Меняла

И указал мелко трясущимся копытцем на меня.

Демон резко обернулся, и я увидел бородавчатую козлиную морду. В лицо дохнуло смрадом и гнилью. Вдруг очертания дьявола поплыли, и через несколько секунд он превратился в ангела – румяного юношу в белой тунике и с крыльями за спиной.

– Вы извините, двоечники сдают экзамен, – ангел указал пергаментом, зажатым в изнеженной руке на съежившихся от страха козлят. – В качестве компенсации я предлагаю вам бессрочное проживание в том месте, которое вы называете раем небесным. Без всяких предварительных и отлагательных условий! – со значением добавил он поставленным голосом телевизионного диктора.

Благочестие и великодушие снизошли на лицо ангела, сделав его похожим на многочисленных собратьев с картин Микеланджело.

– Не согласен, требую более значительной компенсации! – я с вызовом уставился на ангелоподобного. – Или пусть решает Большой Совет!

Я надеялся, что фраза из разговора козлят не окажется пустым звуком.

– Большой Совет, – ангел усмехнулся. – Зачем сразу Большой Совет, давай договоримся!

Саркастическая усмешка превратила его в испорченного херувима. Белые крылья за спиной растворились в воздухе, туника сменилась на деловой костюм-тройку, босые до этого момента ноги оказались обуты в лаковые туфли от Hugo Boss.

– Договоренность может быть только одна, – сказал я, почему-то не чувствуя страха, – вы сохраняете мне жизнь в том месте, которое мы именуем грешной землей. Без всяких отлагательных условий!

– Наглость – второе счастье, так, кажется, у вас говорят?

Лицо херувима посерело, сморщилось и стало похожим на уродливую морду огромной летучей мыши. Шикарный костюм превратился в кожистые крылья, а туфли – в когти на скрюченных птичьих лапах.

– Будь по-твоему! – с шипением выдохнул монстр. – Но больше не попадайся мне на пути!

Он обернулся и хищно склонился над трясущимися от страха козлятами.

– Завтра оба с родителями ко мне в школу, испытание вы не прошли, остаетесь на второй год! – проревел он, схватил за шиворот обоих и полетел в горы, со свистом рассекая разреженный воздух огромными крыльями.

Больше всего на свете не люблю возвращаться. Не люблю уезжать от моря, солнца, пляжей, веселья и беззаботности в душный, прокопченный автомобилями и заводами город. Еще больше не люблю, когда двигатель глохнет в горах при сорокаградусной жаре. Я медленно, используя инерцию движения, вырулил на обочину и остановился рядом с довольно симпатичной девушкой, сидящей на сумке с вещами. Рядом, обгоняя по встречной полосе туристический автобус, пронесся какой-то сумасшедший на красном форде.

– Вы в двигателях разбираетесь? – спросил я девушку, выходя из машины. – Если – да, то возможно, мы не умрем здесь от жары…

Имярек

– Обними меня, – сказала она, и полные чувственные губы коснулись моих, унося в мир грез и фантазий.

– Я не успею побриться, – ответил я, и ее нежная мягкая ладошка легла мне на живот, – опоздаю на работу, – ладошка сдвинулась вниз, – меня лишат годовой премии, – сквозь поцелуй пытался отбиться я, – и мы не увидим курортов Ибицы, – ладошка дошла до цели.

Да к чертовой матери эту Ибицу!

И ветер пел в оконных щелях и завывал в такт движениям наших разгоряченных тел. Он жил своей собственной, независимой жизнью, но потоки сквозняка, его малого детища, нежно ласкали бархатную кожу того единого существа, которым мы на миг стали. И призрачный полет – пульсирующее продвижение к блаженству, и всепоглощающая страсть – танец на кончике иглы, и губы к губам, и глаза в глаза, и мы – единое целое, мерцаем светлячком в ночи, летим на смертоносный огонь, все ближе, и, наконец, сгораем в немилосердном пламени.

Все закончилось, форточка со звоном ударилась о стену, и стекло ледяными брызгами рассыпалось по полу вместе с переливчатым смехом Кристины. Она улыбнулась и нежно поцеловала меня, накрыв облаком густых каштановых волос. Потом подняла голову и мечтательно посмотрела в окно.

– Может ли сон длиться вечно?

– Может, если этот сон летаргический.

– А если он романтически-ирреальный, неземной, неправедный? Если я со вчерашнего вечера, с того самого момента, когда с тобой познакомилась, боюсь спугнуть появившееся у меня ощущение полноты жизни, боюсь моргнуть, открыть глаза и оказаться на этой постели одна, в окружении привычных пуховых подушек и мягких игрушек? Стихами с тобой заговорила…

Она прижала свои маленькие ладошки к вискам, пытаясь незаметно унять непослушные слезы.

– Я пойду в ванную – наведу марафет, иначе ученики все поймут по темным кругам под глазами, да и по самим глазам, счастливым и непоседливым. У меня плохое предчувствие, – она обняла меня за шею и приникла к небритой щеке, – ты вернешься?

– Кристина, я всегда возвращаюсь, – привычно соврал я, прячась от грустного взгляда карих с золотыми искорками глаз, – я никогда тебя не обманывал.

– Мы с тобой знакомы меньше суток, ты и успеть-то не мог! – она засмеялась и, накинув легкий халатик, вышла из спальни.

Я стоял перед старинным темным зеркалом в резной раме и уже пять минут завязывал галстук, отбиваясь от грустных мыслей, которые преследовали роем назойливых мух. Что-то не отпускало меня, питало робкими надеждами и пугливыми мечтами, держало в маленькой квартирке обычной школьной учительницы.

Даже узел галстука не хотел завязываться, он топорщился из-под воротника, и тусклое зеркало смеялось надо мной всеми своими трещинками. Я рывком развязал цветастую шелковую удавку и уставился в отражение. Только оно знает, сколько жизней я прожил, сколько смертей повидал.

И лица. Мозаика, калейдоскоп, фейерверк образов. Вечная жизнь, состоящая из тысяч коротких фрагментов. Какой я сегодня? Красивое лицо: скуластое, юное, наглые мальчишеские глаза, легкая небритость. А каким был два года назад? Память услужливо извлекла лишь фрагменты и осколки меня прежнего, обломки былых настроений и ускользающие в сером настоящем обмылки прошлых образов.

Я сосредоточился и начал трансформацию. Зеркало послушно отразило меняющийся цвет глаз – пусть будут синими. Губы создам полными, слегка припухлыми, тонкие изящно изогнутые пепельные брови превращу в густые черные щетки, а пепельные же волосы окрашу в темно-русый цвет. Ресницы сделаю длиннее, разрез глаз – выразительнее, уши – с высокими немного заостренными кончиками, (буду похожим на эльфа), нос – римским. Определенно, римский нос смотрится лучше рязанского. Кожу оставлю смуглую, мне всегда нравились смуглолицые люди, в них больше жизни и сексуальности. Вроде, все.

Я набросил плащ и почти бегом помчался к входной двери – в ванной перестала литься вода. Английский замок чуть слышно щелкнул, и я оказался в парадной. Затем, стараясь не шуметь, спустился на этаж и прижался к стене. Еще один щелчок – вверху заскрипела дверь. Кристина не бросилась вслед за мной, не закричала пронзительно, а тихо спросила: «Как тебя зовут?» и беззвучно заплакала, не дождавшись ответа. Черт, я даже имя себе не выдумал, утешитель хренов!

Я молча спускался по лестнице, стараясь попасть каблуками на уцелевшие цветные плитки, что проступали сквозь серую грязь на таком же сером бетоне. Навстречу мне поднимались двое. У одного из них в кармане потертой кожаной куртки лежал старый револьвер. Что натворила Кристина, кого обидела, я не знаю, но скоро ее обнаружат мертвой на пороге собственной квартиры. Шесть пулевых ранений в голову, каждое из которых смертельно.

И жизнь моя серая, и смерть. Хотя нет, как раз смерть мне не грозит, лишь вечность, каждый фрагмент которой сладок и цветаст, порой даже приторен. А в общем – серость. Серость, тоска и усталость. И еще обыденность. Что там у нас дальше по плану?

Старушка – божий одуванчик. Мечтает увидеть потерявшегося двадцать лет назад внука. Внучка зовут Алексей, пропал в пять лет на Казанском вокзале. «Кто он сейчас и где?» – спросил я у вечности, но она не ответила. Меня снабжали лишь той информацией, которая была нужна для выполнения основной миссии.

Что ж, стану на сутки внучком любящей бабушки и подарю ей те минуты счастья, о которых она мечтала всю жизнь. А потом бабуля тихо умрет в теплой постели с выражением удовлетворенности на морщинистом лице: ей будет сниться неожиданно нашедшийся внук.

После древней старушки загляну к старому профессору. У него рак легких, но он продолжает дело всей жизни – превозмогая боль, ищет эликсир молодости. Я подскажу формулу, и он покинет этот мир счастливым.

Как меня зовут? Я горько усмехнулся. Имярек, хотя, наверное, меня можно назвать «Исполнитель Желаний». Я всегда прихожу перед смертью. К кому-то ангелом небесным, к кому-то дьяволом из преисподней, а к кому-то сказочным принцем на белом коне. И старуха с косой – тоже я. Все зависит от человека и коктейля из неудовлетворенных стремлений, комплексов и страхов, плещущегося в его мозгу. На сутки я становлюсь овеществленной мечтой для обреченного счастливца и выполняю все его осознанные и неосознанные желания.

Я – последний глоток воды в пустыне, мгновение, которого ждут вечность, ослепительная вспышка, что разгоняет мрак вокруг тлеющего фитилька жизни перед самым его угасанием.

Я вышел из подъезда и, запахнув полы плаща, зашагал к ближайшей станции метро. Старушка – божий одуванчик жила в Автово, на другом конце Петербурга.

Из окон третьего этажа раздались звуки выстрелов. Их было шесть…

Маленький принц

Она ушла, бросив в лицо прощание, как приговор, а я, сидя за столиком тихого уютного кафе, наблюдал за официантами, снующими будто рыбы в гигантском аквариуме, и медленно погружался в алкогольный анабиоз. Сигаретный дым туманил разум и рвал глаза серыми клочьями. Нетронутое ею мороженое в изящной пиале плакало вместе со мной, орошая стол каплями зарождающейся в глубине души ненависти.

– А ты видел, как падают звезды? – голос возник ниоткуда, будто из другой вселенной, тонкий ломающийся голосок юности и непосредственности.

– Я в это время пишу, – я обернулся на звук и, узрев за соседним столиком тринадцатилетнего мальчишку, откинулся на спинку стула и глубоко затянулся приторно-сладким дымом.

– А я не люблю время, оно скользкое и неправильное, – мальчишка пересел за мой столик. – И всегда обыгрывает меня в прятки.

– И какой счет? – уныло спросил я, доливая в стакан остатки водки из бутылки.

– Время должно мне мороженое и сказало, что расплатишься ты! – такие же зеленые и озорные, как у нее глаза вызывающе смотрели на меня из-под шапки не стриженных выгоревших волос. – Ведь тебя зовут Вит?