– Увидимся, – крикнул мой брат, и все они что-то крича на ходу, кинулись по своим домам. Стас очень сильно хромал. А ведь мы и не вспомнили, что здоровяку тоже пригодилась бы медицинская помощь. Я зажмурился и стиснул челюсть.
– Ну, едем? – спросил док, через минуту.
– Да, – коротко ответил я.
Мы вновь выехали на дорогу и продолжили свой путь вниз по Ленина. Здание общежития справа. Дом Владимира Викторовича напротив. Овощной рынок. Слева здание универмага, разбитого и разграбленного. Длинные, приземистые бараки белым забором тянуться справа. Вот и место старого вещевого рынка. Автовокзал. Стелла.
– Тут налево, – прохрипел я.
Несколько секунд в тени любимой аллеи. Памятник Ленину справа. Зеленые ворота моего дома.
Машина остановилась. Анатолий повернулся ко мне.
– Приехали, – сообщил он.
– Да, – кивнул я, деревянной рукой открывая дверь уазика.
– Потом сразу в больницу, – наказывал док.
– Хорошо, – машинально ответил я, не слыша его и не помнимая, что он говорит.
За громкими ударами сердца, я не слышал своих мыслей.
Я слепо шел вперед, с трудом переставляя ноги. Ощущение было таким, словно я не управляю телом, словно это вообще не мое тело. Сердце билось в груди, а угасающий разум в черепной коробке, как птица, что стремится покинуть клетку.
Двери подъезда. Знакомые деревянные ступеньки, что безбожно скрипят, когда на них наступаешь.
Я продолжал двигаться вперед. Переставлял одну ногу за другой. Поднимался все выше. Держался рукой за перила.
Моя дверь. Ключи лежат в кармане. Кажется, я сейчас грохнусь в обморок.
– Держись, – шепнул я себе. – Мы почти на месте.
Поворот ключа, еще одни. Дверь отварилась и подалась на меня. Я зашел внутрь. В коридоре темно и прохладно. Пахнет хвоей.
Машинально закрыв дверь, я скинул сапоги и прошел в зал.
Комната залита ярким солнечным светом, что бывает здесь редко. На фоне слепящего окна стоял женский силуэт. Он не шевелился.
Придерживаясь за дверной проем, я прошел внутрь.
– Мам?
Никакой реакции.
– Мама?
Женщина вздрогнула и повернулась.
– Сынок? – на ее лице рассеянная улыбка. Такая любимая, такая родная.
– Мам! – Я кинулся к ней. Обнял, сжал крепко, как мог.
– Кажется, я уснула, сына. – Ее рука рассеяно погладила мои волосы. – Ну что ты. Что ты. Все хорошо?
Я молчал, не мог выдавить и слова.
– Давай сядем?
Мы сели на диван. Я внимательно посмотрел в ее глаза.
– Мама, ты в порядке?
– Ну конечно, сынок, все хорошо.
Увидев ее улыбку, я не смог сдержаться и поспешил обнять, чтобы мама не видела моих слез.
– Мам?
– Ммм?
– Давай так еще посидим?
– Сколько захочешь, сынок.
Лучи солнца в зале нашей маленькой квартирки еще никогда не были такими яркими.
Глава седьмая: «Мы не узнаем, пока не попробуем».
1
Прошло три дня как мы вернулись. Три дня, как все, кто был в этой страшной коме, очнулись. Наши родные понемногу приходили в чувства, хоть казались еще слегка рассеянными. Бывает, что иногда они могут ненадолго уйти в себя уставившись в одну точку за окном, словно пытаясь свыкнуться с новообретенной свободой воли. Но с каждым днем эти ступоры становятся все более редкими. С каждым днем жизнь постепенно возвращается в привычное для нас русло.
По телевизору и в газетах упоминают о случившемся лишь в контексте понесенных городом убытков. По официальной версии взрыв на подстанции, что обесточил город, привел к невиданному ранее разгулу преступности и вандализма. За несколько дней было разграблено множество магазинов, павильонов и квартир. Администрацию города забрасывают жалобами и судебными исками. Никто не говорит о том, что случилось на самом деле. Хотя кого это может волновать? Правдой в наше время считается то, что нам говорят с экранов телевизоров.
Что касается нас, то мы все еще не можем полностью очнуться от этого кошмарного сна, в который мы против воли были погружены весь последний год. Мы пребываем на самой грани той реальности, что разделяет мир кошмарных сновидений и наш мир. Реальный мир. Мир, который все меньше кажется нам реальным.
Я сидел на скамейке перед одиннадцатым домом, разглядывая широкую, заросшую травой площадку передо мной. Зимой здесь обычно устанавливают Новогоднюю елку, летом же, куча детворы играет на ней в футбол или просто веселится, гоняясь друг за другом. Сейчас же дети бродят молча, нерешительно разговаривая друг с другом.
Наташка подошла незаметно и с молчаливой улыбкой взглянула на меня. Я видел, сколь многое прячется за этой искусно натянутой улыбкой, как много боли в этих прищуренных глазах.
– Привет, Полтораш, – сказал я, сдвигаясь в другой конец лавочки и уступая девушке место.
– А остальные? – спросила она присаживаясь.
– Будут чуть позже.
– Хорошо.