– Ваша воля, громада! Думаю, уходить лучше, чтобы побольше силы набраться.
– Что, видишь? Вот и он говорит! На Ломов, братцы!
– На Ломов! – закричали казаки.
– А я не дам своих казаков! – заявил охмелевший Гришка.
– Ты? Своих? Ах ты пес корявый! – загалдели казаки. – Мы тебя не вольны сместить, что ли?
– В воду его!
– Повесить!
– Тащи, братцы!
– Послушайте, православные! – заговорил было Гришка, но казаки накинулись на него и потащили к воде.
– А ты что делать будешь, с нами пойдешь? – спросил Харитонов. – Нас тыща. Мы Ломов возьмем, больше народу будет. Дальше пойдем!
Василий поклонился.
– Нет, – ответил он, – я до батюшки Степана Тимофеевича пойду. С ним буду дело делать.
– Да где он?то, голубь наш?
– В Царицыне, слышь!
– Ну, ин! – сказал Харитонов. – Ведь мы, казаки, людей не неволим. Вольно Гришке было в атаманство лезть! Иди себе!
Василий вышел из круга.
Да! Доберется он до Царицына к Стеньке Разину, а там с ним вместе на Дон махнет!
– Готовь коней! – сказал он Кривому.
– А теперя куда поедем? – спросил он.
– К атаману! В Царицын!
– Ну, ин! Обернулось на худой конец наше дело! – вздохнул он.
Василий прошел в баньку и с злобной усмешкой обратился к Наташе.
– Ну, королевна, опять ехать надоть! – сказал он. – Как повелишь, вязать тебя али вольной волею поедешь?
– Убей меня лучше, – ответила она.
– Ну, это нет! – сказал Василий и спросил снова: – Вязать, что ли?
– Вяжи! – сказала Наташа. – Я бежать буду пытаться.
– Бежать? Ишь ты, хитрая! Ну, ин, перевяжем!
Василий вышел отдать приказания.
Казаки торопились. Одни бегали по городу, наскоро грабя обывательские дома, другие седлали коней, увязывали торока. Всюду виднелись поспешность и уныние.
На задах, на огородах кто?то уныло выводил:
Ах туманы вы мои, туманушки,
Вы туманы мои, непроглядные,
Как печаль – тоска, ненавистные!..
Василий поторопил Кривого и вернулся в баню.
Тоска острой болью сжала его сердце. Тайное предчувствие беды охватило его невыразимою грустью. Жизнь, вся жизнь сгублена, и никакой отрады… А песня тянулась уныло, жалобно:
Не подняться вам, туманушки, со синя моря долой,
Не отстать тебе, кручинушка, от ретива сердца прочь!..
Ох, не отстать!.. Василий прислонился головою к стене и прижал руку к сердцу. Словно рвалось оно на части! Даже не чувствовался палящий зной раны. Неужто так и не полюбит? Не может быть! Не ржавеет старая любовь! Он заслужит ее… Доехать бы до Дона, а там…
– Атаман, все готово! – сказал Кривой. – Коней сюда подвел.
– Веди красавицу?то, – глухо сказал Василий и прибавил: – Осторожно веди!
Ты размой, размой, туча грозная!
Ты пролей, пролей, част – крупен дождик!.. —
словно пел панихиду чей?то голос, надрывая душу.
– Заткни этому псу глотку! – крикнул Василий Тупорылу. – Чего воет, ровно по покойнике!..
Тупорыл прыгнул через тын.
Ты размой, размой земляну тюрьму,
Чтоб!.. —
и голос вдруг сразу смолк, после чего вокруг словно настала мертвая тишина.
Кривой и Горемычный под руки вывели Наташу.
– Осторожно! – приказал Василий. – Сади в седло и прикрепи!
Ее посадили. Она не сопротивлялась, только глаза ее, как звезды, горели на бледном лице, и Василий невольно отворачивался от них.
Перед ней, перед своей пленницей, он был жалок. Лицо его было также бледно. Не знавшие сна глаза смотрели тускло. Кафтан, залитый кровью, с оторванным рукавом, казался ветошью, а туго перевязанное кровавыми тряпками плечо прибавило ему еще более убогий вид.