Дневник бороздящей ад

Бурые пятна на светло-синей ткани блузки были циничной насмешкой над обладательницей некогда этой красивой, весенней одежды. Но «девушка» не могла понять всей иронии собственной жизни. Она только уныло бродила меж полок, как бродили меж ними и другие «люди», что так напоминали собою сонных мух…

Улица продолжилась. Улица была везде. Больные, такие же «люди» как и я, были везде. Они наполняли собою все помещения, все углы, и нельзя было избежать их молчаливого общества.

Я никогда не знала, что жила в столь густонаселенной местности.

Влившись в эти нестройные ряды больных, я ощутила, как внутри моего сознания что-то меняется. Эта картина заседала в моем больном, гнившем мозгу бытием, рутиной.

И я теперь должна приходить сюда… каждый день… и видеть их. Смотреть на них, разговаривать с ними…

Нет-нет-нет. Я сюда прихожу впервые и ровно на пять минут. Мне только найти макароны… Я никогда сюда не приду, ведь здесь… здесь…

– Апокалипсис… – голос мой был тихим, хриплым шепотом, но даже так привлек внимание больных, когда я, не сдержавшись, закончила свою мысль вслух.

Один из «них», высокий, костлявый, бритый паренек даже резво дернулся в мою сторону, полыхнув своими белесыми, живыми глазами, но какая-то коробка позади него слетела с полки, и он резко обернулся на звук, двигаясь так, словно его кости были независимы друг от друга.

Больной замер, даже прекратив дышать, а остальные: «девушка», «подросток», «мужчина» искаженной походкой направились в сторону упавшей коробки, молча при этом.

Двигались они словно птицы. Шаги их были мелкими и редкими.

«Девушка» в красивой одежде светло-синего цвета, испачканной кровью, опиралась о полупустую полку, когда шла, а дыхание ее, особенно резкое и какое-то звериное, врезалось мне в память, когда я на подкашивающихся ногах обошла их по широкой дуге и опустилась на пол, замерев сидя спиной к кассе. Холодный пот струился по моей коже ручейками.

Черт… Черт, черт, черт… Я не хочу это видеть…

Что-то небольшое и крайне ободранное скрипнуло дверью, покидая злосчастный магазин, а я смотрела ему вслед, видя лишь слабые виляния хвоста «собаки».

– Уроды… – чувствуя напряжение в собственном голосе, я медленно вдохнула и выдохнула, понимая, что вновь привлекла к себе лишнее внимание. Воздух покидал мои легкие, чуть ли не заставляя их трещать, столь сильным было мое напряжение в момент, когда полные ненависти и едкой пустоты взгляды пробежались по мне.

Вся эта ситуация была столь дикой, что мои ноги тряслись, даже когда я была на полу, норовя унести меня куда подальше.

А где-то там, за полками, лежало что-то обглоданное и совсем не живое. Скорее, оно было полностью мертвым. Мертвым до той степени, до которой добрался только истинный не-жилец.

Только не говорите мне… Прошу, не говорите мне, что есть и те, кто не стал больными… Я этого не переживу, не переживу… Дайте мне надежду… Дайте мне хоть что-нибудь, я не могу жить, зная, что есть те, для кого все это – простуда, для кого все это – ерунда. Не показывайте мне тех, кто могут прийти домой и увидеть себя нормальных…

Пожалуйста…

Но к кому я обращаюсь?

Слезы. Я не смогла перестать плакать, но мне удалось заглушить любые стоны со своей стороны и попытаться достать себе поесть.

Давясь собственными рыданиями и пытаясь не смотреть на пол, я поднялась, упрямо отворачивая голову от незабываемого зрелища чего-то растерзанного, жалкого и мертвого.

Полки не были полны. Всякий мусор вроде дезодорантов и бритв валялся на них, поэтому что-то хоть самую малость съедобное мне удалось отыскать не сразу.

Морозильники в углу были выключены, ароматы мокрых тряпок и тухлого мяса смешались с плесневым запахом талых грибов. Фруктовые ряды были полны жухлой снеди, которую гниль тронула пусть и в меньших масштабах, чем некогда замороженную пищу, но все же тронула.

На полках с консервами была жгучая пустота, макарон не было вовсе. Неведомые посетители успели расхватать и кошачью еду, и все корма, и детское питание…

Ничего… Это глупо! Я не могу здесь быть… Они смотрят… Они больны…

Опираясь о полки дрожащими руками, я шарила везде, докуда могла дотянуться, но чувствовала пальцами лишь сухой, холодный пластик, дерево и пустоту, что чуть ли не звенела, но вместо этого откладывалась в моем мозгу шарканьем чужих подошв.

Я не была самой громкой здесь, но и самой тихой не являлась, потому внимание больных, что временами изучали все свое окружение пустыми взглядами, стало тем, что преследовало меня, куда бы я ни уходила.

Хоть что-нибудь должно было остаться… И кто все это вообще брал? Кто набил свои карманы консервами и макаронами, не оставив ни мне, ни другим ни капли?

Чертовы мародеры…

Отчаяние. Я давно познакомилась с ним, оно стало тем, что толкало меня вперед на протяжении всей моей болезни. И сейчас оно вновь пришло и смешалось со слабой надеждой, что опаляла мой разум изнутри.

Ничего не было. Черствый хлеб в прозрачных пакетах, там же хрустящие тараканы с ломкими ножками, рядом бритвы, отсыревшие спички, зажигалки…

Люди, когда еще были не совсем нездоровы, расхватали все съестное, оставив после себя лишь мусор в виде пустых оберток, корок и насекомых.

А потом все они подхватили эту заразу, витавшую в воздухе, этот… вирус, болезнь. Они ее подхватили, чтобы запечатать в своих домах и своих нерабочих холодильниках то, что могло бы спасти мою несчастную жизнь…

Они убили мое право расхищать полки магазинов, растащив все их содержимое первыми!

Одна-единственная найденная бутылка с водой, с которой я с тихим хрустом скрутила крышку, наполнила мой желудок спасительной прохладой, когда мои ноги подкосились, и я оказалась сидящей на полу.

Пожалев о том, что прихватить подобное из дома я не смогла – сил ждать, пока столь необходимая для выживания жидкость наберется, не было, я фыркнула, запрокинув голову и отдавшись собственным мыслям.

Зато вместо воды я взяла очень много консервов, которые даже открыть не могу… Это было глупо… Теперь придется постоянно искать…

Хотя это все было моим выбором. Осознанным.

Теперь мне просто нужно идти куда-то.

Смех хриплым лаем вырвался из моего горла, и я, не сдержавшись, вцепилась зубами себе в рукав толстовки, давясь собственным хохотом, что перерос в истерическое икание спустя минуты моих затыканий самой себя.

И все это происходило под острые, ненавидящие взгляды «людей», что рыскали вокруг меня, нисколь мной не интересуясь, но при этом временами наблюдая своими внимательными глазами, в которых отражалась сама пустота.

Они шатались, шатались страшно, при этом двигаясь крайне неестественно и дергано.

Вблизи было видно, что все их мышцы напряжены, а вены чернеют под белой, полупрозрачной кожей неприятными сетками.

Вокруг меня были не люди, нет. Это были…

Звери. Настоящие звери ведут себя именно так в дикой природе. Они ходят, не могут расслабиться и ищут, бесконечно ищут то, чем можно пообедать.

А у меня страшно болит все внутри на самом деле. Нутро мое, смоченное ледяной водой, хочет вывернуться наизнанку и вылить все, чем его напоили, на пол.

Не дам ему это сделать… И так противно.

Все во мне сжалось в тугой ком, когда вновь пришлось вставать и идти против собственной воли. Против собственных возможностей.

Вся напряженная, едва живая, я попыталась брести прочь, но, вспомнив о ноже для консервных банок, застыла на месте и обернулась, нос к носу столкнувшись с бесшумно замершим позади «мужчиной», чьи бездонные белесые глаза были готовы выкорчевать мне душу с корнем.

На лице его не было никакого выражения, оно поражало пустотой и какой-то нелепостью. Ноздри больного дергались часто и прерывисто, дыхание было сладко пахнущим и гадким одновременно. Сосудистая сетка окружала левый глаз на лице «мужчины» темным пятном синяка.