинуть. – Выйди на свет безбожный, ну же….

– Нет.

– Надо уметь расслабляться.

– Иди, расслабься.

– Бука! – крикнула Она, отпустила мою руку, схватила йогурт из свободной руки и быстро выбежала на улицу.

– Вообще-то это последний! – крикнул я вслед убегающим сланцам в оранжевом купальнике, чтобы они точно в ближайшее время сюда не вернулись.

Я постоял ещё минуту, смотря на входную дверь, ухмыльнулся, достал другую пачку йогурта из холодильника и пошёл за своё рабочее место. По дороге включил радио, стоявшее на развалинах комода с вещами прежних владельцев (радиоприемник тоже был их). Взял с того же комода бокал с чаем, который я заварил минут пять назад, но так и не донёс до стола, и стопку чистых листов бумаги. Местная радиостанция говорила на незнакомом мне языке, но зато ставила мировую музыку. В ней всё было красиво и бестолково, одним словом – понятно. Она ненавидела, когда я включал эту радиостанцию с этой музыкой. Но сейчас было всё равно. Стол, тоже оставшийся от прежних хозяев (думаю, единственное, что достанется от новых хозяев этому месту – это негативная аура; устанут чистить её), скрипел, стоило хоть немного надавить на него. Скрип тоже не нравился ей. Но сейчас всё равно (через месяц я всё-таки сменил стол).

Я с удовольствием съел йогурт, выбросил стаканчик в мусорку под столом. Облизал ложку и положил в дальний угол стола. Отхлебнул чай. Пора писать. Следующие несколько часов прошли в тишине и скрипе, и только один раз человек извне нарушил мой покой: это был марокканский мальчишка из окрестной шпаны, который, увидев приоткрытую дверь, решил посмотреть, нет ли чего ценного. Он аккуратно зашёл в лачугу, стал озираться по сторонам; его руки были готовы хватать.

– Аmigo! – громко крикнул я из своего рабочего угла.

Смуглый мальчишка дёрнулся, с испугом посмотрел на меня, промямлил что-то на своём языке и быстро выскочил за дверь.