С моих слов записано верно

что остались допоздна в гостях.

«Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма…»

Ах, Тбилиси, Тбилиси – какая-то яма.
Разве только распробовать стих Мандельштама
приезжать сюда стоит, селиться на склоне,
что изрезан морщинами, словно ладони,
у того, кто идет с топором за дровами
в своей черной одежде, здороваясь с нами.
Ведь отсюда, грустя о червонном Иране,
Пастернак задыхался про серные бани.
Счастье в улиц откосах бродить до рассвета
бычьебойных церквей охраняют ракеты.
Сумрак прян виноградом и рван…
Что же крутится в ухе всё: «Ах, Эривань…»[12 - «Ах, Эривань…» – начало стихотворения О. Мандельштама.]?

Tour Ei?el

Жара чуть утихла,
но от солнца в воздухе столько блеска,
что наперсточники у Эйфелевой башни
все быстрее тасуют свои стаканчики,
и то и дело кто-то из обступившей их смуглолицей толпы
выигрывает крупную сумму,
а остальные приветствуют счастливчика громкими аплодисментами.
Даже в тени под деревьями столько солнечного света,
что восточноевропейские женщины
одна за другой подбирают в траве у наших ног
золотые кольца и от всей души протягивают их нам.
– Летите, – машу на них рукой,
отгоняю, как ос от груши, —
несите на хвосте своим детям это цыганское золото Парижа!
Да не оставит оно на детской коже черных пятен!
Да превратит его прикосновение к детской коже
в настоящее золото!
И каждый пускай отгадает, под каким стаканчиком
лежит его счастье!
Даже тот, кто пожалел денег и сил,
чтобы забраться под небеса
на знаменитый стальной столп
посреди изнуряющего блеска
золотого парижского дня.

Черные белки Торонто

«Боинг», как ладья Харона, везет за Большую Воду,
в край забвения и необременительной смерти.
Господи, сколько же тут китайцев!
Так мы никогда не пройдем паспортный контроль!
Но, оказывается, здесь тоже встает солнце,
блещут озера, шумит водопад,
и повсюду в зеленой траве шныряют
эти маленькие подружки Прозерпины,
черные белки Торонто.

«Столб стоит над Ниагарой —…»

Столб стоит над Ниагарой —
это Отче Саваоф.
Белый, влажный он и ярый,
головой до облаков.

Эти рухнувшие воды
в котловане меж озер
вертят мельницы погоды,
гонят ветры на простор.

Брось с обрыва вниз монету:
– На пяток-другой годов
намели тепла и света,
старый мельник Саваоф!

В Харькове

…такой осенью хорошо думается, и на этих деревьях хорошо повеситься.

    Сергей Жадан. Баллада о Биле и Монике

Йогансен-фест кончился.
До поезда осталось часа полтора.
У гигантского памятника Ленину поздняя свадьба
готовилась запустить в теплое ночное сентябрьское небо
китайские фонарики счастья.
– Ну что, – предложил Сергей, – последние пятьдесят?
Вон там на днях открылась забегаловка «Папаша Хэм»…
Мы спустились в только что отремонтированный подвал.
Со стены нам улыбнулась большая нарисованная голова папаши Хэма.
По другой стене от потолка до пола свисал кубинский флаг —
минималистский вариант американского по числу звезд и полос.
Еще в один зал с баром вела похожая на трап лесенка
с поручнями из канатов.
Там галдела молодежь и мужской голос пел под гитару что-то в стиле рок,
но слов было не разобрать.
Сергей ушел в бар за водкой, а вернулся еще и с владельцем заведения.
– Любые ваши инициативы… – говорил ему владелец. – Мы открыты…
Он повторил «Мы открыты» раза три, и я догадался, что речь об
открытости художественным инициативам.
– Вот сейчас поют ребята, – продолжил он, – просто пришли с
улицы и предложили спеть.