Шумелка мышь. Взбалмошная, нежная, смешная

Она с упоением стала представлять дела, которыми могла бы заниматься сегодня, не будь этого проклятого плана. Ах, каким восхитительным виделось ей это утро! Мышь поудобнее устроилась в кровати, включила воображаемый экран в воздухе прямо перед собой и с упоением смотрела сцены, которые услужливо и довольно искусно рисовала фантазия. Вот она потягивается в теплой кроватке – сонная, безмятежная. Ее ничего не тревожит и никуда не нужно идти, и ни с кем не обязательно говорить, что-то доказывать, в чем-то убеждать… Вот она чинно завтракает, а в открытое окно веет утренней прохладой и в голове замечательно пусто. Разве что какая-нибудь приятная мелодия играет. Полюбуйтесь-ка на следующую сцену. Надеюсь, глаза ваши останутся на сухом месте, когда вы увидите, как Мышь с упоением читает и дочитывает-таки (барабанная дробь, туш!) шедевр слова, современную классику «На пруду квакали»!

– Ну, с книгой, допустим, тут перебор вышел, – второпях подумала Мышь, – Дрянь еще та, но ведь могла и ее почитать! Кто бы запретил?

Несмотря на такую мелочь, перед ее восхищенным взором проходил во всем великолепии поистине идеальный день! Отобедала бы она с любимыми друзьями Яном и Жане. Они бы болтали о погоде, о том, какие в этом году необычные облака и Жане витала бы где-нибудь там, наверху, а Ян ухаживал бы за ней так неловко и трогательно, как он всегда делает. Потом Мышь проводила бы полет друзей взглядом из окна, и побрела бы в спальню, уже сонная после обильного обеда и там, на любимой кроватке, смотрела бы цветные сны о своей молодости и переворачивалась бы с боку на бок, подбивая мимоходом подушку, счастливая оттого, что не нужно никуда спешить и умиротворенная тем, что впереди долгий спокойный вечер, полный маленьких домашних ритуалов и радостей.

А потом что-то внезапно сломалось. Экран заморгал, зашипел и показал темный мрачный коридор и длинную ломаную тень, крадущуюся в кухню. Воздух буквально завибрировал от страха и отчаяния. За тенью, словно привязанная невидимой веревкой, сгорбившись со свечой в дрожащей руке, плелась Мышь. В любимом расшитом клубничками халате, только он выглядел так, словно по нему прошелся полк есаулов его величества Серохвоста двенадцатого. Поношенный, потерявший цвет, весь в заплатках. Кошмар, а не халат! Да и сама Мышь была какой-то помятой и… Постойте-ка! Да она же…

– Старая, – услужливо шепнул кто-то в голове Мыши.

– Опять ты! – крикнула Мышь. Ох, и не выносила же она этого Кого-то! Вечно лезет со своими подсказками. Какой же выскочка! Но, как же он всегда прав!

– Это же я! – в ужасе подумала Мышь. Вот уж чего не пожелаешь увидеть и врагу! Ладно бы эта постаревшая Мышь показалась ей в сиянии благотворительного бала, обменивающаяся любезностями с молодыми офицерами, статная, в роскошном платье с благородно увядшим лицом… Но так! Quelle honte! (какой позор! фр.)

Старая она на экране тем временем дошаркала до двери в кухню, быстро и мелко оглянулась по сторонам, дрожащей рукою потянулась к выключателю, прислушалась, и постояла так несколько секунд, наклонив голову, как собака. Тишина повсюду. Лишь трещал фитилек свечи в увядших коготках. Старая Мышь пробурчала что-то под нос и щелкнула выключателем. В кухне зажглась лампа, и Мышь с отвращением отвела взгляд от экрана. Яркий свет, словно сценическая рампа, беспощадно высветил то, что милосердно скрывал полумрак. Старуха Мышь была непростительно убога.

Однако проклятый экран тянул к себе как магнит и Мышь снова на него взглянула. Но уже в вполглаза. А там старая Она задула свечку и занесла, было, ногу в дырявой тапке над порогом кухни, как внутри что-то зашуршало…

Боже, какая же прыть может иногда скрываться в тщедушных и убогих существах! Удивительно видеть, как за долю секунды мобилизуются, казалось уже давно покинувшие силы, насколько резвым может быть бег еще мгновение назад еле живой старухи! Еще раз – quelle honte!

Мышь в слезах упала лицом в подушку. Она видела достаточно. В ушах ее, словно живой звучал суровый голос деда: – Никогда и никому, слышишь, не спускай обиды! Достань обидчика из-под земли, пройди ад в погоне за ним, поднимись на самую высокую скалу, но отомсти! Иначе, имя тебе – Слабак, и шкура твоя лишь коврик для вытирания ног!

Так вот, значит, во что может превратить ее слабость! Подумать только – всего один идеальный день слабодушия и такой бесславный жалкий конец?

– Ну уж нет! – подумала Мышь, и пулей слетела с кровати, – Никогда Мышь не опустится до такого! – она погрозила кулачком в ту сторону, где только что светился экран с ее безрадостным будущим. Потом Мышь быстрыми и точными движениями, как солдат заправила постель, оделась и по ходу совершила еще несколько несвойственных для нее в такое время дня действий. Выровняла прикроватный коврик, открыла настежь окно и аккуратно повесила ночную рубашку на стул.

– Действовать! – пело ее сердце. На душе было легко, словно наручники сняли. Будущее виделось светлым. Мозг с удовольствием прокручивал варианты плана, словно кусочки пазла. Картинка складывалась.

Первым делом (после легкого континентального завтрака, конечно же) Мышь навестила своих приятелей голубей Яна и Жане. Жили они в самом центре города в голубятне на крыше старинного дома с симпатичными круглыми балкончиками и видом на городскую ратушу. Вид, надо особо отметить, с крыши открывался просто невероятный. Площадь внизу походила на аккуратную корзинку, полную разноцветных пряников. Над ней безбрежным синим платком раскинулось небо, а справа блестела сахарной глазурью вершина величественной горы Мон-Сент-Дувер. Смотреть на всю эту красоту было страшно волнительно и в прошлый свой приход сюда, а он, надо отметить, был единственным, и случилось это много лет назад, когда она только познакомилась с голубиной супружеской парой. Мышь тогда прошла по крыше, крепко зажмурившись, ведомая под руки.

– Ты хотя бы одним глазком посмотри на эту красоту! – увещевали ее друзья, но Мышь была непреклонна.

– Верю, – отвечала она и еще плотнее зажмуривала глаза.

В этот раз Мышь поднялась на крышу одна и только бог знает, чего ей это стоило. Аккуратно ступая по ребристой поверхности крыши и раскинув лапки в стороны для большего баланса, Мышь дошаркала до двери голубятни и позвонила в маленький медный колокольчик на позеленевших от времени досках. В спину давила пропасть и хотелось поскорее попасть внутрь, подальше от опасности.

Дверь с мелодичным скрипом отворилась.

– Мышь? – удивленно протянул Ян, увидев подругу на пороге, – Вот уж кого не ожидал…

– Позволь, – Мышь отодвинула его властной лапкой и вошла внутрь, – Уфф! – выдохнула так, словно последние полчаса не дышала, – Чуть шею себе не свернула на этой вашей чертовой крыше! Привет, Жане!

– Здравствуй, Мышь, – Жане восприняла приход подруги как должное. Вот уж кого трудно удивить, – Кофе на тебя варить? Мы как раз собирались прикончить вчерашние имбирные пряники.

– Спрашиваешь! – ответила Мышь. Она уже сидела за сбитым из досок столом у круглого окошка, забранного крупной сеткой и счастливо улыбалась.

Глава 7

СВИСТ

В последнее время Мышь стала говорить присвистывая. При этом, она нарочно подбирала слова с шипящими. Поэтому говорила медленно с огромными паузами. Крутила глазами и теребила подол юбки. Все это с абсолютно серьезным выражением лица.

– Хватит свистеть! – не выдержала наконец Жане, – Зачем ты это делаешь?

– Не знаю, – подумав, ответила Мышь, и весьма удачно просвистела на букве «з»

Глава 8

ХЬЮГО В ГОСТЯХ У ДЯДИ ТОМАСА

Паук Хьюго торопливо бежал по мокрой стене городского коллектора. На животе пристегнута большая тканая сумка. Время от времени он трогал ее одной из лапок, проверяя. Хьюго бежал легко и уверенно. Он был пауком в самом расцвете молодости: крепкие мышцы на пропорционально развитом теле атлета гармонировали с красивой и в чем-то аристократической внешностью. Не удивительно, что Блэки влюбилась в него с первого взгляда, впрочем, как и он в нее. Такое бывает, знаете ли. Заходит девушка по дороге домой в магазинчик на углу, чтобы купить вкусняшку на ужин и забывает, зачем пришла. А причина амнезии стоит за прилавком и смущенно улыбается…

Но к делу! Итак, Хьюго, как и Мышь, тоже приступил к выполнению первой фазы плана. Он бежал и старался не думать о Блэки и о предстоящей свадьбе. Все внимание – дороге. Любой другой давно бы заплутал в темных коридорах, раскинувшихся под брюхом старого города, но только не паук. Не зря у него восемь глаз! Хьюго видел все. Каждую трещину в побуревшем от времени кирпиче стен, все пятна плесени на потолке. Он бежал, прыгал и пригибался в бешеном ритме. Ножки мелькали, сливаясь в два полукруга по бокам брюшка; они как клинки рассекали затхлый воздух, а Хьюго напряженно думал. Он не спал этой ночью. Снова и снова Хьюго прокручивал в голове разговор с Мышью.

– Твоя невеста Блэки – черная вдова! – сказала она тогда, и добавила, – Ты чувствуешь, что может случиться после свадьбы, оттого и мучаешься…

Дальше Мышь хотела сказать главное, но Хьюго ее остановил. Он не мог позволить себе услышать то, о чем и сам догадывался. Знать наверняка и догадываться – не одно и то же. Теперь это не давало ему покоя. Может быть, Мышь совсем не то имела в виду? Как там она сказала? Она тебя сье… С ели сбросит? Она тебе съездит по уху? С енотом познакомит? Тьфу ты! Ну и бред! На самом деле, Хьюго знал, что хочет сказать ему Мышь. Но как только мысль эта появлялась в голове, другие гнали ее прочь, как гонит стая белую ворону. Бедняжка убегала вся в слезах, исчезала на время (видно бродила неподалеку неприкаянная), а потом пыталась пробить заслоны снова, и опять ее гнали прочь с улюлюканьем и позором.

– За что? – молила мысль, – В чем я виноватая?

Хьюго резко затормозил на очередном перекрестке, на пару секунд представил в голове карту коллектора (у пауков – превосходная зрительная память), еще раз проверил сумку на поясе и перебрался со стены на потолок туннеля, ведущего на юго-запад. Побежал вверх ногами, придерживая одной лапкой сумку и огибая то и дело появляющиеся на пути люки, через которые блестящими рапирами пробивались в удушливую темноту подземелья острые лучи света. В них плясали медленный хаотичный танец тысячи крохотных малышек-пылинок, и звон капель, тихий и громкий, быстрый и размеренный, служил им мрачным аккомпанементом. Наверху день набирал обороты. Если остановиться, можно услышать стук деревянных колес обитых железом по булыжной дороге, звон молочных бидонов на повозке, шум строительства моста через южный канал, и множество других звуков города. Можно даже представить запах горячего асфальта и цветов на клумбе. Там наверху светило солнце, кипела жизнь, а внизу липкой нугой тянулась вечная ночь. Но Хьюго находился с ней в абсолютной гармонии. Ему хотелось бежать сырыми тоннелями долго-долго, может и до конца жизни. Переставлять лапки, перепрыгивать и уклоняться, пока есть силы. Хьюго знал, что впереди всего семь поворотов налево и шесть направо. Потом путь наверх и он снова окажется в мире своего детства, там, где ему придется столкнуться с правдой, хочет он этого или нет. Настала пора развеять сомнения.

Вот, наконец и последний поворот. Хьюго слегка сбавил ход, исследуя потолок всеми восемью глазами и среди копоти и грязи заметил узкую неприметную трещину, что ведет наверх, в место, где хранятся ответы на все вопросы мира. В дом детства. В Национальную библиотеку.

Хьюго решительно шмыгнул в лаз, и в полнейшей темноте полез наверх. Скоро трещина привела в обширный, как пещера подвал. Там, при желтом свете электрических ламп, Хьюго еще раз вызвал в памяти образ карты, сориентировался и поспешил к одной из ближайших решеток воздуховода. Толстый слой серой пыли плотно и заботливо укутывал ее. Напоминало грязный снег на ажурных воротах городской ратуши зимой. Или грибок на старой осине. Хьюго аккуратно залез внутрь, стараясь не нарушить красоту. Тут дела обстояли не лучше. Как и здание, воздуховод задыхался от старости. Пыль толстым слоем покрывала каждый сантиметр поверхности, а в поворотах и изгибах ее накопилось так много, что приходилось буквально нырять в нее и, как пловцу в штормовом океане, пробивать себе дорогу. Там и сям валялся мелкий мусор – обрывки бумаги, перышки, бусинки, и много другого, не поддающегося идентификации. Очевидно, что воздух не пользовался воздуховодом много лет. Наверное, он перемещался по лестницам. Хьюго его понимал.

Поначалу ему было неприятно и даже противно; он бежал по толстому слою пыли, высоко поднимая ноги, и старался не пылить, боясь, что под слоем пыли наткнется на что-нибудь по-настоящему отвратительное. Но после второго или третьего поворота, он привык, расслабился, и разгребал пыльные завалы с азартом и удовольствием.

Оставляя позади клубы пыли, Хьюго поднялся по воздуховоду на два этажа вверх и после бесчисленного количества поворотов, подъемов и спусков, остановился у большой решетки, ведущей наружу. Свет из библиотеки нарезал сумрак внутри воздуховода и самого Хьюго тонкими яркими полосками, отчего они (темнота и Хьюго) стали похожи на африканскую зебру, какую показал ему дядюшка Томас здесь в библиотеке сто лет назад. На картинке в книге, естественно. Это вам не зоопарк, здесь не содержат экзотических животных. Даже комары в курсе.

Хьюго выглянул наружу и не смог сдержать восхищенного вздоха! Перед глазами лежал огромный зал с ослепительно белым сводчатым потолком, залитый светом из вытянутых в два этажа окон. Когда по вечерам дневной свет мерк, специальный человек длинным, как шест прыгуна в высоту факелом, зажигал огромные хрустальные люстры с канделябрами. Всего восемь штук. Центральная, самая большая и роскошная, висела на пару метров ниже остальных в центре зала ровнехонько над круглой конторкой библиотекаря. Тот всегда торопливо и увлеченно писал, почти касаясь стола длинным крючковатым носом. Казалось, что за годы работы здесь этот нескладный человек с седыми кудрями заполнил книгами собственного написания не меньше четверти всей библиотеки. Умные люди встречаются так редко в наше время! Проще наткнуться на смышленого кота, чем на умного человека. Большинство людей выглядят и ведут себя так, что поневоле веришь адептам Первой Приматисткой Церкви Богоявления (ППЦБ) или как часто называют ее недруги и злопыхатели – пипец бананам, утверждающим, что макаки, ведущие происхождение от человеческой расы – есть высшая форма жизни на Земле.

Высокие стены читального зала по периметру до потолка заставлены книжными стеллажами, такими основательными и крепкими, что если бы господь решил создавать новый мир взамен запылившегося, запятнанного и расхлябанного нынешнего, он мог бы использовать их за основу. Белизна стен такая, что с непривычки режет глаз. Всюду полки, а на них книги. Здесь их миллионы! По стеллажам, по периметру зала на уровне второго этажа бежит узенький балкончик. Он здесь не по прихоти архитектора, хоть и прекрасен, а чтобы посетителям было удобней добираться до книг на верхних полках. Пол библиотеки заложен бордовыми персидскими коврами с вытканными на них золотыми рычащими тиграми. Выглядит роскошно. Как во дворце из сказки «Тысяча и одна ночь». На коврах ровными рядами стоят тяжелые дубовые столы. На каждом, покрытом сверху темно коричневой кожей – золотая лампа с зеленым стеклом и писчий прибор с пером и чернильницей. Тишина здесь стоит особенная, с тихим монотонным гулом электрических лампочек, который по большей мере и не воспринимается вовсе, улавливается чутким ухом, и снова пропадает в гулкой тишине, словно неназойливый и тактичный официант в дорогом ресторане. Иногда идиллия взрывается кашлем или перелистыванием страницы, и снова покой возвращается в королевстве книг.

– Как же давно я здесь не был! – подумал Хьюго. Словно в первый раз, когда его привели сюда в детстве родители, он испытывал сейчас восхищение и робость. Как известно, пауки любят замкнутые пространства и укромные уголки, полумрак и сырость; а главный читальный зал Национальной библиотеки ничем этим похвастать, увы, не может. Зато здесь живут книги! Ради них Хьюго мог и перетерпеть волнение.

В своей жизни он руководствовался девизом, который любил повторять его дядя: когда сомневаешься – делай. Вот и сейчас он стряхнул пыль ностальгии, пролез через вентиляционную решетку и побежал вниз по резным дубовым полкам. Хьюго все рассчитал верно – это самый тихий и отдаленный уголок читального зала. Здесь его никто не увидит. Последние три или четыре метра он пролетел в плавном полете, и приземлился в огромной кадке с финиковой пальмой. Листья ее из-за недостатка света вытянулись и отвисли вниз до самого пола. Замечательное укрытие для паучка!

Хьюго осмотрелся по сторонам и тихо спустился по глиняной кадке вниз на пол. Он не был покрыт ковром в этой части библиотеки, что было на руку Хьюго. Или точнее сказать – на ногу? Ходить по ковру, особенно по такому пышному – все равно, что брести по болоту, только хуже. Лапки проваливаются, запутываются в ворсинках, никаких сил не хватит, чтобы выбраться. Хьюго снял сумку, и бережно положил на пол. Выглянул из-за листа пальмы и длинно свистнул. Ровно два раза. Прислушался, и свистнул еще раз. Коротко.

– Странно, – подумал Хьюго, подождав минуту, – Может он и не живет здесь больше?

Он просвистел три раза в той же последовательности еще раз. В ответ вдалеке справа раздался такой же свист. Сначала два, потом один. Их с дядей Томасом давний секретный сигнал. Только настоящий паук мог его услышать. Лишь знающий мог расшифровать. Через пару минут раздался легкий шорох лапок по паркету, и скоро Хьюго кряхтел в крепких объятьях старого доброго дядюшки Томаса.

– Ты мне весь хитин переломаешь! – просипел Хьюго, делая безуспешные попытки вырваться из мощных лап.

– Хьюго! – в совершеннейшем восторге проревел дядя Томас. Голос его прозвучал как автомобильный клаксон в стерильной тишине библиотеки, – Милый мальчик! Как же давно ты у нас не гостил! – он даже слезу пустил, – Дети, смотрите, кто к нам пришел!

Только сейчас Хьюго заметил десятка два молодых паучков, окруживших их плотным кольцом. Они молча, но с интересом наблюдали за происходящим.