Человек внутри

– Я могу доказать, что не убивал. К тому же, не это сейчас главное. Главное, что центр по производству помощников запятнан кровью и грязью, и мне очень хочется изменить положение дел.

– Но как?

– Я расскажу, что помню. Про всё, что было. Кажется, что мы действительно виделись. Мельком, когда я убегал из центра и давил цветы. Ты кричал вслед, чтобы я остановился, и обещал, что когда-нибудь найдёшь меня и…

– Давайте по порядку, – усмехнулся Кеша. – А поругать я вас и так успею.

Глава шестнадцатая.

Ожившие воспоминания

Когда же я всё-таки вышел на улицу и последовал за Бросовой, меня вполголоса окликнул Виктор. Он остановился у каменной дорожки, ведущей прямиком к цветнику из лилий, и попросил об одной услуге, которую я ему должен был оказать на праздничном вечере.

– Видишь ли, для меня помощница сто тысяч настолько ценна по одной простой причине… по причине, о которой ты не догадываешься. Я не стану хитрить и что-то доказывать, но мне страшно об этом говорить вслух.

Виктор замялся и замолчал, я подтолкнул его дружески в плечо, но он никак не отреагировал, а только встал как вкопанный. Я сжалился над ним и не шутил, но мне страшно хотелось. Он вынул ярко-жёлтый браслетик из кармана с крупно выведенными буквами «В.Б.» и сунул его мне под нос, как собаке. Я отодвинулся в сторону, потому что заболели глаза и помутнел тёплый цвет.

– Для кого? А, для помощницы сто тысяч! Но что они значат?

– Я назвал помощницу сто тысяч в честь Виктории Бросовой, – произнёс необыкновенно ласково Виктор. – Она и есть Витуша.

– Неужели вы влюбились в неё? Боже, сколько вам лет? Не говорите, я знаю сколько, это просто выражение!

– Мне не важно, что ты думаешь теперь обо мне, и меня мало интересует твоё мнение. Раз уж у тебя есть предрассудки, то мне тебя жаль. Из-за подобных взглядов легко пренебречь действительно важным, а я не хочу наступать на одни и те же грабли. Я дам помощнице имя при всех гостях, которые будут присутствовать в центре, и нас снимут и покажут в новостях. Ты разве не устал видеть, за кого их принимают? Я устал, потому что они мои творения, и я люблю их, как собственных детей, которых, к сожалению, у меня никогда не получится.

– Вас могут возненавидеть, а в первую очередь не понять.

– Ты же понял.

– Я ваш работник, не более того, а вы мой директор. У меня нет выбора, приходится соглашаться во всём, чтобы не вылететь отсюда.

По лицу его промелькнула тень огорчения, но он скрыл её и сразу оживился, сорвав осторожно лилию и поднеся её к носу.

– Тем более хорошо, если каждый человек в центре, думающий об отношениях работника и директора так же, как ты, будет за меня. Я очень надеюсь, что ты за, чтобы у помощников было имя и были права, как у простых людей.

– Плевать, я ни за кого. Ни за вас и ни за помощников. Мне скорее безразлично, что с ними будет, как сложится их жизнь в будущем. Но что от меня требуется-то?

– Я подготовил одну прекрасную речь. – Виктор задержал в одной руке лилию, а другой вытащил из нагрудного кармана потрёпанный лист, который отражал все его старания и расстроенные нервы. – Не мог бы ты выступить с нею под конец?

– И всё? Её прочесть или выучить наизусть?

– Как всегда возмущаешься! – порозовел Виктор и умудрился обидеться. – Мне очень не нравится, когда ты ведёшь себя настолько своенравно и не чувствуешь, насколько значим центр.

– Ничего, я так, по привычке. Лучше я выучу, давно ничего наизусть не заучивал.

Я скомкал лист, хотел было уйти, но Виктор издал престранный смешок, и мне пришлось обернуться.

– А что значимо для вас, Александр? Вы отстранённый всегда. Может, вам не нравится центр или людей не любите? Бывает такое, бывает, если человек уж очень одинокий и не видит никакой другой радости в жизни, кроме затворничества и книжек.

На вы он обращался лишь в крайних случаях, когда сильно беспокоился или переживал перед масштабными событиями, на каких ему случалось давать интервью или распространяться насчёт дальнейших планов, связанных с помощниками.

– Наверное, у меня и впрямь нет значимого, как, например, у вас. Если бы мне был дан шанс увидеть мир во всех оттенках, побывать в новых местах и впервые полюбить по-настоящему, то я непременно им воспользовался, – произнёс я и убежал в беседку.

Выучить текст оказалось сложнее, чем я предполагал. Первую, можно сказать, вступительную часть было запомнить проще всего, середина же давалась с трудом, в отличие от простого конца, который меня совсем не задевал. Переделав его по своему вкусу, я предупредил Виктора о небольших изменениях в речи и отправил их по электронной почте. Он одобрил, но со скрипом, вероятно, раздосадованный тем, что я проявил самовольность.

На вечере я был в старом костюме, оставшемся после выпускного.

Виктор произнёс речь с большой гордостью, и гости тотчас ринулись к закускам. На сцене без украшений играла фолк-группа, и некоторые люди становились ближе, чтобы послушать красивую музыку, и неуклюже пританцовывали в такт без всякого стеснения. Одна из женщин подозвала меня, так как подумала, что я раздаю напитки, а затем кинулась навстречу пожилому мужчине с густой бородой и поцеловала его в пьяные губы. Перед заключением вечера меня отыскала Виктория. Кирилл Михайлович беспардонно кружился рядом с нею в чёрном парике и просил выпить на брудершафт.

– Ну, как тебе?

– Скучно. Не люблю я мероприятия, где много жрут и любезничают.

– Так ведь ты тоже уплетал сыр за обе щеки! – рассмеялась она звонко и перестала выглядеть плохо, как раньше.

– Он в сырах знает толк, – сказал Кирилл Михайлович, жадно облизываясь.

– Жрать не значит уплетать. Тем более, у меня сырная зависимость, и мне можно.

– У меня есть зависимость от шоколада, но я же не бегу к шоколадному фонтану с бутылкой, принесённой из дому.

– Она у тебя в сумке, что ли, лежит? И чего ты с ней потащилась? Вроде бы, не на вокзал пришла.

– Подумаешь, не успела заехать домой!

– Ну да, засмотрелась на симпатичного мальчика? – встрял Кирилл Михайлович, пробуя тарталетки с креветками и авокадо.

– Он не собака! Но я действительно думаю над тем, чтобы взять ребёнка. Я бы его кормила, купала, книжки перед сном читала. Что за наслаждение чувствовать себя матерью!

Виктория приложила указательный палец к губам и хохотнула, и у меня по спине побежали мурашки. Вряд ли она в самом деле представляла, что значит воспитывать маленького человека.

Больше я не разговаривал ни с кем, кроме Виктора. Я спросил, за что он полюбил Бросову.

– Да ни за что, – отозвался он. – Если я люблю, то без причины. Витуша мне была дорога с самого начала, когда появилась в центре. Она проявляла ко мне доброту, терпение, да и за помощниками ухаживала неплохо. Мы подходим друг другу, потому что имеем общие цели.

– Но вы точно не знаете! Как же вы можете утверждать?

– Я не утверждаю, а чувствую. Она бывает несносной, странной немножко, но разве плохо отличаться от других?

– Вы клоните снова к помощникам? Нет, давайте не будем сейчас о них! Как скоро заканчиваем?

– Ты подожди, не торопись, – прошептал с предвкушением Виктор и выглянул в зал. – Лучше посмотри, сколько народу собралось!

– Большая часть здесь ради бесплатной еды и шампанского. Я хочу выступить и поехать домой.

Помощница сто тысяч сидела в отдалении ото всех в тёмном углу и, плача, как дитя, перебирала лохматые пряди. Виктор нежно взял её за подбородок и поцеловал в щёку.

– Отведёте в кровать? – спросила она мягко и чуть не завалилась на столик с пустыми бокалами.