Оценить:
 Рейтинг: 0

У зеркала три лица

Жанр
Год написания книги
2021
Теги
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
4 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

– Обережное дерево, – выдохнул он изумленно, протянул руку, и Такис мог поклясться, глаза Кая едва ли не залучились от счастья.

Но дотронуться до дерева Кай не успел: застонал, побелел – и кулем рухнул на пол.

*Павлачи – огибающие дом крытые галереи-переходы.

**Спотыкальные камни (Камни преткновения / Stolpersteine) – мемориальные таблички, вмонтированные в мостовые перед домами, в которых жили жертвы Третьего рейха, депортированные в концентрационные лагеря или гетто.

III – Морана

Когда-то в эту самую ночь, ночь осеннего равноденствия, и начиналось ее время – время моран. Тех, кто на исходе тепла убаюкивали на зиму вверенные им земли: укрывали сначала палой листвой, затем – снежным покровом и, оберегая, несли дозор до самой весны.

Отданные в услужение вечности, мораны с первой крови и до глубоких седин жили по ее материнским заветам. А когда время земное клонилось к закату, вечность укрывала дочерей своих саваном, будто птица ночная – крылом: кости их находили покой среди корней и опада, плоть по весне становилась пищей для побегов и всходов, а голоса, стихнув на миг, – журчанием рек да песнями ветра.

Так длилось из года в год, из века в век – с тех времен, которые не знали ни названий, ни счета.

А затем на священные земли пришли люди. Осквернили ритуальные рощи, срубили обережные деревья, а их хранительниц, обвинив в колдовстве, сожгли на безутешных, плачущих смолою кострах. И тогда песни моран стали воем.

Из двенадцати рощ уцелела одна. Рябиновая.

Потому что та, кого людская молва наречет позднее Снежной королевой, церемониться с захватчиками не стала: убивала всякого, кто посмел ступить на ее земли.

Насылала метели и вьюги, человечью кровь превращала если не в студень, так в лед, кости – в хрупкие полые веточки, будто резьбой, покрытые снежным узором. Бездыханные тела, пока в них еще теплилась жизнь, отдавала на растерзание воронам, а то, что уцелело после птичьего пира, навеки оставалось заковано в глыбы изо льда. Точно домовины, те высились у входа в ее чертог в назидание тем, кто решит рискнуть и нарушить покой дивьих земель, которые последняя из моран обещала беречь.

Пощадила одного лишь мальчишку. Тощего, востроносого, похожего то ли на замершего галчонка, то ли на воробья.

Из-за воробушка этого все однажды и рухнуло.

***

Мальчишка явился, когда молва уже стихла, когда люди забыли и о ритуальных рощах, и о моранах – назначили себе новых врагов и, как встарь, разоряли чужие земли да проливали кровь.

Но ни до людей, ни до их распрей Снежной королеве давно уже не было дела. На землях ее царил мир, а значит, и зимы все чаще выдавались искристые, хрусткие, без затяжных метелей и бурь – только легкая поземка перекатывалась по лугам да скованным льдом рекам.

В тот год зима и вовсе стояла звонкая, светлая. С утра до сумерек в роще пели щеглы и стрекотали синицы; серебрились деревья, наряженные в иней; и небо ярко сияло над дивьим краем, окрашенное в лазурь.

Но прилетел ворон, прокаркал недоброе, и пришлось будить самый злой из ветров, взнуздывать его, впрягать в сани, чтобы успеть спасти неосторожного зверя, что вышел к людскому жилью и угодил в капкан.

Несмышленыши – белки и кролики – попадались в ловушки бессчетно, и даже защитные заговоры не могли отвести беду – значит, так суждено. Но отдать людям волка, чтобы вспороли брюхо, а голову ради потехи насадили на кол? Ни за что!

Тогда и увидела мальчишку впервые: выставив перед собой палку, слишком короткую, чтобы стать грозным оружием, перемазанный волчьей кровью, маленький Кай пытался отогнать от обессиленного зверя толпу улюлюкающих оголтелых детишек. Каждому лет десять-двенадцать, не больше, и все туда же: пнуть того, кто оказался слабее, ткнуть острым, ударить, а затем гоготать, взахлеб да погромче.

Но Снежная королева ступила на землю, молвила слово, и тут же ветер, вырвавшись из упряжи, сбил человечьих детенышей с ног, снежная крошка сверкнула, будто стекло, оцарапала щеки, вспыхнула красным. И поднялась буря, которой давно не видели эти края, где под защитой моран когда-то росли древние буки, а теперь стоял город, вокруг которого задыхался от смрада истончившийся да изломанный лес.

Стоило заморозить детишек тех до смерти, преподать им урок, но волк скулил, раздираемый болью, зарывался мордой в складки хрусткой ото льда, окровавленной юбки, и потому, с трудом сдержав ярость, Снежная королева только махнула рукой: «Прочь пошли! И спасибо скажите, что живыми остались».

Но бурю не усмирила, та сделалась злее, резче, и вот уже подхватила сани со Снежной королевой и раненым зверем да вмиг перенесла под своды чертога, где ни людям, ни злу, творимому ими, не было места.

Одна беда – сани в тот день принесли в чертог и незваного гостя.

Схороненный среди мха и лапника, укрывавших настил, Кай, не белый даже – оледенелый, прозрачный, лежал в санях позади волка, и только пар, едва заметно клубившийся над губами, выдавал в мальчишке живого.

Хватило бы движения руки да пары коротких фраз – и у входа в чертог появилась бы еще одна домовина. Но на щеках мальчишки, на выглядывающей из ворота шее, на истрепавшихся рукавицах все еще горела пятнами кровь, а волк хоть и дергал носом, чувствуя чужака, но не рычал и, вылизывая раненую лапу, даже подвинулся ближе, чтобы накрыть мальчишку здоровой. Да и врачевать одного или двух – невелика разница.

Снежная королева склонила голову, принимая то, что посчитала судьбой, закрыла глаза и, коснувшись колкого от замершей крови волчьего меха, другую руку положила мальчишке на грудь. Сила моран откликнулась тут же, стоило к ней воззвать: с каждым ударом вечного теперь сердца сила эта струилась по венам Снежной королевы, наливалась тяжестью и теплом и наконец заискрилась на кончиках пальцев.

***

В саду рядом с мастерской весь вечер играла музыка, которую не каждый сумел бы услышать. Сначала – шарманка и бубенцы, затем – скрипки и барабаны.

Слишком громко, слишком близко. Морана закрывала глаза, вдыхала глубоко, выдыхала медленно. Но руки дрожали, под веками жгло, а сила хоть и теплилась у самого сердца, но даже в ночь равноденствия оставалась немощной и хворой, будто птица с перебитым крылом.

Пора бы уже смириться, пора бы принять: ни равноденствие, ни полнолуние, ни парад планет не помогут вернуть прежнюю силу. Смириться, что в память о прошлом осталось теперь только имя – Морана – которое значило для людишек не больше, чем имя куклы из соломы и веток. По весне самодельных моран наряжали в тряпье, били палками, обливали смолой, а затем сжигали, чтоб поскорей прогнать зиму. В тех краях, где суровой зимы живущие ныне, пожалуй, не видели отродясь.

Неважно. Скоро и эта традиция канет в небытие. Как и дивьи народы, которых оставалось все меньше и меньше. Но теперь Морана не могла их сберечь – да и не хотела.

Тут бы сберечь себя.

По ту сторону закрытых ставень вновь грянули барабаны. Можно было бы и привыкнуть, но Морана вздрогнула, распахнула глаза – и льдинки стекляруса, висевшие в воздухе, вздрогнули следом, замерли и тут же со звоном осыпались на пол.

Вот и все, что могла теперь Снежная королева: с помощью остатков безграничной когда-то силы поднять с пола неосторожно оброненный бисер и, если сдюжит, разложить по коробкам. А бывало, управляла ветрами и насылала на варваров морок да снежных псов.

Но погрузиться в воспоминания Моране не удалось: через минуту за дверью раздались шаги, которым музыка не могла стать помехой. Не шаги даже – цокот копыт.

Когда-то этот звук заставлял Морану улыбаться, теперь – морщиться и устало вздыхать. Ирвин все ждал от нее каких-то подвигов и чудес, подбадривал, наставлял на путь, который считал истинным, будто не слышал, будто не понимал, что бороться да бесконечно начинать сначала было куда проще, чем наконец принять: прошлого не воротишь.

Да и что толку горевать о былом, если даже рябиновой рощи, и той теперь не осталось?

***

– Ты вернулся так быстро? Почему? Ты ведь любишь праздники, – отворив окованную железом дверь, озадаченно спросила Морана. Затем, не дождавшись ответа, отступила вглубь тускло освещенной мастерской и с помощью незамысловатого заклинания зажгла стоявшие на подоконнике свечи. Единственное, чему научилась благодаря древнему гримуару, подаренному Ирвином: ему нравилось, когда Морана практиковала магию ведьм, хотя та и была ей чужда.

– В саду, неспокойно там как-то… – Ирвин передернул плечами, сбросил накидку, и отблеск свечей заиграл на витых рогах, расписанных черным и красным; на смуглой коже; на рыжих косичках, что спускались до поясницы; на деревянных бусинах и глиняных амулетах.

Смола и медь, перец и сумах, черное солнце и красная луна – таким Ирвин казался Моране когда-то. Таким он ее дополнял: белокожую, светлоглазую, едва ли не прозрачную, если вглядываться внимательней да подольше.

Моране даже казалось порой, что она его любит. Вот только Ирвин хотел видеть в ней ту, какой была прежде: целую вечность назад, задолго до первой встречи.

Забавно, ведь Кай Снежной королевы в ней так и не признал.

– Нехорошая ночь, нехорошая… – повторял Ирвин, все быстрее и быстрее перебирая исчерченные узорами деревянные четки. И амулеты, что украшали его косички, вспыхивали зеленым да желтым, будто светлячки.

Морана вопросов не задавала: знала, что не получит ответ. Интуиция у фавнов была отменной, но Ирвин редко мог расшифровать, что та нашептывала ему, о чем предупреждала. Зато без труда насылал тревожные сны и панические атаки: Морана успела испытать его дар на себе и с тех пор старалась не попадать под горячую руку.

Наконец Ирвин остановился посреди мастерской, поправил стоявшее на столе бисерное деревце и, положив рядом четки, внимательно огляделся:

– Что за бардак?

Морана в ответ легонько повела рукой и заставила несколько стеклянных бусин подняться над полом.
<< 1 2 3 4 5 6 7 8 9 >>
На страницу:
4 из 9

Другие электронные книги автора Анна Динека