Эффект безмолвия

Бригада толстяков исчезла за входными дверьми.

– Они все верно говорят, смотри, – сказала Марина, проводя пальцем по странице медицинского справочника. – Собирайся, нечего дурить.

– Ладно, звони, – согласился Алик, прочитав предупреждение о возможных последствиях.

***

На посту приема больных в стационаре сидела врач ультразвуковой диагностики Козарева, подписавшаяся под коллективной кляузой на Алика второй после председателя профсоюзного комитета городской больницы. Ее обесцвеченные волосы спускались к щекам с тем гладким загибом, который характерен прическе с военным названием каре. Взгляд ее жгуче вонзился в Алика.

– Ну, с чем пожаловали, рассказывайте? – спросила она тоном, говорящим: «ну вот, очередной симулянт».

– У меня было две скорых, читайте выводы, – ответил Алик устало.

– Нет, сами спойте песенку про тяжкие боли, – попросила Козарева, не стесняясь медсестер.

– Не хотите лечить, пишите отказ. Поеду в другой город, – ответил Алик…

Козарева заткнулась, заполнила необходимые бумаги, и Алик попал в палату, соседнюю с той, в которой несколько лет назад написал свои «Байки с больничной койки».

И тут на него снизошел покой. Вокруг лежали обычные люди. Он поздоровался со всеми, глянул на них, на себя, лег на кровать, и с белого больничного потолка на него снизошла мысль:

«Тело – часть окружающего душу внешнего мира, возможно – наибольшая его часть. Прежде чем увидеть мир надо преодолеть себя, но преодолеть себя полностью не удастся никому живому. Мир – за гранью смерти. Но мне еще рано…»

Ему поставили капельницу, и он уснул под трепетным контролем тоже сердечника – бывшего работника СИЗО милиции маленького нефтяного города Анатолия, приятного такого мужичка, которому бы по внешнему виду его заниматься сбором меда или кулинарией, а не охранять преступников.

ИСТОЧНИК ИСТОРИИ

«Иногда заглядываешь в себя, а вокруг – пустота и возникает Страх. Где тот маленький чертенок, придумывавший истории?»

Полуразрушенный дом, стоявший на окраине города, формами и тенями напоминал, что подобных мест надо сторониться, поскольку в них могут обитать люди, которым наплевать на человеческую жизнь.

Прохожие быстро проходили мимо, так же поступила и Марина. Она ускорила шаги, глядя, как проплывают мимо кирпичные стены и пустые проемы окон, но едва слышный детский плач привлек ее внимание. Она остановилась. Это был плач потерявшегося ребенка.

«Заигрался, наверное», – подумала Марина и подошла к двери.

Дверь распахнулась лишь от прикосновения, словно соскучилась по человеческим рукам, и тусклые, как свечные огарки, краски окутали Марину. Она осмотрелась: обрывки бумаг и неразличимые запыленные вещи… – все говорило о покинутости и безжизненности. Плач звал. Марина быстро прошла по коридору к комнате, откуда он раздавался.

Черноволосый мальчик семи-восьми лет стоял посреди комнаты, зажав в правой руке истрепанную колоду игральных карт. Он был одет в светлую хлопчатобумажную кофту, поверх которой был натянут серый джемпер в белую полоску. Его лицо выражало крайнюю растерянность, будто он потерялся в этом небольшом доме, как в дремучем лесу.

Приход Марины рассеял серую мглу на лице мальчика, в его глазах появилась надежда.

– Пойдем со мной, – предложила Марина.

Тот мгновенно ухватил протянутую руку и пошел за ней к выходу из дома, но тут Марина почувствовала, что плач ребенка это не все, что притянуло ее в этот дом. Здесь

не было надежды на то, что ребенок мог заулыбаться. Отсюда надо было бежать, не оглядываясь, но дом обладал странным магнетизмом для некоторых, как, например, фильмы ужасов…

«Почему он здесь, один, без друзей и родителей, без кого бы то ни было? – подумала Марина, остановившись.

– Ты как здесь оказался? – спросила она у мальчика.

– Не помню, – ответил он и испуганно сжал сильнее маринину ладонь.

Мгновенный страх холодным осенним ветром пронзил легкий вязаный свитер Марины. В доме действительно было нечто необычное и ужасное, отчего по коже пробегает дрожь и приходится себя уговаривать:

– Ничего не происходит, успокойся, все как обычно…

Осознание всегда внезапно, правда, иногда, когда уже ничего не исправить.

«Здесь все не случайно: и дом, обстановка комнат, и свет со всеми его тенями и полутенями…, и этот ребенок. Здесь есть зло и оно уже запомнило меня и будет искать, поскольку я вмешалась в его промысел, – эти мысли проносились быстро. – Надо осмотреть дом и либо убедиться, что я расфантазировалась, либо будь, что будет»…

Двери в эту комнату не было, вдоль стены стояла деревянная односпальная больничная кровать, на ней лежал матрас, на полу обычный мусор, будто после спешного отъезда бывших владельцев.

Есть вещи, в которые лучше не всматриваться. Марина не сразу увидела лежавшую на кровати женщину. Вначале она показалась ей тенью, затем полупрозрачной рисованной на стекле фигурой, которая, чем больше Марина в нее всматривалась, тем больше обретала реальные очертания, пока не стала обычной женщиной лет примерно сорока. Обычной, если не считать серых клыков, торчащих из уголков рта, и длинных ногтей, которые словно узкие и грязные картофельные очистки торчали из кончиков пальцев. Рыжеватые короткие волосы, светлые глаза, скорее – зеленые, были направлены на Марину.

«Вампирша! – мысленно вскрикнула Марина. – Вот оно зло, а еще говорят, что их не бывает».

Она преодолела испуг, сняла с шеи крест, потому что крест первое оружие против вампиров, это же все знают, и уверенно пошла к вампирше, чтобы покончить с ней раз и навсегда. На ходу она принялась читать молитву:

«Отче наш, иже еси на небеси…».

Вампирша нисколько не испугалась, а с интересом за ней наблюдала и вдруг продолжила читать слова этой молитвы:

«Да славится имя твое, да придет царствие твое.».

Это надо было понимать как:

«Слышала я такие слова и знаю их наизусть, если ты думала доставить мне этим неприятности, то глубоко ошибаешься».

Нетрадиционное поведение разозлило Марину, она схватила вампиршу за ногу.

«Красивые ноги», – оценила она. Единственное что их портило – восковый цвет и неживая прохлада.

Марина приложила к ноге вампирши крестик, в надежде, что как в фильмах, из-под крестика раздастся шипение, взовьется дымок и вампирша, охваченная пламенем, сгорит. Но этого не произошло. Вампирша оттолкнула Марину ногами, оставив на ее руке царапину, быстро наполнявшуюся кровью. Пальцы на ногах вампирши имели такие же длинные острые ногти, как и ее пальцы рук.

Вой заполнил комнату, с лица вампирши исчезло веселье – его сменила ненависть, гнев и даже испуг. Она корчилась в попытках подняться с постели, но не могла.

«Крестик действует, хоть и не так, как пишут», – Марина принялась ловить ноги вампирши и тыкать в них крестом, одновременно увертываясь от ногтей…

Вампирша двигалась все медленнее, вскоре она перестала реагировать на прикосновения креста и замерла, словно труп, в котором светились злой жизнью только глаза, неподвижно устремленные в потолок.

«Кол в сердце, только кол в сердце пока она не пришла в себя», – Марина вспомнила киношные уроки борьбы с вампирами и стала оглядываться в поисках подходящей деревяшки.

Лежащий на полу обломок деревянной оконной рамы со следами старой облупившейся краски, словно специально заостренный на одном конце, привлек ее внимание. Она схватила его и застыла над вампишей, готовая нанести удар, но вампирша внимательно посмотрела на нее. Взгляд ее излучал не ужас, он не парализовывал, а взывал к состраданию перед убийством беззащитного.

«Стерва! Не так – так эдак» – мысленно вскрикнула Марина и с силой направила кусок заостренной оконной рамы в грудь вампирше. Кол вошел в нее, как в полурастаявшее сливочное масло. Не торопясь и хлюпая, потекла темная венозная кровь.

Тело лежало спокойно, без агонии, словно для него это была обычная процедура, вроде легкого укола в ягодицу. Марина посмотрела на нанесенную рану, оказалось, что она промахнулась и попала не в сердце, а в правое легкое.