Казнь

– Золотые слова! – подхватил Анохов и вздохнул с облегчением. – Ах, Жорж! – сказал он в порыве откровенности. – Я переживал это рабство чувства и только вот теперь сбросил с себя его цепи…

– По этому случаю выпьем! – засмеялся Краюхин и постучал стаканом по бутылке. – Еще бутылку! – сказал он лакею, отдавая ему пустую.

– Выпьем! – ответил Анохов. – А через три дня твой коллега dahin {Далеко (нем.).}!

– Куда же?

– В Питер! А там? Как устроюсь! Иначе, брат, мне не отыграться от…

– Можаихи, – цинично заметил Краюхин.

– Ну ее к черту! – грубо ответил Анохов.

XIII

«Убийца Дерунова найден и арестован». На другой день это известие было напечатано в местных газетах, но городские кумушки, опережавшие любого репортера, называли уже убийцу по имени.

– Слышали? – спрашивал один служащий в канцелярии другого.

– Слышал, – отвечал другой, и тогда спросивший тотчас отворачивался с недовольной миною, поджидая другого, менее сведущего.

– Слышали? – спрашивал он этого другого.

– Ничего, а что случилось?

Лицо вопрошавшего озарялось самодовольством, и он с видом человека, извещенного лично председателем суда, сообщал:

– Наш?то тихоня, Захаров, арестован! Оказывается, он Дерунова?то убил!

– Не может быть?!

Изловивший слушателя приходил в восторг. Он начинал оживленно рассказывать, возвышал голос, изменял его, махал руками и чуть не в лицах изображал сцены убийства, ареста, допроса и проч. Вокруг него собиралась кучка любопытных, и даже сторож, отойдя от вешалки, слушал вполуха.

Авдотья Павловна Колкунова, дымя папиросою, полулежала в позе отдыхающей у ручья нимфы и говорила своей дочери:

– Я всегда чувствовала, что он разбойник. Недаром мы ненавидели друг друга. Но не плачь, все к лучшему! Его отошлют на каторгу, и ты свободна… Мы уедем в Петербург и там…

– Но скандал, мамаша, – всхлипывая, отвечала Екатерина Егоровна, – меня звали к следователю и такое спрашивали… а потом то же будет и на суде.

Обольстительная полковница загасила папиросу и снисходительно улыбнулась.

– Дурочка ты моя! – сказала она. – Да ведь тебе теперь известность?то какая! Чего бы не дала любая из нас, чтобы из?за нее другого зарезали!

Екатерина Егоровна выдавила улыбку.

– Самоубийство и то возвышает женщину в глазах мужчин, а тут – на тебе! Понятно, – продолжала мамаша, – здешнее общество вознегодует, пожалуй, отвернется от нас, закроет двери, но только из зависти! А нам наплевать. Да пожелай ты теперь – ты всех мужей отобьешь, глупая! А она плачет.

Полковница поднялась, вальяжно села на диван и сказала:

– Налей мне кофе!

Дочь, видимо, успокоилась, и беспечная улыбка появилась на ее губах.

– Смотри, не сегодня – завтра к нам на вечерний чай столько напросится народу! – полковница плавно повела костлявой рукой по воздуху. – И все тебе сочувствовать будут!

При этом предположении дочка полковницы не удержалась и уже весело смеялась от удовольствия.

Волосатый Полозов в своей тесной конурке, называемой редакцией, стоял перед беспечно сидевшим перед ним Силиным и ласково говорил ему:

– Голубчик, вы сделали передо мной свинство; обещались, а сами и в» Газету» описание убийства отдали…

– За двойню! – перебил его Силин.

– Ну, хорошо, мы квиты! – торопливо заговорил Полозов. – Только теперь, милушка, не обманите! Одному мне. Я уж по шесть копеек дам, только на совесть!

– Идет! – согласился Силин. – Я, признаться, вас уважаю больше, чем его. Он любит сплетни сводить, а я таких не люблю, но уговор! – Силин поднял руку, а Полозов беспокойно стал трепать свою густую бороду.

– Принимать все, не вычеркивать ни строки и за все шесть копеек. Кроме того, сегодня двадцать пять рублей вперед. Я к Можаевым еду, – окончил он торопливо.

– Что же, – уныло ответил Полозов, – я согласен. Вот вам! – он полез в боковой карман пиджака, вынул засаленный бумажник, долго рылся в нем, слюня короткие пальцы, и подал Силину пачку затрепанных ассигнаций. – И что вы мне дадите?

– Каждый день сообщения по мере продвижения следствия. Потом интервью с его женою, – Силин загнул палец, – интервью с Иваном…

– Это кто же?

– Лакей покойного. Он все его шашни знал!

– Гм, – произнес редактор.

Силин продолжал:

– Интервью с Лушкой. Горничная Захаровых. Наконец, с защитником и прокурором! И отчеты из зала суда.

Редактором овладело оптимистическое настроение. Он закивал головою.

– Что же, валяйте! Жарьте, черт возьми! – произнес он, одушевляясь. – Мы задушим» Газету». Фельетон Долинина произвел вчера фурор. Триста нумеров продали лишних. Вы читали?

Силин махнул рукою.

– Он мне на просмотр давал. Перечти, говорит, и черкни, если что я лишнего махнул.

– Бойкий, бойкий фельетон, – похвалил Полозов, – особенно это место! – он схватил газету, поводил по ней носом и, указывая на строки пальцем, густым басом прочел: – «И верьте, нет мелкой гадости, нет преступной мысли, едва мелькнувшей в голове вашей, – я не говорю уже о преступлении, – которые не понесли бы за собою казни. Ничто не простится! Преступления против плоти казнятся немощью, против духа есть большая казнь, и, верьте, она настигнет: настигнет среди сна, среди игры и веселия, в момент упоения любовью. За все расплата, и путями таинственными, часто ножом убийцы замахивается незримая рука Вечной Правды». А, сильно? Ведь это намек на Дерунова, на его жизнь! – Полозов аккуратно свернул и положил газету на стол.

– Тут и я припустил малость, – сказал Силин, вставая, – насчет ножа?то – это мое. Ну, до свидания, послезавтра я здесь, а завтра перешлю вам с нарочным!

Он ушел, а Полозов некоторое время задумчиво смотрел ему вслед и, наконец, со вздохом произнес:

– Каналья, слов нет, а нужный человек. И боек же!