Восемь узлов

Да, он идеально ложился на образ несуществующего отца Пэйджи, и сам юноша был только рад додумывать историю собственного происхождения, каждый раз видя Лодочника воочию.

Тем временем весла зашлепали по мерзлой воде, раскалывая тонкую наледь.

***

В городах было людно и грязно. Дома нависали над узкими улочками, закрывали собой солнце. Народ толкался локтями в ярмарочной суматохе. Все было украшено фонариками зеленого, красного и белого цветов – символика Йоля, зовущегося здесь Рождеством, оставалась одинаковой везде.

Однако в деревне в эти дни скот – и молочный, и рабочий – намеренно угощали едой повкуснее, иногда даже принося в хлев полноценную людскую трапезу. В городах же, разумеется, никто ничего подобного не делал, считая это глупыми суевериями и пережитками прошлого.

Побродив немного по торговым рядам, Пэйджи и Вита решили перекусить.

– Пожалуй, куплю чесночные гренки, – решительно заявила девушка.

Пэйджи фыркнул:

– Ну и выбор!

– Что такого? Конечно, если ты собираешься целоваться, то выбор не очень. Но я не собираюсь.

– Сокрушительное поражение! – юноша притворно хлопнул себя по лбу.

Когда хозяйка пекарни, недовольная старуха с постным лицом, поинтересовалась, чего они надумали купить, Вита осталась непреклонной:

– Пожалуйста, нам двойную порцию чесночных гренков.

Не в силах выдохнуть, как-то среагировать, да хоть даже и моргнуть, Пэйджи прислонился к стене и, не сводя напряженного взгляда с Виты, вдруг неожиданно сам для себя расхохотался.

И они ели гренки, и пили эль, и за запотевшим окном пекарни кружились потрясающей красоты снежинки. Когда совсем стемнело, молодые люди двинулись обратно на станцию в надежде успеть на последний поезд.

На полпути Пэйджи под видом великого секрета решил кое-чем поделиться с девушкой:

– У меня есть живица. Смола от хвойных – их полным-полно растет между домами Палача и Хома. А еще у меня есть воск с пасеки. Смекаешь?

Вита непонимающе покачала головой. Тогда юноша достал из кармана бумажный кулек с россыпью мелких черных бусин внутри. Достав одну бусину, он положил ее в рот и принялся жевать.

– Ты можешь заказывать сколько угодно чесночных гренков. И можешь целоваться, если захочешь.

– Какой ты хитрый!

Отсыпав себе несколько бусин живицы, Вита задумчиво перекатывала их по ладони, греющейся внутри перчатки, после чего спросила:

– Травница рассказывала моей сестре в письмах, что все деревенские намеренно держатся подальше от остального мира. Но ведь ты спокойно приехал сегодня в города?

– Да, это так. Жрец унаследовал земли от бывшего лорда, своего отца, и сразу принялся обустраивать общину в том духе, какой она была бы тысячелетия назад. Мне, по большому счету, нет дела до всего этого, просто Хом говаривал, что, пойди все иначе, мы бы поклонялись единому богу и никаких костров и пьянок не было бы.

Выслушав историю, Вита кивнула:

– Именно такое свободомыслие и сподвигло наш народ поселиться у вас на время.

– А каково вам приходилось в других краях? – поинтересовался Пэйджи.

– Мы всегда были вольны поступать как нам угодно. Но и счастье быть на воле может даваться тяжело. Ну, ты понимаешь… Женщины с оружием и все такое. Сестру однажды подкараулили за базарной площадью в Авиньоне и обрили наголо. Дескать, раз не хочешь длинных волос, не носи никаких вообще. Толпы бесчинствующих на улицах забрасывали нас камнями, огрызками яблок и плевками. Так что мне досталось много тумаков.

– Но как? – поразился юноша. – Почему же ты тогда так в себе уверена?

– Что ж, боевое детство закалит кого угодно.

– Я понимаю тебя! Знаешь… – он перешел на шепот, – ведь Лекки нашел меня совсем младенцем. В деревне меня постоянно дразнили подменышем, принесенным феями. Кидали мне в спину спички, думая проверить, засмеюсь ли… Жуть.

Геверка похлопала его по спине, желая приободрить:

– Мы оба прошли через трудности. Что ж, мир бывает беспощадным местом.

Пэйджи до сих пор не мог поверить своему счастью – как это он, ничтожный подмастерье с пасеки, вдруг встретил кого-то, кто был с ним на одной стороне. Кто понимал его и шел тем же путем… Однако внезапно ему вспомнилось то, что заставляло серьезно нервничать:

– Подожди. Ты сказала, Травница писала твоей сестре?

– Да. А что в этом такого?

– У нас запрещено писать письма.

– Что за чушь? – не поверила Вита.

– Письма, телеграммы, печатная продукция – все под запретом.

– То есть вы можете ездить в города, но читать газеты из городов или переписываться с людьми отсюда вы не можете?

– Как-то так. Жрец считает, что слово написанное либо напечатанное обладает великой силой. А мистер Келли называет это… сейчас вспомню… пропагандой! «Пропаганда догматического единобожия и разбитых сердец».

– Почему же разбитых сердец?

– Потому что у нас запрещено оставаться наедине или часто встречаться с теми, с кем мы не помолвлены или не состоим в браке.

– Ну и дела… – замогильным тоном произнесла девушка.

Больше к теме взаимоотношений полов в деревне они не возвращались.

На ярмарке им все же удалось успеть сделать покупки до закрытия. Так, Вита купила себе яблочного уксуса, а Пэйджи непонятно зачем приобрел внушительный гербарий из сушеных роз.

По дороге на станцию он, пытаясь произвести впечатление, указал на уксус, гербарий и с умным видом заявил:

– Мы купили растения Венеры, не так ли? Между прочим, я знаю римский пантеон не хуже нашего! Яблоня принадлежит Венере, потому что ее плод – символ материнства и процветания. А роза означает женщину. Даму. Такую благородную и красивую, – на этих словах Пэйджи покраснел до ушей и отвернулся.

Вита подошла ближе и, вытянув руку, убрала с его лица прядь волос за пылающее ухо.

– Красивую, говоришь?

Он уставился на нее, пораженный интимностью жеста. Никогда и никто не касался его волос, не заботился о его привлекательности, не проявлял избыточной нежности. Лекки обеспечил ему кров и очаг. Травница, иногда их навещая, подрезала темные пряди Пэйджи, поддерживая его внешнюю пристойность. Хом изредка трепал его по макушке – жест дурашливости, жест игры. Но ни один человек на свете не осмеливался вот так взять и завернуть за ухо выбившиеся волосы.