Инквизитор

– Да послушайте же вы, прошу вас! – умолял бургомистр, – если бы вы знали, что творилось здесь, я клянусь вам, не посмеете быть таким категоричным в своих суждениях! – ткнул пальцем на мага, потом продолжал весь взволнованный трясущимся голоском, – Йоффа Гундланг появился здесь за полгода до поветрия. Я клянусь вам, господин инквизитор, что требовал, дабы тот ушёл и больше никогда не появлялся в нашем городе. Но Йоффа остался, поселившись в лесу за городом. Дважды я отправлял моих людей, чтобы те выгнали его оттуда, но он приходил снова. Никого не обманывал, не насылал заклятий и чар, даже младенцев не ел, как говорят про колдунов. Он денег-то не брал, жилья для себя не требовал. То есть не сделал ничего плохого за всё время пребывания здесь. Я ни разу не слышал, чтобы кто-то на него жаловался или требовал выгнать силой, никто не обвинил в шарлатанстве, да и сам маг всегда был вежлив и учтив. Никогда не грубил, не хамил, не смотрел на всех высокомерно. Многих колдунов, знаете ли, я повидал на своём веку, но этот был особенный, поэтому по отношению к нему смягчился. Я каюсь, что разрешил ему остаться жить в лесу. Он же за работу просил всего две миски похлёбки, да пару-другую ломтей хлеба, и больше ничего. Разве он может быть колдуном, желающим лишь наживы и безумия смерти?

Да и вообще, будь он колдун, что мне-то делать с этим?! Откажи я таковому – самому истинному и настоящему, тот бы меня давно убил или наслал на Ёльм магическое поветрие! Что вы предлагаете делать в таких случаях? Писать инквизиции, чтобы прислали своего человека? Да пока вашего брата ждать, колдун уже успеет нас всех десять раз убить. А предложишь ему кров, чтобы усыпить внимание до вашего прибытия, так уже вы будете недовольны – скажете, что мы ему помогали. А в случае с Йоффой, клянусь, я не мог поступить иначе.

Зимой началось поветрие, да такое страшное, что половина города и округи слегли разом. А там уже начали умирать первые заболевшие. Зараза переносилась так быстро, что мы не поспевали принимать решения, от которых зависели жизни людей. Вот и вышло, что карантин я объявил слишком поздно. Неделю спустя болели девять человек из десяти.

Сразу когда я почувствовал, как ситуация выходит из-под контроля, то безо всяких промедлений написал письмо в Дарвунд с просьбой прислать лекарей и хлеба, – затем Калавий резко изменился в лице и гневно воскликнул, – знаешь, что мне ответили?! Знаешь?! – инквизитор помотал головой, – что тяжело сейчас везде, на всё воля богов, а потому ничем они нам помочь не могут! Церковь, призванная защищать, просто бросила нас, хотя чёрным по белому в институциях и буллах Отца-понтифика было прописано право людей получить всю требуемую во время поветрий и других природных бедствий помощь, а на церковь возлагалась обязанность прислать подмогу! Что уж говорить, если даже епископ наш ратушу покинул, когда узнал, что началось поветрие, потому и стоит она сейчас никому не нужная. Ты же сам понимаешь, Реммет, что церковь – это не один человек. Лекарей у вас тысячи, да и готовят их много. И я знаю прекрасно, что кровопускание мало что лечит, если вообще хоть что-нибудь, но ради всего святого! Церковь нас оставила, не прислав в итоге никого, инквизитор! Исчезла непонятно куда, и ни ответа тебе, ни привета! И раз уж ты тут, представитель церкви, то скажи, пожалуйста. Где вы бываете, когда к нам приходят реальные колдуны с ведьмами и терроризируют города с деревнями?! Где положенная нам по институциям помощь во время голода, поветрий, войн и прочих бедствий? Отвечу за тебя, ведь вряд ли сможешь ответить… Ничего этого нет! Вас не бывает рядом, когда нужны…

А он был! – бургомистр показал рукой на Йоффу, по щеке которого снова прокатилась пусть скупая мужская слеза, но явственно свидетельствовавшая о том, что Гундланг был крайне польщён такими лестными словами в свой адрес. Калавий продолжал, – когда он пришёл к нам на помощь, в тот самый момент я понял, что, по крайней мере, он-то точно совершенно не злой. В тот день к нему прибежал мальчик, попросивший вылечить его сестру, зная, что он уже излечил нескольких смердов в деревнях. Йоффа сделал это. Тот прибежал в город и воззвал к жителям Ёльма, рассказав, что спасение есть. На следующий день я, еле стоявший к тому времени на ногах от болезни, пригласил его в город, и тогда же он вылечил и меня, и всю мою семью, и никого из нас не сожрало невыносимое пламя Маггота. А после встали на ноги и все в Ёльме, когда я распространил весть о целителе, способном творить чудеса.

Меньше сотни погибло, Реммет. Никогда за все предыдущие поветрия, а я пережил их целых три, не видел подобного чуда. Кстати, возможно, ты удивишься, но до этого я не верил в Трёх богов. Стоило же стать свидетелем чуда, как ко времени окончания поветрия, я поставил свечу около иконы в нашей ратуше, где за всю жизнь… За всю жизнь, инквизитор, я ни разу не побывал!

Так что веришь, или нет, хочешь того, или нет, но Йоффа спас весь город, своими целительскими способностями избавил от всяких болезней, и мы благодарны ему за это! И сколько бы я ни желал увидеть в нём врага, не заметил в этих добрых глазах его до сих пор, ибо даже сейчас, Реммет, Йоффа работает за еду, не требуя ничего взамен.

Прошу тебя, Реммет, от лица всего города и от себя лично. Даже не прошу, – встал на колени прямо в грязь, – я умоляю тебя. Помилуй Йоффу и оставь здесь. Скажи, что он сбежал, а если орден будет интересоваться результатами, то каждый, кто сейчас находится на этой площади, – те тоже встали на колени перед Ремметом, за исключением тех четырёх смердов, – подтвердит, что ты его увёз за город и казнил. Так что никто тебя за это не накажет. Мы умоляем тебя, Реммет… – покорно опустил голову. Следом то же сделали и остальные из числа тех, кто желал защитить Йоффу.

Мягкотелого происходившее в тот момент могло заставить спустить скупую (а может далеко и не самую) слезу, после чего он бы отпустил Йоффу. Жестокий плюнет на всё и отрубит магу голову прямо среди толпы народа в назидание остальным, чтобы неповадно было. Третий трусом не будет, но при виде разгневанной толпы, скорее всего, отступит прочь. Реммет же, не имевший ещё достаточно опыта и цинизма, присущего, как правило, многим его коллегам, обнаружил стойкое желание разобраться в проблеме. Но пусть в голову и начали закрадываться крамольные мысли, присущие только отринувшим, он всё ещё продолжал думать, что в такой ревностной любви людей к Йоффе есть природа колдовства. Рад бы ещё сказать сам себе, что это иллюзия, но защитное кольцо позволяло развеивать любые магические миражи, так что происходящее было самой настоящей, не выдуманной реальностью, и от этого Реммету морально стало ещё тяжелее. Всё-таки, это он защищает людей от зла, а тут, оказывается, натуральный злодей для окружающих это совсем не чародей.

– Йоффа, – повернулся инквизитор к магу, – тебе не стыдно? Снимай заклятье. Я вижу, что ты применил Аэвернэ. Эти люди инстинкта самосохранения напрочь лишены – самый верный признак магического вмешательства в их разум. Будь они не под заклятьем, наверняка бы поняли: церковные легионы, когда придут, щадить никого не станут, если окажется, что они массово стали исповедовать ересь незнания и поддаваться магам безумия. Так что не подставляй их, Йоффа… – оскалился, – снимай заклятие!

В ответ маг только посмеялся.

– Не сказать про тебя, что сильно молод. Но быть глупцом в твоём уже без пяти минут зрелом возрасте – это непростительно даже для инквизитора с отшибленными от церковных догматов и кодекса ордена мозгами. В третий раз повторяю, что я отказался от магии безумия! Убереги мой рот от желания повторить это снова и в четвёртый!

– Это правда, господин инквизитор, – продолжал Калавий, – пусть нас хоть четвертуют легионы церкви, но Йоффа не лжёт. Когда он открылся нам, что является магом, многие горожане уже тогда на вече решили любыми средствами защищать его от посягательств церкви и ордена. Я и тогда пытался, и сейчас стараюсь убедить их, что это не выход. Да и сам Йоффа категорически против того, чтобы весь Ёльм защищал его с оружием в руках.

Маг старался выглядеть сдержанным, но скрыть душевное упоение, вызванное его словами, он мог с трудом.

Бургомистр продолжал:

– Но горожане не хотят отпускать его именно по своей воле, а не по причине того, якобы мы не можем отдавать отчёт о своих действиях…

– Ой, так ли? – рассмеялся Реммет, полагая, что над ним просто издеваются и насмехаются, не подавая виду.

– У вас всегда есть кольцо, чтобы проверить… – повёл бровями Калавий, – не так ли?

Реммет взглянул на защитное кольцо. Оно действительно позволяло понять, распространена ли магия на исследуемый объект-субъект, или нет. Делалось это просто: кольцо просто прижималось к предмету или человеку, на которого подействовало заклинание, равно и на предполагаемых лиц, владеющих искусством чародейства, которые её использовали. Если магия действительно применялась, то кольцо быстро нагревалось, иногда даже обжигая палец инквизитора, настолько сильную магию иногда применяли некоторые особенно могущественные колдуны. Таким вот способом в сложных ситуациях инквизиторы могли проверить виновных в применении магии, но использовался подобный способ крайне редко: во время проверки защитный щит кольца против магии значительно ослабевал. Понятное дело, что в таких условиях были нередки случаи нападения на инквизиторов, да и сам Реммет пару раз на эту уловку попадался (и, к счастью, выживал), но иных выходов из ситуации порою совсем не было. Поэтому инквизиторы иногда пусть вынужденно, но рисковали, используя кольцо.

То ли Калавий так усыпил его бдительность, то ли сам Реммет оказался столь наивным, но внезапно безо всякого предупреждения он просто подошёл к бургомистру и приложил кольцо к его лбу. Держал долго-долго и с удивлением заметил, что оно так и не нагрелось. В конце концов, осознавая, что дальше ничего интересного уже не произойдёт, Реммет убрал кольцо со лба Калавия, отошёл и удивлённо посмотрел на Йоффу, понимая, что эти люди действительно искренне защищают его. Тот задумчиво глядел на небо, потом на инквизитора и неожиданно улыбнулся ему.

Впервые Реммет чувствовал себя растерянным. Чтобы понять, что творилось у него на душе, нельзя забывать, что первые пять лет инквизитор всегда борется с магами бок о бок с наставником, никак иначе. Самостоятельно Реммет вышел на борьбу против магии меньше года назад, и опыта ещё толком не набрался. До этого все переговоры велись старшим, как и любые решения принимались также им. Тогда Реммет увидел много несправедливости и пообещал себе в тот момент, что когда будет работать самостоятельно, то всегда будет поступать по чести и не отступится от кодекса ни на шаг. Именно совесть и закон сейчас не позволяли ему действовать хладнокровно, ведь в глубине души он чувствовал вину церкви за то, что люди обратились к магу. Если бы проповедники и лекари были рядом в момент поветрия, то никогда бы эти несчастные не встали на путь зла, не отдали свои души на съедение проклятому Магготу. Сейчас же в голову невольно лезли крамольные мысли о том, нужна ли вообще такая церковь, если не может сберечь души людей от желания обратиться во тьму. Ещё больше запутался Реммет, когда в голове невольно возникло желание всё бросить, оставить мага здесь, да и уехать. Особенно сильно оно проявилось, когда маг ему улыбнулся, будто они с ним давние друзья, ставшие невольными участниками чуждого им конфликта – удивительное чувство для инквизитора. Видят боги, совсем не желал теперь он начинать резню, понимая, что в ней могут пострадать и невинные. Думая над этим, он потерял уже и желание проводить над Йоффой суд, да заниматься его казнью. «Да пропади оно всё пропадом, вместе с магами, вместе с орденом…» – думал про себя инквизитор, желая закончить всё прямо сейчас миром, а потом отправиться странствовать, да забыть про все эти годы, отнятые церковью и зажить, наконец, нормальным, мирским человеком.

Но всё же Реммет был не из тех людей, кто мог преступить через клятву, данную им, когда он получал свой инквизиторский палаш, фузею, пистолеты, куртку с нашивкой молота, плеть для самобичевания и благословение Отца-понтифика. Боец ордена всегда должен держать своё слово и вершить правосудие, пусть даже обвиняемой будет родная мать, не то какой он после этого инквизитор?

Реммет с грустью посмотрел на Йоффу, а тот в свою очередь понял всё безо всяких слов, ещё раз убедившись, что придётся сдаться в любом случае. Впрочем, он сопротивляться и не собирался, а, наоборот, решил для себя, что если не переубедит инквизитора отступить и отпустить мага, то сдастся ему на милость и примет свою смерть. Правда, в небольшой ступор впал, когда с удивлением услышал и увидел то, насколько благодарен был ему народ, служению коему Йоффа отдал предыдущие месяцы жизни. Эти люди готовы были свои головы сложить, ради него, пойти и против инквизиции, и против церкви, а это в принципе уму непостижимо, если даже королевства боялись портить отношения с Отцами-понтификами. Йоффе же это было в новинку, ведь обычно, когда разумом его владело безумие, чего если и желали магу люди, так это остаться без головы. А тут он ощутил такую любовь и поддержку, что с трудом мог сдержать слёзы от счастья, понимая, что кому-то он, да и нужен, что не злой, не жестокий на самом деле. Да и сделал всё правильно, встав на путь магии благоденствия. Просто так сложилась судьба, что суждено ему было почти утонуть в безумии. Теперь же всё исправил и был по-настоящему счастлив. И эти приятные и лестные слова заставили его пусть ненадолго, но получить невероятное удовольствие и удовлетворение от происходившего, заодно заставило задержаться со сдачей на милость инквизитору. Правда, навечно этот сладостный момент течения времени, увы, не остановить было даже самому сильному и посвящённому магу из всех, что жили, живут и будут жить в будущем. А потому пора было закругляться.

Внезапно смерд, что стоял с вилами воскликнул:

– Да чего это мы церемонимся, мужики?! Неужели просто так вот возьмём и отдадим этому церковнику человека, который спасал жизни наших детей?! Ну, а если отдадим, то сами подумайте: этот инквизитор сейчас уйдёт, а потом приведёт с собой церковные легионы, потому что знает, как мы на самом деле относимся к этим тваря. А после, благодаря тому, что сдал нас, получит повышение по службе и большое богатство! И всё за счёт наших с вами костей! Мне кажется, нужно поступить иначе! Убьём инквизитора, закопаем в безымянной могиле там, где никто никогда уже не найдёт, да и дело с концом! Йоффа останется с нами, будет детей наших лечить. А инквизиторов больше сюда пускать не будем. Согласны?! Бей его!!!

Сразу после сказанных слов смерд замахнулся вилами, стараясь попасть в сердце и заколоть Реммета. А дальше произошло вот уже совсем нечто невероятное. Йоффа применил заклинание Эвва против того смерда, откинув того и ещё пару десятков людей на несколько метров от себя мощной энергетической волной сродни ударной от взрыва огненного песка. Решение его оказалось столь неожиданным, что никто из присутствующих толком и осознать даже не в состоянии были, какого чёрта вообще произошло. Все стояли шокированные, и одним из самых, разумеется, был именно Реммет. К его растерянности и смятению из-за такой защиты мага прибавилось ещё и осознание, что его, считай, природный враг, как для волка заяц, только что спас ему жизнь. Не то, чтобы убивать его теперь уже и не хотелось, но вырывалось из тёмных, глубоких и грешных глубин души Реммета невольное желание помогать ему в практике целительства и защищать от других инквизиторов в знак благодарности. Ну, разве это не чудо, что всего одно событие заставляет человека усомниться в собственных убеждениях?

Самым недовольным был этот смерд. Изумлённым и растерянным взглядом, заливавшимся понемногу гневом, он посмотрел на Йоффу и спросил его при этом тихим, жалобным голосом:

– Ты что делаешь?

– Делаю то, что нужно, – отвечал маг, – готов смириться с собственной смертью, ибо господин инквизитор не отступит, а я уже устал спасаться от неизбежного. По-моему, успел достаточно, чтобы с честью и достоинством уйти на вечный покой. Пусть не своей смертью, да и Маггот с ним! И если пора умирать, пусть я лучше умру сейчас, пока морально готов, чем буду продолжать трястись перед ликом неизбежной смерти ещё сотню-другую лет, истязаемый безумием. Да и не смею подставлять вас под удар церкви. Глупо будет так сделать, когда до этого не один месяц лечил вас от болезней, а потом наблюдать, как слил всё в выгребную яму, наблюдая за легионами церкви, стоящими у ворот Ёльма. Лучше пожелаю вам в эту последнюю нашу встречу больше смерти не бояться, а стойко принимать превратности судьбы, будь то голод или поветрие, ибо не так страшен чёрт, как его малюют. После смерти нас ждёт покой, а не вечное забвение и чёрная пустота. И да… Я не очень сильно в это верю, но… Хочу верить.

И вы ошибаетесь, если думаете, что я вас сейчас отчитываю, будто передо мной сидят птенцы, не способные без помощи матери съесть даже червяка. Я не хочу, чтобы вы думали, мол, готовлю вас, якобы меня с вами больше не будет. Это неправда. Я останусь здесь навсегда, но уже лишь в ваших сердцах. Но только если не будете про меня забывать. Напрасной окажется моя жизнь, если забудете, ибо я хочу остаться для вас символом того, что надежда есть в любом случае. Желаю, чтобы вы не отчаивались, потому что я всегда буду рядом. В сердце и умах каждого из вас. Пусть то и станет в сей тяжелейший час вашим лекарством от всех недугов. И да, ваши внуки и правнуки уже не будут знать, кто я такой. И это не страшно. Главное, не забывайте про меня вы!

А ещё я хочу поблагодарить за всё, что для меня сделали. За еду и питьё, одежду и крышу над головой. За то, что скрасили моё одиночество, дали понять, что я не одинок и всегда где-нибудь, но найду поддержку и опору, каким бы плохим ни был. Не бесполезен, а кому-то нужен. Благодаря вам, у меня снова появилась семья – вы все, жители Ёльма и окрестностей, теперь родные мне люди. А иметь близких, родственных мне людей – это самый высший дар, который только может быть дан человеку. Клянусь, что не лгу ни в едином слове. Вы действительно моя семья! А после того, что со мной случилось, после моих долгих скитаний, встреча с вами стала доказательством того, что Боги, – посмотрел на Реммета, – действительно есть и не оставят в тяжёлый час, если помолиться им, – повернулся к горожанам, – теперь я знаю это. И я счастлив, получив за эти месяцы с вами даже больше, чем заслуживал.

Напоследок прошу прощения у каждого, кого обидел, кому не смог помочь. Надеюсь, вы не держите на меня зла…

– О, боги… – залившись слезами отвечал тот смерд с вилами.

Тут вообще надо было видеть покрасневшие и заплаканные лица собравшихся вокруг людей, полными благодарности глазами смотревших на своего исцелителя, избавителя, подарившего надежду, когда она уже, считай, исчезла.

Люди по очереди начали благодарить мага:

– Мы не держим на тебя зла, Йоффа.

– Спасибо тебе…

– Мы любим тебя, Йоффа!

– Нас тоже прости…

Маг сам вытер слёзы со щеки и отвечал:

– Прощайте, мои друзья! Прощайте, моя семья! – повернулся к инквизитору, – идём, Реммет. Меня ждёт подготовка к большому, длинному и сложному пути. Не хочу затягивать.

Тот кивнул в ответ и повёл его сквозь толпу, заливавшуюся слезами. Кто-то улыбался ему, кто-то ревел, как ребёнок, кто-то прощался, обнимая и хлопая по плечу. Но только стоило Реммету появиться в их поле зрения, как горожане тут же окатывали его ненавистными взглядами, изливавшимися из их глаз не меньше, чем слёзы от расставания с магом. Смерд с ножами даже сказал по пути:

– Мы спасём тебя, Йоффа, – а инквизитору вслед, – а ты умрёшь, церковник!

Маг на фоне других возгласов и выкриков на ту фразу никакого внимания не обратил, а, может быть, просто не захотел этого делать. Зато Реммет настороженно обернулся глядящим вслед смердам, после чего понял, что опасность ещё не миновала.

Далее они пошли вдоль рынка. Толпа следом, и проводила до самых ворот.

Там инквизитор оседлал лошадь, с удивлением обнаружил отсутствие конюха, видимо, убежавшего с деньгами вместе с тем мальчишкой, затем сел на лошадь, предварительно накинув плащ, руки Йоффе привязал к стремени, да медленно поехал, изредка оборачиваясь и глядя полными грусти глазами на столпившуюся в воротах толпу оплакивавших мага. За пределы города те выходить уже не стали.

***

Далеко Реммет от Ёльма не отъехал. Всего двенадцать вёрст вглубь леса, а там встал лагерем около речки и развёл небольшой костёр. Йоффу предусмотрительно привязал к дереву, чтобы вдруг не сбежал. Но, судя по его удручённому виду, драпать он никуда не хотел, а морально готовился к смерти, читая церковные молитвы. Это и казалось инквизитору странным. Уже несколько раз он встречал магов, которые, занимаясь колдовством, перед смертью нагло просили у богов прощения за грехи, но никогда не понимал, зачем они это делали. Неужели надеялись на спасение души? Так раньше нужно было об этом думать, а не сейчас! А если так, то какой смысл молиться? Принимай смерть, как мужик, а на том свете уже и объясняй, что и почему ты совершил неправильно. Впрочем, чтение молитвы перед гибелью ещё раз заставило Реммета проникнуться к магу симпатией. И самым удивительным для него было то, что видел не иллюзию, созданную Йоффой, а самую настоящую реальность, в которую поверить не мог до сих пор.

Впрочем, у него и у самого голова была забита собственными мыслями и заботами. Он до сих пор не мог избавиться от мысли, что делая доброе дело и спасая мир от зла в лице магии и конкретно Йоффы, в их глазах врагом внезапно оказывался именно он. Да и все разговоры про добро и зло, обстоятельства и крамольные раздумья, что лезли ему в голову, не давали покоя, ибо чувствовал в них Реммет силу столь невероятную, что могла пошатнуть и его веру, крепкую, как сталь. Иному же человеку спасения от душевного смятения, потери веры и прочих подобных мыслей вообще не было, и если уж чертовщина в голову лезла, то селилась в ней всерьёз и надолго. Но то у мирских. А у любого инквизитора, священника и прочего церковника от крамолы имелось самое действенное и эффективное средство, которым никогда нельзя было пренебрегать. В сложившейся ситуации особенно.

Реммет расстелил свой плащ, разделся по пояс, достал плеть, хранившуюся в одной из сумок на лошади, крепко сжал её в руке, встал на колени и начал изо всех сил лупить себя по спине. Стиснув зубы, терпел боль, не издавая ни звука кроме кряхтения, но иногда позволял вырваться наружу крику, ежели было совсем уже нестерпимо. Бил быстро, и за довольно короткий промежуток времени его спина покраснела и покрылась бордовыми подтёками и алыми ранами от плети с медленно вытекавшей оттуда по каплям кровью.