Время Сварога. Грамота

– Вещи мои где?

– Вожак забрал себе.

– Он тоже там?

– Да.

– Хорошо, – тихо проговорил ордынец и, как курице, свернул тому шею.

Просторная изба с каменной печью в центре была темна. Лишь несколько лучин, зажженных в разных ее частях, освещали пару массивных столов с такими же лавками. Ватага разбойников сидела за дальним столом, в углу. Они были пьяны. Главарь и еще пятеро с ним продолжали пить и весело обсуждали что-то. Остальные либо спали тут же, уронив головы между тарелок, либо валялись на земляном полу. Простоволосая баба стояла спиной и готовила в печи птицу. Обильная закуска сытым духом кружила голову и скрученным веревочным узлом стягивала живот. Голодный ордынец проглотил тугой ком. На его появление никто не обратил внимание. Не теряя времени, Вохма возник рядом с ними. Смерть разбойников оказалась стремительной. Привычно действуя двумя ножами, он поочередно всаживал их каждому, сидящему за столом. Тех, кто лежал на полу, он не тронул, оставив напоследок.

Мутным взглядом главарь наблюдал за происходящим, ничего не понимая, и, лишь когда от ужаса заорала баба, он, казалось, протрезвел. Обтер рот от остатков еды, повисшей на бороде, с грозным рыком нападающего зверя вскочил с лавки, выхватил из-за пояса саблю и кинулся на ордынца. Вохма тут же узнал свое оружие. Легко увернувшись от удара, пропуская мимо себя крупное тело, он глубоко, по самую рукоять, всадил ему нож сзади, в шею. Главарь споткнулся, пролетел несколько саженей и замертво рухнул в угол. Вохма показал кулак бабе, от чего та сразу замолкла, поднял с пола клинок и уже им, без тени сожаления, добил остальных. Затем спокойно сел за стол и принялся за еду.

Нежный молодой поросенок истекал крупной жирной слезой. Обжаренные дрозды, тушеные в горшочках зайцы казались столь изысканной пищей для обычного деревенского стола, что Вохма невольно удивился запросам лесных татей. Видимо, хороший куш взяли лесные братья или немалую награду им отвалил воевода.

На шум и крик стали сбегаться люди. Они заходили в избу но, увидев кровавую бойню, выскакивали прочь. Наконец ордынец насытился, подозвал бабу.

– Собери мне все ценности, – кивнул он на трупы.

Та алчно сверкнула глазами и умело, как делала это не раз, обшарила одежду разбойников, выкладывая все на стол, пока не образовалась внушительная горка из серебра и драгоценностей. Глаза ее горели, пожирая богатство. Она со злостью поглядывала на ордынца. Конечно, он заберет все себе, а она опять останется ни с чем. Похоже, она зря подсыпала зелье родственничку и его ватаге, чтобы они быстрее пьянели, собираясь потом их обобрать – взять совсем немного. Что они там вспомнят, когда протрезвеют?

– Хорошо потрудились братья. Жаль им теперь ничего не пригодится. Что скажешь? – хмыкнул Вохма, проследив за ее взглядом.

Баба потянулась к украшению с зеленым самоцветом. Ее красные с грязными ногтями пальцы ухватили его и потянули к себе.

– Нравится? – спросил казак.

Она кивнула, задрала засаленный подол и протерла камень, рассматривая его на свет.

– Дура. Тебя с ним поймают и повесят. Но, впрочем, это твое дело.

На улице толпился народ. Они в страхе расступились, пропуская ордынца. Тот, не вынимая клинка, прошел мимо в сторону леса и исчез в нем.

Так бесславно приказала долго жить ватага разбойников, которая уже давно грабила торговые караваны, убивая ни в чем не повинных купцов.

Потом еще долго в этой деревеньке пугали ребятишек грозным духом, появившимся из леса, прибравшем целую сотню лесных братьев за их многочисленные грехи. А глупую бабу все же повесили. Прознали про ее лихие дела. Донесли на нее добрые люди. А при обыске нашли злополучную безделушку. По распоряжению тиуна повесили ее тут же, на воротах. И висела она, пока не сгнила шея, и она не рухнула на землю с оторванной головой.

Глава четвертая

– Товарищ полковник! Николай Сергеевич, он, кажется, очнулся!

Молоденькая медсестра с лицом, сплошь усеянным веснушками, вглядывалась в меня, словно боялась пропустить нечто значительное в своей жизни.

– Так, братец, посмотрим.

Седые усы, одутловатые щеки и серые глаза сменили пытливый девичий взгляд. Желтый от никотина шершавый палец больно надавил на веки, задрал их вверх.

– Ну, что же, вполне, вполне, – произнес полковник удовлетворенно. – Заставили вы нас поволноваться, любезнейший!

«Где я?» – словно из глубин подсознания прорвалась мысль.

– Ты смотри, он еще спрашивает. Хороший знак. В госпитале, молодой человек, вы – в военном госпитале.

«Почему он отвечает? Я ведь ничего не говорю», – снова пронеслась мысль.

– Да ты только и разговариваешь, – засмеялся Николай Сергеевич. – Прямо фонтан красноречия.

– Я говорю?

– А кто? Здесь кроме нас больше никого нет. Значит так, Маруся, – обратился он к медсестре, – все по плану, что доктор прописал. Наблюдаешь. Потом докладываешь.

– Хорошо, Николай Сергеевич. Я поняла.

– Ну, вот и отлично. Поправляйтесь, молодой человек.

Полковник поднялся и вышел, освобождая для обзора белый потолок, покрытый трещинками отслоившейся краски.

– Давно я здесь? – спросил я у медсестры.

Она стояла возле процедурного столика, стучала металлическими предметами.

– После операции три недели в коме.

– Три недели в отключке?

– А что вы хотели, сложный случай. Непонятно, как вообще вы выжили с таким диагнозом.

– Похоже, совсем был плох?

– Вас привезли едва живого. Да еще за триста километров.

– Триста километров? И что со мной было?

– Вы не помните?

Лицо с веснушками возникло вновь, и опять зеленые глаза пытливо вглядывались в меня.

– Ну, последнее, что я помню: деревня и разговор с мужиками.

– Значит, все хорошо: нам так и рассказали, когда вас привезли, – вздохнула Маруся, – с памятью все в порядке. Вас сильно ударили по голове. Травма была несовместимая с жизнью. Но чудо случилось. Видимо, у вас сильный ангел хранитель.

– Видимо. Маруся, можно я посплю? Устал с непривычки.

– Конечно, поспите, я вам сейчас укол поставлю и спите.

Хмурое небо, с набрякшими облаками, едва пропускало солнечные лучи. Птицы в сумасшедшем кружении стаей носились над черной от пожарищ землей. Разрушенные погосты, покосившиеся кресты, люди в доспехах, кони. Повозки медленно двигались по размокшей от дождей дороге мимо брошенных в грязи трупов животных, человеческих останков и сломанных телег. Везде царил разор и запустение.

Сознание, как из глубокой ямы, выбиралось из сна тягучей резиной. Горечь и тревога долго не отпускали и давили на грудь. Мрачные картинки из прошлого добавляли в кровь адреналина, заставляли сердце биться быстрее.