«…Я прожил жизнь» (письма, 1920–1950 годы)

{104} М. А. и П. А. Платоновым.

19 декабря 1926 г. Тамбов.

19/X[159 - Описка, правильно: XII.], 5 ч[асов] веч[ера].

Маша и Тотик! Я получил ваши письма, и они, как всегда, подзарядили меня: значит, вы живы, – а это всё для меня.

Вчера послал 70 р[ублей]. Отвечаю по пунктам:

1) к Молотову[160 - В 1926 г. Г. З. Литвин-Молотов переезжает в Москву: член редколлегии и заместитель председателя редакционно-плановой комиссии Государственного издательства (ГИЗ, Госиздат), с 1927 г. – заместитель председателя правления издательства «Молодая гвардия», фактический руководитель последнего. Как следует из письма, Платоновы встречались в Москве с Литвиным-Молотовым, была достигнута устная договоренность о подготовке к изданию нескольких книг Платонова.] пойду с тобой, не настаивай; тебе охота сойтись с Кондрашовым[161 - Кондрашов – неустановленное лицо; очевидно, работник секретариата Литвина-Молотова в издательстве «Молодая гвардия».], а я этого не хочу, впрочем, если ты еще повторишь просьбу прислать письмо к Молотову, я пришлю – и ты пойдешь к Кондрашову. Ты скажешь: мерзко! Но не я строил людей;.

2) о Цепулине ничего не могу сказать; дни перед отъездом (и вечера) я проводил с тобой; в НКЗ я был необходимого времени; если этот старый развратник (я имею основания говорить так) хочет спровоцировать тебя, то он добьется этого при твоем легковерии. Но смотри и думай сама, ты неглупая девчонка! Я ему говорил, что Новаченко[162 - Новаченко – неустановленное лицо; очевидно, сотрудница Отдела мелиорации НКЗ.] сволочь. Он ответил, что ее устроили служить мелиораторы после года голодовки. Я ответил, что зря – и ее надо выгнать. Всё. К Новаченке у меня одно отношение – избить ее; но, к сожалению, она женщина (хоть и жалкая);.

3) я тебя никогда не обманывал и не обману, пока жив, потому что любовь есть также совесть, и она не позволит даже подумать об измене;.

4) по ночам я обнимаю тебя и даже совокуплялся с тобой во сне, – прошлую ночь у меня вышло то, что бывало у тебя на животе, когда мы жили вместе и спали рядом;.

5) да, Тамбов обманул; жить нам стало хуже; я голодаю, и вы тоже. Но остаться в Тамбове или уехать обратно зависит не только от меня. В Тамбове за меня держатся крепко и, что бы я ни сделал дурного, меня не прогонят, чего бы я хотел;.

6) жить отдельно я не хочу и не могу (зачем пытать себя и мучиться?); в Тамбове жить можно хорошо, если бы мы жили вдвоем; но ты не поедешь, и вот почему: во мне ты разочаровалась и ищешь иного спутника, но, наученная горьким опытом, стала очень осторожна; в Москве поэтому тебе жить выгодней одной, чем в провинции со мной (твоим мужем).

Когда мне стало дурно, я без слова уехал, чтобы давать хлеб семье. А когда мне станет лучше, тогда, быть может, я не оценю ничьих дружеских отношений. Все эти Молотовы, даже Божко[163 - Божинский-Божко А. Г. См. прим. к п. 95.] и все другие, позволяют мне быть знакомыми с ними потому, что «боятся» во мне способного человека, который, возможно, что-нибудь выкинет однажды и тогда припомнит им! Никто меня не ценит как человека, безотносительно к мозговым качествам. Когда я падаю, все сожалеют, улыбаясь.

Ты скажешь – я зол! Конечно, милая, зол. Кто же мне примером обучал доброму. Что я вижу? Одиночество (абсолютное сейчас), зверскую работу (6-й день идет совещание, от которого у меня лихорадка), нужду и твои, прости меня, странные письма (служба у Волкова[164 - Волков И. В. См. прим. 5 к п. 101.], Келлер[165 - Келлер Владимир Борисович (1898–1954) – воронежский поэт, литературный критик, автор первой монографической статьи о Платонове (1922); входил в ближайшее платоновское окружение. Перебрался в Москву раньше Платонова, работал в редакции «Крестьянской радиогазеты». Очевидно, в эти дни бывал у Марии Александровны.] и др.).

Пусть любая гадина побудет в моей шкуре – тогда иное запоёт. Пусть я только оправлюсь, и тогда никому не прощу! Каждый живет в свое удовольствие, почему же я живу в свое несчастие! Ведь я здоров, работаю как бык, могу организовать сложнейшие предприятия, писать и пр[очее].

Еще раз – прости за это письмо, но меня доконала судьба.

Я живу так. Встаю в 8 ч[асов]. Иду на заседание – до 3

/

ч[асов]. Затем обедаю. В 5 ч[асов] снова заседание – до 9 ч[асов]. Совещание разбито на секции. Я председатель одной из них[166 - Платонов руководил секцией мелиораторов, 18 декабря выступал на пленарном заседании.]. Пойми, какое я испытываю напряжение. В 9

/

я дома. Сажусь за «Эф[ирный] тракт» – единственное мое утешение, которое я боюсь и не спешу кончать. Что у меня тогда останется? Пишу до 11, до часу или до двух иногда, потом скверно, в полукошмаре, сплю. В комнате очень холодно. Хозяйка (старуха) безжалостно скупа и топит по 4 полена.

Так идут мои дни. Иногда меня охватывают странные чувства утраты всего. Я расскажу тебе о них.

Я работаю много, но не устаю: так много сил у меня остается для тебя.

Я пишу это в перерыве меж заседаниями (утренним и вечерним). Большая аудитория пока пуста. Скоро начнут сходиться. Мне все равно теперь, где жить. Я буду писать лишь большие работы. В Москве растрачиваются люди, а тут копят силы и труды.

Я не могу жить без семьи. Я мужчина и говорю об этом тебе мужественно и открыто. Мне необходима ты, иначе я не смогу писать.

Как хочешь это понимай. Можешь использовать это и мучить меня. Но следует договориться до конца.

Единственная надежда у меня – создать что-нибудь крупное (литература, техника, философия – все равно из какой области), чтобы ко мне в Тамбов приехали мои «друзья» и предложили помощь.

Тогда, пожалуй, я действительно предпочту свое одиночество и свою провинцию всем друзьям и Москве.

Постараюсь приехать на праздники. Совещание не дает ничего делать – переговорить о командировке.

Любящий тебя и Тотку Андрей.

Печатается по первой публикации: Архив. С. 453–454. Публикация Н. Корниенко.

{105} М. А. и П. А. Платоновым.

30 декабря 1926 г. Тамбов.

Мусенька и Тотик!

Когда это письмо придет к вам, будет уже Новый Год.

С Новым годом, родимые мои! С новыми надеждами, с новой любовью к старому мужу, с новой и крепкой радостью и, наконец, с мировым успехом – на который мы с тобой имеем такое большое основание, который мы заслужили своим страданием и своим мозгом, черт возьми!

Приехал сегодня утром[167 - В деле Платонова отсутствуют документы о командировке, однако из логики письма следует, что он был в Москве в НКЗ, где обсуждал годовой план работ.]. Сейчас 5 ч[асов] вечера. Вновь охватила меня моя прочная тоска, вновь я в «Тамбове», который в будущем станет для меня каким-нибудь символом, в таком же смысле, как «Волков»[168 - См. прим. 5 к п. 101.], как тяжкий сон в глухую тамбовскую ночь, развеваемый утром надеждою на свидание с тобой.

Начал проводить годовой план работ через местные органы. Сопротивление моей системе работ огромное (я требую больших сумм на техперсонал). Если мой план принят не будет – я поставлю вопрос о своем уходе. Работать без техперсонала[169 - Платонову удается выбить ставку, о чем свидетельствует помещенное в мартовском номере «Землеустроителя» объявление с приглашением на работу в тамбовский подотдел мелиорации инженерагидротехника (см.: Спрос и предложение труда // Землеустроитель. 1927. № 3. С. 83).], за гроши – нельзя, отвечать я не буду за то, что обречено заранее на провал. Вопрос весь выяснится в течение 2–3 дней. Возможно, что скоро приеду снова в Москву для защиты плана работ в НКЗ[170 - Скорее всего, Платонов рассчитывал поехать в Москву на III Всероссийское землеустроительное совещание (проходило с 24 по 30 января 1927 г.)]. Обо всем сообщу – пока не всё еще ясно. Дело запутывается, возможно, что удастся вырваться, работать с фокусами я не буду, раз не принимают трезвого плана.

Но как мне тут скучно, Машенька! Как опостылела мне моя комната и всё остальное! Передай поскорее Молотову посылаемое. Пиши сразу. Если завтра (31/XII) получу деньги, переведу 10 р[ублей] телеграфом.

С Новым годом, милые! Ваш Андрей.

Впервые: Волга, 1975. С. 164–165 (в сокращении). Печатается по: Архив. С. 455. Публикация Н. Корниенко.

1927

{106} М. А. Платоновой.

4 января 1927 г. Тамбов.

Тамбов, 4 января.

Маша! Дело твое, но ты напрасно мне не пишешь.

Я тебе сделал уже 3 посылки: телеграфный перевод на.

75 р[ублей], письмо (с рукописями рассказов) и поздравительную открытку на имя Тотки.

Как странно ты себя ведешь: скрыто, хитро и дипломатично. Я этого не заслужил. Не следует меня обвинять в том, в чем ты повинна сама. Но я ничего не знаю о тебе уже неделю и беспокоюсь.

Живу я неважно. Мороз 18–25°. В моей комнате 4–6°. Я сижу весь запакованный, ночью невозможно спать от холода. В такой пытке приходится жить. На предложение хозяйке топить больше мне было заявлено, что я могу убираться, если мне не нравится. Таковы здесь люди. И это ясно: от меня нажиться нельзя. То же на службе.

Каждое мое распоряжение подвергают шушуканью и злобной критике и т. д. Такого сволочного города я себе не представлял.