Эффект безмолвия

«Как предатели-журналисты будут жить дальше? – задумался Алик. – Стены души можно заклеить новыми обоями, закрасить, но грязь будет проявляться снова и снова. Стоит потревожить дом души, как красоты слетят с его стен. Встреча со мной будет для них, как напоминание…, поэтому они сделают все, чтобы стереть меня из памяти».

Алик вспомнил, как перед своим отстранением от должности, он просил журналистов телерадиокомпании сделать с ним интервью. Вызывал всех по очереди. И все письменно отказались. Они честно глядели на него своими ничего не выражающими глазами и отказывались. Причем делали этот так, будто свершали самый важный в своей жизни поступок, то есть: высоко подняв голову и без раздумий, что обычно происходит, когда дело касается самых искренних человеческих желаний и целей. Причем Алик предлагал журналистам подготовить самостоятельно самые каверзные вопросы, и бояться его подчиненным было нечего, потому, что висел он на волоске. Но…

– Не согласна,

– Отказываюсь,

– Отказываюсь на основании Закона «О СМИ».

Это было равносильно отказу врача лечить больного. Весь маленький нефтяной город ждал разъяснений Алика относительно его действий, происходивших за гранью понимания жителя маленького нефтяного города, каждый из которых приехал в этот город не для того, чтобы совершенствовать душу, не для того, чтобы открыть звезду, не для того, чтобы открыть новое философское направление, а затем, чтобы заработать денег.

А тут на глазах у всего города человек разрушал свое настоящее, сытое и привольное настоящее, за которое каждый нормальный житель маленького нефтяного города ползал бы на коленях, молил бы о пощаде, славил бы своего благодетеля, как это делали сейчас журналисты маленького нефтяного города…

Затем журналистам телерадиокомпании показалось мало скупых отказов, и они принесли объяснительные, в которых обвинили его – Алика, человека, за которого им надо было хвататься и подтягиваться вверх, в надежде превзойти, – в том, что он может передернуть факты, монтажно исказить материал, что он человек бесчестный и бесстыдный.

«Возможно, они тоже правы, – раздумывал Алик. – Можем ли мы что-нибудь вещать, если даже самый очевидный факт в устах любого человека приобретает характер его мировоззрения и становится лишь мнением. Так СМИ и надо позиционировать, чтобы избежать заведомого обмана аудитории, но пропагандистам выгодно, чтобы СМИ по- прежнему воспринимались как «Правда», или «Новости», или «Известия», или «Время», а не «взгляды плохообученных детей на жизнь сквозь узкий сектор объектива и собственного мозга».

ДАЛЬНЕИШЕЕ ИЗУЧЕНИЕ СИТУАЦИИ

«Подмена эксплуатации тел эксплуатацией чувств, приносит куда более ощутимые результаты».

«Мартини» пьянило медленными прохладными глотками. Тишину за окном нарушали резкий скрип морозного снега, сминаемого неизвестными ботинками, и рокот внезапно возникающих и затихающих в отдалении моторов. Уныние заоконного вида разрушалось лишь тремя соснами, чудом уцелевшими во время строительства микрорайона.

Рядом с Аликом не было никого, кроме его жены Марины, исполнявшей одновременно роль подруги. Он был одинок. Очень одинок. Одинок настолько, что дни рождения отмечал, расставляя на столе фотографии своих родственников. И возможно, именно в одиночестве, в этом сумасшедшем одиночестве, он копал себя настолько глубоко, рвал себя настолько безжалостно в поисках умного собеседника, что иной раз наталкивался на интересные мысли. Так и сейчас простой, смывающий жизненную горечь, глоток «Мартини», проходил сквозь него, как поток воды сквозь сито золотоискателя, и вымывал золотинки.

«Чем меньше возможностей для применения мысли, тем скуднее сама мысль, тем меньше красок в ней, – раздумывал Алик, глядя на примитивные пятиэтажки,

созданные не для души, а для утоления потребностей тела, причем самых примитивных потребностей. – Мысль обогащается от применения. Чем больше мыслишь на разные темы, тем больше обогащаешь себя вытяжками из предметов размышления, которые, собираясь в единое целое, становятся платформой для дальнейшего развития. Мыслить глубоко, можно только мысля регулярно. Иначе шахта поиска обрушится, засыплется, исчезнет. Как пчелы собирают частицы нектара из цветов, а потом создают медовые соты, так и внимание человека переносит из внешнего мира в мир внутренний нектар от предметов размышления и если быть неутомимым, как пчела, то обязательно придет время снимать урожай…».

Алик открыл сотовый телефон «Nokia E90», который считал своим мининоутбуком и всегда держал под рукой, и наткнулся на фразу, которую он написал еще три года назад, загорая на диком лазаревском пляже:

«Свобода редактора от учредителя ограничена финансовыми ожиданиями коллектива. И даже, если редактор будет оправдывать ограничение финансирования борьбой за справедливость, закон и порядок, журналисты его вряд ли поддержат в этих вполне соответствующих чаяниям народа начинаниях».

«И ты это знал, – подумал Алик. – Но не только реальное ограничение доходов приводит к панике, к панике приводит даже мысль о потере доходов.».

***

В газете маленького нефтяного города вышла статья, обливающая Алика грязью, под названием: «Открытое письмо главе маленького нефтяного города Хамовскому». Все недостатки медицины маленького нефтяного города, показанные Аликом жителям города, авторы этого письма умело объяснили неадекватностью журналиста, его личной неприязнью к Прислужкову.

«По принципу – сам дурак», – оценил этот ход Алик.

Далее авторы открытого письма усмотрели в перечислении недостатков медицины оскорбление всех врачей, медсестер и санитарок.

«Увели внимание от реальных проблем и привлекли на свою сторону как можно больше сторонников», – мысленно прокомментировал Алик.

Ближе к середине письма его авторы недостатки медицины уже переквалифицировали в искажение фактов и предоставление заведомо ложной информации. А за серединой письма, реальные проблемы медицины переросли уже в умышленный обман телезрителей.

«Нагнетают истерию среди моих противников», – согласился Алик.

Последняя треть письма содержала оценку Алика, как журналиста: «хулиган», «оскорбил», «выгодно смонтировал материал, вырезав из него то, что ему выгодно».

«Да я ж вырезал только оскорбление своей жены Прислужковым – но все в контекст», – огорченно согласился Алик.

В продолжение оценки Алика, как журналиста, его узкая фраза, про «ложь, обман, подтасовку фактов, … подделку медицинских карточек, которые оформляет главный врач, чтобы доказать, что врачебных ошибок не было» была распространена на всех врачей.

«… – это единственное, что происходит в стенах городской больницы, по мнению автора скандальной программы», – таково было последнее предложение «Открытого письма…».

«Оценка внутри нас, – успокаивал себя Алик. – Человеку всегда нужно оправдание своего бездействия против несправедливости и это оправдание он чаще всего находит во внешних условиях, во мне, а не в собственной трусости, нерешительности. Разве сами медики не видят бардака, царящего в медицине на фоне президентской программы «Здоровье»? Конечно, видят… какое-то время. Причем очень небольшое время. Потому что, если бардак видишь постоянно, то его надо исправлять, надо бороться, надо подставляться под удар системы».

Благо, что любой факт можно рассматривать и как положительный, и как отрицательный. И эта привычка массово трансформировать отрицательное в положительное – поражала Алика в населении маленького нефтяного города, да и в населении всей России. В сфере сознания действовал не принцип адекватности или хотя бы случайности, аналогичный выпадению определенной стороны монеты, а принцип сознательной трансформации собственного сознания. По чиновничьей России, по сотрудникам, работникам и труженикам несся странный для этой страны гитлеровский девиз: «Зиг хайль!» – любым решениям власти.

Через какой прибор проходят наши мысли, что все то искреннее и доброе, что замышляется, превращается в нечто неудобоваримое?! Человек – словно бы чудовищный механизм для переработки природы в то, что природа с трудом может переварить или осмыслить.

УДАР

«Невозможно вернуться туда, откуда вышел»

Бессонной ночью, даже раскрыв форточку, Алик не мог надышаться. Тяжесть легла на сердце. Он вышел на улицу, морозный воздух отвлек его мысли, а ели вдоль улицы Ленина стояли сказочно, словно вдоль московского Кремля. Их украшенные снегом ветви напоминали о прошедших новогодних праздниках…

Алик вернулся домой, онемение переместилось в левую руку и пальцы ощутили уколы незримыми иглами, как это бывает, когда отлежишь…

– Марина, мне кажется надо вызвать скорую? – полуспросил Алик.

Марина взглянула на него, как глядят на мнительных детей.

– Тогда я сам вызову. Меня тут бьют из всех стволов. Еще не хватало умереть. Медики подписались под дерьмом в газете, так пусть едут, – сказал Алик и набрал номер скорой.

Бригада приехала быстро. Сняли кардиограмму, поставили укол.

– Приступ стенокардии, – сказал врач. – Требуется госпитализация.

– Нет, в вашу больницу я не поеду, – ответил Алик. – Ваше руководство уже угрожает мне плохим обслуживанием. Вколите, что надо, и хватит. Дома полежу…

На следующий вечер Алик опять вызвал скорую помощь, боли были менее выражены, но Алику захотелось напомнить о себе пишущим гадости медикам.

– У вас предынфарктное состояние. Появился зубец. Кардиограмма стала хуже. Собирайтесь, – твердо предложила ему толстоватая докторша, а еще более толстоватый фельдшер утвердительно кивнул.

«Дуэт толстяков – образец неправильного питания», – успел мысленно пошутить Алик и тут обратил внимание на Марину, ставшую невероятно бледной.

– Алик, надо ехать, – как-то тихо и в то же время испуганно сказала она.

– Да брось, ты. Бог троицу любит, если станет хуже, еще раз вызову скорую и тогда принимай больница мученика, – ответил Алик.

– Вот вы смеетесь, – ответила докторша. – А через час, возможно, своими ногами вы уже и не спуститесь.

– Спущусь, куда денусь, – отмахнулся Алик. – Ставьте укол…

– Мы через час заедем, – предупредила врачиха. – Сделаем контрольную кардиограмму.