Via Crucis

– Феодоры, отец игумен? – Заулыбался хозяин.

– Ладно, без Феодоры. – Тит сбился от такого вопроса, поскольку иронию уловил. – Но эта упомянутая страсть – всем страстям голова.

Гость замолчал, подбирая слова, хозяин же, пряча улыбку в бороде, смотрел на его замешательство.

– Блудная страсть – корень всех зол. И в семейной жизни мы видим поле непаханое, неоранное. Другие духовники как поступают? Венчался – не венчался. Как будто это индульгенция какая. Но именно в семейной жизни похоть и скоктания находят себе пристанище, укореняются и, сокрытыя от посторонних взоров, расцветают пышным цветом, яко крин сельный при благорастворении воздухов. И только опытный духовник, знающий врага в лицо, способен вытащить из глубин сокровенных на свет белый все потайные корешки и корешочки. Можно сказать, без преувеличения, но и не без некоего удовлетворения, что я нашёл ключик, открывающий жизнь семейную, крючочек для сих корешочков. И какие разверзаются бездны! Потянешь за одну малую страстишку блудную, а там… такое изумление испытываешь! И вот что удивительно. Грехи одни и те же, казалось бы, а как по-разному на них смотрят муж и жена. Самое же интересное, когда об одном и том же грехе вопрошаешь супругов раздельно. Это прямо мякотка! Вот, например, такой случай…

– Скажите, отец игумен, кто наиболее подвержен страсти сей: мужеский пол, али женский? – Перебил зарумянившегося рассказчика Вассиан.

– Тут сомнений быть не может, отец игумен, – уверенно ответил гость. – Женщина – по природе своей существо блудное, духом слабое, ко греху удобопреклонное. И потому, лечение болезни надо начинать как можно раньше! Чем моложе жена, тем лучше результат. Не закоснела она покамест в пороке, может ещё воспрянуть и исправиться. Идеальная ситуация, когда исправление начинается ещё до замужества. И духовник, действуя превентивно, если вы понимаете, в девичестве, так сказать…

– Тяжёл ваш труд, батюшка!

– Ох и тяжёл! – не чувствуя подвоха покачал головой Тит, сочувствуя сам себе. – Два года уже тружусь над составлением полного каталога всех страстей блудных, их видов, подвидов, способов и вариантов. Не только телесных, но и чувственных, проникающих в душу через око, ухо, а также и обоняние, и осязание, творимых во сне и мороке, воображении и мечтании.

– Отец игумен, так тяжёл труд сей, что отец Мартирий, приснопамятный старец, у которого я много лет келейничал, не дерзал за него браться и всех монахов от такого дела предостерегал. Белым попам, оно сподручнее в таком тонком вопросе разбираться, говорил он, да и то не всем.

– Так-то оно так, – не сдавался Тит. – Этот крест не каждому духовнику по силам, это точно. Но для того, кто пересёк грань, жертвуя собой за други своя, нет ничего невозможно.

В библиотеку через приоткрытую дверь вошёл толстый рыжий кот Боян и, дойдя в развалку до Вассиана, требовательно замяукал. Хозяин взял на руки кота, не способного уже запрыгнуть на стул от лишнего веса, и стал кормить маленькими кусочками сыра. Боян уютно замурлыкал, посматривая на тощего пришельца искоса. Этот нервный гость никогда не нравился Бояну. И пахло от него как-то странно.

– Чуть не похоронил его Великим постом, – вздохнул Вассиан, имея в виду своего рыжего кота.

– Что, соседские кошаки задрали? – со знанием дела поинтересовался Тит.

– Нет, обожрался, мученик, – умильно вздохнул хозяин, продолжая теребить за ухом рыжего толстяка. – Пожертвовал мне один доброхот тридцать четыре килограмма солёной сёмги. Отборное филе, жирное, нежное такое, как сливки. Какой-то у него там рыбный заводик, скумбрию делают – пальчики оближешь! Пожертвовал, мы и рады, многая лета. Рыбы три коробки, расходится медленно, опустили её в погреб. Мать Николая раздать хотела, да я не велел, всё же – подарок, что ж его налево-направо. Недели через две стала сёмга та чуть припахивать. Но мы не выбрасываем, гости какие бывают, угощаем. А Николая вышла раз к почтарке, да погреб не прикрыла. Боян, разбойник, залез туда и спрятался. Три дня его искали, а он, значит, пировал в одиночестве. Килограммов пять съел, окаянник. Витька его нашёл еле живым, когда грибы маринованные полез расставлять. Стонал наш Боян, как человек, на глазах слёзы, умирал почти, разве что исповеди не просил. Неделю его маслом оливковым отпаивали, еле подняли. Потом он бегонию с подоконника целиком съел, проблевался и вконец очухался, победная голова с усами.

Боян задремал, глухо урча и изредка потягиваясь то одной, то другой лапой. Они немного посидели в тишине, гость с удовольствием поедал бублики. Всё же, женская рука в доме нужна, подумалось ему. Беседа возобновилась, но текла вяло, и затрагивала самые общие темы: всеправославный собор, взносы в епархию и банкротство местного консервного завода, за внимание которого соперничали три окрестных прихода.

Через час игумен Тит встал и начал откланиваться, хваля смысловское гостеприимство и свежую выпечку.

Победа по очкам, вроде бы, была за хозяином, но ему всё же ещё хотелось отправить противника в нокаут. В этот день судьба благоволила Вассиану, предоставив ему шанс на чистую победу, и он им незамедлительно воспользовался. Целуя, как принято у священников, руки друг другу, Вассиан заметил, что на левом запястье у Тита нет чёток. То, что монах не может расставаться этим своим духовным мечом, знает каждый. И есть, и пить, и спать подобает иноку, не выпуская сего оружия из рук. Чётки даются при постриге как символ молитвенного делания, внутреннего совершенствования и непрестанной духовной брани человека против собственных грехов.

– Помолитесь обо мне отец игумен, – смиренно сказал Вассиан. – Помолитесь о моих немощах, а особенно, чтобы чётки к руке приросли, а то какой же я монах без них!

Тит перевёл глаза на свою руку, побледнел, как белый лист и буквально выбежал из дома, шатаясь, как от пропущенного апперкота и сгибаясь под тяжестью всемирного позора. Гуси смотрели на убегающего игумена своими чёрными глазами надменно, куры в полголоса насмешливо кудахтали, а великолепные фазаны наперебой издавали победные крики. Видимо, так и выглядит “курам на смех”. Заработал мотор, и синяя газель умчалась, поднимая клубы пыли, в Нижнюю Гузновку. День начался хорошо.

Не успел игумен насладиться победой, обходя свои владения, как у ворот остановился внедорожник, облепленный цветными наклейками, и из него вышли двое мужчин. Пройдя в незапертую калитку, новые гости остановились и один из них, высокий молодой человек с намечающейся бородкой громко сказал:

–Батюшка, благослови!

– Бог благословит! Идите-ка сюда, поглядите. Вот они, мои послушницы. – Отец Вассиан улыбнулся хитрой крестьянской улыбкой. – Цып-цып-цып! Сорок кур, три петуха, семнадцать уток и пятнадцать гусей. Ещё перепела, им же несть числа, и два хазана, это я на развод взял. Ещё куры – хохлатые, карликовые петушки и даже лысые еврейки со Святой Земли. Но моя гордость – вот эти индюшки-индейки. Индеечки! Взял птенцами, да выхаживал, как младенцев. Из двух десятков девятнадцать выжили. Знаете ли вы, что индейки самые необыкновенные из всей домашней птицы. Он самые умные и странным, прямо мистическим чутьём обладают, и если к ним присмотреться, можно события предсказывать! Вот, например, сегодня утром… Вы же знаете, что индюшка летать не может? А тут такое дело, странное. Забралась одна из них на поленницу, да всё выше, выше прыгает, до самого верха. Потом огляделась, буркнула так сердито, и полетела. Оторвалась от поленницы, крыльями машет, и низко-низко, но быстро, словно из пращи выпустили, по-над землёй летит. Так метров пятнадцать и одолела. Ну не чудеса ли? Я и думаю, что бы это значило? А оно вон что! Это вы приехали.

Игумен заулыбался в рыжеватые усы и потрогал длинную узкую бороду, словно проверяя, на месте ли она. Из сеней главного дома выглянул молодой длинноволосый мужчина, заросший по самые глаза, и недовольно осмотрел нежданных гостей.

– Витя, всё в порядке! – кивнул ему отец Вассиан.

У ворот остановилась телега, запряжённая золотисто-каштановой лошадью, и две бабы в резиновых сапогах протиснулись в калитку, неся каждая по сетке отборного фиолетового лука.

– Батюшка, – возгласила одна и осеклась, увидев гостей. – Мы это…

– Не сейчас, – отмахнулся игумен. – Лук Витьку отдайте, он в погреб снесёт.

Вассиан обернулся к дому и звонко, распевно, тряся бородой, крикнул:

– Матушка Мартирия! Проводи гостей в библиотеку, я сейчас подойду!

В сопровождении женщины лет пятидесяти, одетой во всё чёрное, не смотря на жару, гости вошли в дом и сразу из сеней проследовали в большой прохладный зал, где хранились книги, иконы и всевозможные святыни.

Библиотека была оформлена так, что у посетителей дома не могло остаться ни малейших сомнений в праве игумена Вассиана на вакантное место старца. Все стены просторного помещения сплошь были заставлены шкафами с книгами. Здесь были и старинные требники, и богослужебные книги второй половины девятнадцатого века, полные собрания житий и творений святых отцов, Библии разных размеров и степени потёртости. Одно только многотомное “Добротолюбие” было представлено в шести различных изданиях, от начала девятнадцатого века, до конца двадцатого. Большую часть собрания представляли собой книги и святыни, перешедшие к игумену от отца Мартирия, который, в свою очередь, унаследовал всю библиотеку иеросхимонаха Павла. Перед красным углом выстроились в ряд шесть массивных резных аналоев с ковчегами разных форм и размеров на них, от очень больших до совсем маленьких, предназначенных для хранения принадлежащих игумену святынь. Один из аналоев, обитый тёмно-красным бархатом, стоял в самом центре и возвышался над остальными, но был пустым и казался уготованным для особого, главного предмета, святая святых.

Денис подошёл к объёмному шкафу, занимавшему всю стену, где за чистыми стёклами стояли ряды безмолвных свидетелей духовной жизни русской земли последних двухсот лет и, открыв резную дверцу, наугад вынул книгу в картонном переплёте, с оторванным корешком и торчащей на его месте жёлтой марлей. “Игнатий Брянчанинов, епископ Кавказский. Аскетические опыты”, – было написано на крышке тиснёными буквами, сохранившими кое-где позолоту.

– Не читайте никогда святителя Игнатия без опытного духовного наставника! – раздался голос над ухом Дениса. Он вздрогнул от неожиданности, поскольку не заметил, как вошёл хозяин библиотеки и встал за его спиной. Борис книгами не интересовался, но с интересом осмотрел собрание старинных икон в красном углу.

– Что привело вас ко мне, смиренному сельскому игумену? – В своей распевной манере спросил хозяин. – Я человек простой, тевелизер не глядю и радиво не слухаю. Убог и сир, мало разумен и не смыслю в вопросах духовных! Идите с Павлой коров подоите!

Последняя фраза, как оказалось, адресовалась голове рыжебородого послушника, заглянувшей в приоткрытую дверь. Голова тут же исчезла. Отец Вассиан обратил на Дениса свои прозрачные серые глаза и, слегка прищуриваясь, сказал:

– В обед коров всегда надобно подоить. А то некоторые ленятся за реку на пастбище ходить, далеко, мол, три километра туда, три назад, да с вёдрами. А скотина бессловесная до вечерней дойки терпит, мучается, домой еле доходит, гудит, как пароход на реке. Так что у вас?

– Мы того… – растерялся Денис.

– Насчёт креста нам… поговорить, – нашёлся Борис. – Николай Иванович Кобецкий поклон передаёт.

Он достал из внутреннего кармана туго набитый конверт и передал игумену. Тот взял его в руки и, не скрывая волнения, раскрыл. Конверт был набит зелёными дензнаками с изображением президента далёкой державы. Удовлетворённо улыбнувшись, но, не теряя при этом смиренного достоинства, отец Вассиан спрятал конверт в глубинах монашеской рясы.

– Я так понимаю, вам нужно рукоположение по ускоренной программе? С постригом или без? Наши украинские друзья с недавнего времени за постриг стали брать отдельно…

– Да мы насчёт Тимофеева креста, – смутился Денис.

– А, вот оно что! – всплеснул руками игумен. – А я, грешным делом… Мать Мартирия, чаю нам, чаю! Скажите, молодой человек…

– Денис, – представился Теплоструев.

– Да, Денис, скажите, что бывает после чаю?

– Что? – Денис никак не поспевал за стремительной сменой тем и терялся. – Сладкий сон?

– Ах-ахах! Подловил! – Заливисто рассмеялся отец Вассиан, обнажая ровные крупные зубы. – После чаю – всегда – воскресение мёртвых!

– А, ну-ну, конечно, – Денис знал эту старинную семинарскую шуточку, но не ожидал её услышать при таких обстоятельствах. Борис, не знавший Символа Веры, пожал в недоумении плечами.

Вошла Мартирия с метровой ширины подносом, уставленным разномастной посудой. При её появлении, Борис вздрогнул, побагровел и заиграл желвакам. Покуда она управлялась с угощением, он не спускал с неё глаз. Денис этого не заметил, поскольку уже вёл беседу с игуменом.

– Мы, батюшка, знаем про фотографию и круг избранных хранителей Тимофеева креста, определённых отцом Павлом. Но куда делся сам крест после смерти монахини Веры, понять не можем.

Отец Вассиан проверил, на месте ли борода и заговорил в своей распевной, убаюкивающей манере, при этом, почти не скрывая досады: