Холодный путь к старости

Слова забылись, годы сдулись,

А с ними опыт – в мир идей.

Этой же осенью, через полтора года работы под руководством Мерзлой, после ее тесных общений с Сапой, Алик почувствовал силу, выталкивающую его из редакции, как постоянно чувствует ее одетая в праздничную фольгу пробка шампанского. Конечно, насчет праздничной одежды – это перегиб, поскольку наш герой, или антигерой, как хотите, относился к надеваемому на себя тряпью довольно спокойно, исключая момент свиданий, но с точки зрения выталкивающей силы, все верно: Мерзлая скандальничала и мстительно гадила в Аликовских материалах.

«Страшится, что мечу на ее место. Неужели все начальники, если видят рядом более-менее способного человека, считают, что он хочет спихнуть их с руководительского кресла?» – размышлял Алик и через некоторое время понял, что все.

***

Почему-то именно в этот момент, в октябре, Алик отчетливо вспомнил притягательный запах мандаринов, которые в советское время простым детям подавались только на Новый год в подарках. Алик вспомнил этот желанный в детстве запах, предвестник самого лучшего праздника в году, вживую. Он вдыхал их соблазнительный аромат везде, даже идя мимо машин, испускающих выхлопные газы, которыми маленький нефтяной город зимой изобиловал, потому что водители для согрева моторов на морозе государственного бензина не жалели, а именно таковой заливало большинство в баки своих личных авто. И несмотря на газовый туман, летевший по маленькому нефтяному городу, туман, проникавший сквозь тройное остекление в квартиры, запах мандаринов преследовал Алика. Как не разглядеть в этом Чудо! Знамение, призывавшее к действию. Алик направил бумагу в городскую администрацию, где подробно отразил притеснения редактора. История повторялась неожиданно быстро. Скандал крепчал. Мерзлая в отместку перевела Алика в печатники. «Газета вынашивается, ребенок капризничает, жена стонет, а я?» – грустно спрашивал он себя.

***

За зашторенным окном на убеленной до неузнаваемости декабрьской улице шумело, будто шел дождь. Что-то скрипело, постукивало, побулькивало, шуршало – и минус двадцать – форточку не открыть. Алик после покраски домашних стен спал на полу. Испарявшиеся нитроэмали дарили видения. «Предметы хранят воспоминания. Как есть музеи стран и городов, так есть музеи малых человеческих жизней. К ним надо относиться бережно. В памятных вещах скрыта великая сила возвращения к друзьям прошлого, пленительным временам и местам. Памятные вещи как двери в храм», – думал Алик, рассматривая настенные часы, купленные в Киргизии. Они имели советский знак качества и шли так точно, словно напрямую сообщались со звездами. Взгляд переместился на предохраняющий пол ворох газет, постеленных у стены, и они вызвали новые ассоциации: «Петровна умеет изящно скрывать свои мысли за своими ласковыми словами, ох как скрупулезно она подбирает слова, чтобы ее речи брали за душу. Этому надо поучиться, пригодится…»

ГАРНИТУР

«Не пытайтесь заставить влюбить в себя тех, кто вас не любит. Напрасно потратите время и деньги»

Хохол Дудкин продавал мебель на рынке маленького нефтяного города и носил на шее толстенные золотые цепи, становившиеся со временем все длиннее и длиннее, потому что каждая пружинка проданного дивана прибавляла к ним дополнительное звено. Каждый раз, когда цепь опускалась до пупа, хохол Дудкин снимал ее, перекручивал накрест, сворачивал вдвое и опять надевал на шею. Он торговал мебелью, дело знал назубок, говорил «дудки» насчет помощи всем, кроме нужных людей, а к таковым относил тех, кто в форме, и тех, кто работал в здании городской администрации, располагавшемся напротив рынка – через дорогу. Дудкин от простой деревенщины продвинулся до известного торговца мебелью и не намеревался возвращаться в прежнее состояние, всех ответственных лиц знал в лицо, в том числе и Колю Тыренко, служивого из налоговой полиции.

Похожий на лакированную, плохо обструганную по бокам шахматную ладью, Тыренко важно прохаживался по рынку, подходил к продавцам, проверял документы, представляясь неизменно заместителем начальника налоговой полиции, хотя поначалу был простой опер. Может, внутренней значимости на себя нагонял, может, уважения большего добивался, а может, прозорливо знал будущее – об этом судить сложно, но такой у него был характер.

Золотые цепи на Дудкине Тыренко приметил сразу: сложно не увидеть выставленный напоказ широкий самоценный ворот. «Хорошо живет нехороший человек, значит, деньги есть, а раз деньги есть, значит, делиться надо», – так поразмыслил Тыренко и стал настойчиво искать способа, как обработать богатую непаханую целину Дудкина. Он регулярно подходил к нему, проверял документы, но придраться не к чему. Патент у Дудкина и все документы на товар имелись и пребывали в полном порядке, даже к административной ответственности Дудкин ни разу не привлекался.

– Как коммерческие дела, Дудкин? Идет торговля? – раздраженно спрашивал после очередной безрезультатной проверки Тыренко, думая: «Ну и сволочь ты Дудкин – аккуратная сволочь, чтоб тебе неладно было».

– Нормально, – сухо отвечал Дудкин, не давая повода для дальнейшего разговора.

Тыренко уходил, Дудкин облегченно вздыхал. Так продолжалось довольно долгое время, пока Дудкин однажды не посчитал, что знаком с Тыренко настолько, что можно и пооткровенничать.

– Нормально, – ответил Дудкин, как обычно, на вопрос о делах, но на том не остановился. – В Польшу собираюсь за мебелью, да денег немного не хватает.

– Сколько надо? – спросил Тыренко, и сердце в его груди радостно отбило незапланированные ритмы от предчувствия удачи.

– Миллионов десять хватило бы, – ответил Дудкин.

– Разве это деньги? Плевое. Как раз спальный гарнитур, какой я хочу, если по закупочной цене. Давай так: ты привезешь гарнитур без наценки, а я даю деньги, хоть сейчас, но с условием, что ты их возвратишь по первому требованию, – Тыренко проговаривал условия договора, а его мозги работали, словно компьютер.

Дудкин собирался сказать «дудки», потому что выгоды с предложения Тыренко не было никакой, но вовремя остановился. Испугался, что золотые цепи на шее похудеют из-за проблем с налоговой полицией. Он растерянно немотствовал, шустря глазами, и молчание затягивалось.

– Не сомневайся, дело говорю, – ударил по сомнениям Тыренко. – За услугу обещаю покровительство. Возникнут проблемы, подходи в любое время, помогу…

Как было договорено, Дудкин привез один комплект спальной мебели, поставил на склад и стал ждать перспективного заказчика. Как ни удивительно, но Тыренко на рынке не появлялся и забирать гарнитур почему-то не спешил. Дудкин удивлялся день-два, неделю – другую, а потом в его голове стали возникать следующие мысли: «Может, забыл, уехал из города или сгинул где, к счастью. Подожду еще немного да выгодно продам мебелишку». Но примерно через месяц Тыренко позвонил.

– Дудкин, ты не забыл, что деньги мне должен? – спросил он.

– Что вы?! Как забыть? – изобразил радушие Дудкин.

– Помнишь, мы договаривались, деньги вернуть по первому требованию?

– Да.

– Так вот: сегодня к вечеру…

О мебели ни слова.

Дудкин занес деньги домой Тыренко, надеясь, что тот скажет, что делать с гарнитуром, но Тыренко взял деньги и прохладно распрощался…

Опять прошел месяц, и в тот момент, когда Дудкин стал подумывать, что гарнитурчик уже его, поскольку истекли все разумные сроки, на рынке появился Тыренко с эскортом из трех богатырей физической защиты налоговой полиции. Он подошел и, нахально поблескивая глазками, произнес:

– Помнишь, как обещал продать спальный гарнитур по закупочной цене.

– Помню, но ты деньги забрал…

– Деньги я на товар давал, чтобы помочь тебе, дурашка, в бизнесе. Ты обещал мебель по закупочной цене. Так привез гарнитур или нет?

Вопрос Тыренко так ударил по ушам Дудкина так, что они вмиг покраснели.

– Да привез, привез. Не беспокойтесь. Давно вас ждет, – трусливо засуетился Дудкин, поблескивая золотыми цепями.

– Вечером доставь ко мне домой. Рассчитаемся потом…

Заказанную мебель испуганный Дудкин не только подвез к дому, но и занес в квартиру на пару с водителем Тыренко по фамилии Шестеркин. Высокий молодой водитель был на удивление лысоват подобно своему начальнику, даже лицом схож, где в рисунке бровей, ресниц, изгиба носа и губ вполне доступно читалось: «денег ты не получишь». Но Дудкин такие вещи видел плохо…

***

Водитель был предан Тыренко всей своей рабоче-крестьянской душой, потому что считал, что обязан. Прошлой зимой он ездил в соседний город и на обратном пути, как говорится в милицейских сводках, не справился с управлением – служебная машина опрокинулась в кювет, и ее кузов сильно помялся.

– Мать твою! – кричал Тыренко тогда. – Мать твою!

Шестеркин уныло крутил носком форменного ботинка кренделя и раздумывал о том, куда идти работать. Но громкие крики Тыренко испускал не как прелюдию к увольнению, а как оптимистическую агитацию к пополнению своих сбережений.

– Ну, что с тобой делать? Что? Скажи! – бесновался Тыренко.

– Я нечаянно, – промямлил Шестеркин.

– За нечаянно платят отчаянно, – съязвил Тыренко. – Но проехали, забудем. Ты парень неплохой. С кем не бывает. Ремонт за твой счет и все забыто. Идет? Только деньги мне передавай – запчасти и все остальное я сам куплю – у знакомых дешевле.

– Идет, – буркнул Шестеркин…

Продажа стенки, дивана, кухонных шкафов и тумбочек вершилась под ругань жены Шестеркина. Квартира пустела, сумма собиралась. По другую сторону конфликта происходило следующее: Тыренко написал служебную записку на ремонт машины. В итоге деньги провинившегося водителя Тыренко положил в свой карман и навсегда, машина была отремонтирована за государственный счет, но довольны были все, кроме жены Шестеркина, конечно.

***

С момента передачи спальной мебели Дудкин, обретаясь на базаре, настойчиво вглядывался в проходящих мимо беспокойных, суетливо толкающих друг друга покупателей, выискивая Тыренко, а, заметив, устремлялся к нему:

– Николай Владимирович, извините за напоминание, но вы покупали у меня гарнитур, – скороговоркой говорил он в надежде успеть высказать главное.