Восемь узлов

– Красавица… – восхищенно произнес юноша, не сводя с геверки взгляда.

Хом скривился:

– Эта – красавица? Брось. Если уж тут и есть красавица, то разве что она, – с этими словами блондин указал в сторону худой и печальной Ежевичной Жены, стоящей вместе со всем своим многочисленным потомством.

– Ежевичная Жена? – удивился Пэйджи. – Да она тебе в матери годится!

– Можно подумать, это когда-то кого-то останавливало, – парировал Хом.

– Но она замужем за Бородатым. Они богачи. И неправильно думать, что…

Но друг оборвал его:

– Пэйджи, заткнись. Неправильно, знаешь ли, пускать слюни на маленькую чумазую цыганку, а ты именно этим и занимаешься.

– Сам заткнись, – беззлобно ответил Пэйджи и поднялся с земли, чтобы пойти поздороваться с Витой.

Но едва он подошел к ней, как все мигом замолчали, услышав знакомый всякому здесь низкий голос, громко оповестивший:

– Да начнется новый год. Спица качнулась, колесо года продолжает свой ход.

Жрец приблизился к костру и вознес длинные могучие руки над пламенем.

Он был высок, сухопар, с четко прочерченными на лице скулами – казалось, о такие скулы можно даже порезаться. Во всем его облике читалось что-то авторитарное, бескомпромиссное. Недаром люди относились к Жрецу с великим почтением, приносили подарки к каждому полнолунию, без задержек выплачивали земельную ренту. Конечно, народ старался задобрить и мистера Келли – но только потому что тот был старым воякой и следил за правосудием в общине. Жреца же все слушались на каком-то внутреннем, интуитивном уровне.

Слегка коснувшись золоченой пуговицы на своем роскошном темно-синем мундире, Жрец начал свое обращение… увы, не с торжественной речи.

– Прежде чем мы начнем празднество, я спрашиваю каждого из вас: кто призвал в наши владения геверов?

Травница поднялась и, расправив зеленое платье, с вызовом ответила:

– Брось притворяться, будто не понял по сию пору, что это была я.

Люди, ошарашенные таким панибратством по отношению к лорду, принялись удивленно перешептываться, а Жрец по-прежнему невозмутимо продолжил:

– Тебе известно о правилах, устанавливающих наши ограниченные отношения с остальным миром. Тем не менее ты их нарушила. Тебе не место на сегодняшнем ритуале, пусть это будет для тебя уроком.

Травница махнула рукой:

– Я даже не живу на твоей территории, расслабься.

– Тем не менее ты призвала гостей на мою землю. Без моего соглашения. Возможно, тебе лучше отправиться обратно на свою территорию?

Хом, любимчик Жреца, до этого молча наблюдавший за происходящим, сейчас же демонстративно вышел вперед и приказным тоном распорядился:

– Проводите эту женщину до ее дома.

Двое крепких мужчин из полевых работяг подошли к Травнице, и той ничего не оставалось, кроме как подчиниться.

«Я так и знал, что этим закончится, – уныло подумал Пэйджи. – Я ее предупреждал».

Стоявшая рядом с ним Вита смотрела на это в гробовом молчании, даже в оцепенении. Ни она, ни Пэйджи не могли и пошевелиться.

Такой же неподвижной оставалась и фигура Жреца у костра. Сейчас он был на пике своей силы и власти: царственный, непрошибаемый, словно тысячелетний камень.

Проходя мимо него, Травница едко процедила:

– Ублюдком был, ублюдком и останешься.

Оба сопровождавших в ужасе отшатнулись от женщины. Жрец же, казалось, пропустил ее грубость мимо ушей, разве что его взгляд стал еще более холодным, а без того тонкие губы сжались в узкую нить, не произнеся ни слова в ответ.

Жители общины в молчании смотрели на то, как эта странная, но по-прежнему полная невыразимого достоинства женщина покинула их собрание, один из главнейших праздников года Самайн – поворотную точку на зиму.

Пэйджи повернулся к Вите и, беспомощно разведя руки в стороны, будто лично извиняясь за случившуюся сцену, неуклюже улыбнулся:

– Добро пожаловать в нашу деревню.

Глава 2.

Зимнее солнцестояние

21 декабря. Йоль

На праздник зимнего солнцестояния Пэйджи вдруг непонятно с чего принялся клянчить себе новые башмаки с отворотами, украшенными арабским орнаментом, вился у станков ткачей и не успокаивался до тех пор, пока «восточные» ботинки ему не пошили специальным заказом.

До этого в одеждах парень был неприхотлив: он довольствовался перекроенными под свои тощие плечи старыми вещами Лекки да тем некоторым добром, что досталось ему после самоубийства Вульфа. Помнится, тогда Хом притащил на пасеку целые стопки рубах да штанов покойного, было среди вещей и несколько пар обуви. Так Пэйджи и крутил колесо своего быта, облаченный в ношеные тряпки утопленника, и только теперь ему вдруг запала в душу идея выпросить сказочные арабские башмачки.

Лекки, хоть и не жаловал расточительства, все же раскошелился на обувь своему воспитаннику, да и дело это было богоугодное: надеть обновку в ночи, когда солнце рождается заново, считалось хорошей приметой и сулило достаток в грядущем году.

Завязав мягкие кожаные шнурки и накрутив на цыплячью шею пестрый платок, делающий его слегка похожим на цыгана, Пэйджи убедился, что у двойника в зеркальном отражении очень-очень черные волосы, уложенные очень-очень набок, и с довольным видом направился к обозам чужаков.

По долине плыл дым из геверских юрт. Смуглая леди Полумесяц, разумеется, крутилась где-то там же неподалеку.

– Ну привет, – сказала она.

– Есть минутка?

Они отошли от пустыря подальше, к редким еловым зарослям. Сев на поваленное дерево, Пэйджи принялся ковырять носком ботинка снег, желая лишний раз продемонстрировать девушке свою обновку.

– Не хочешь съездить на ярмарку? Туда можно добраться на поезде.

– В города? И что там будет?

– О, там должно быть весело. Они выходят на ярмарку целыми кварталами. Называют это Рождественским базаром.

Вита равнодушно хмыкнула:

– Похоже, ты первый человек из встреченных мною, кого по-прежнему впечатляют рождественские базары.