Сказки Черного рынка

– Ждал.

– Так почему просил повернуть назад?

– Не просил, а предложил. Я тебя испытывал.

Демон подвел странника к глубокой расщелине, прочеркнувшую желтую землю черной полосой. Он помог Тре опуститься на колени, чтобы тот смог обожженным лицом окунуться в спасительную прохладу, источающуюся из разлома.

– Скажи, демон, – прошептал Тре, но не был уверен, что хоть звук вырвался из его горла, но демон услышал. – Как твое имя?

– Можешь звать меня Ингар.

– Почему ты так добр ко мне, Ингар? Добрее, чем ангел Лимаэель.

– Я не добр, человек. Я действую по велению собственной воли. Моя воля, чтобы здесь раскинулся Лес. Ты станешь его первым деревом. Упорством своим ты показал, что из тебя выйдет стойкое дерево. Я даже не спросил твоего имени, потому что деревьям оно не нужно. Моя воля, чтобы ты обманулся, человек, сочтя меня добрее ангела. А, ты уже умер, человек? Как же вы слабы …

Окоченевшее тело напитывалось росой, образовавшейся из разлома. Подпитываясь живительной влагой и солнечными лучами, кожа обратилась в кору, пальцы обратились в корни, зарываясь в обманчиво мертвую землю. Из скрюченного позвоночника вверх выбился побег, продолжая тянуться к небу, пока раскинувшиеся от него кости не обратились в ветки с темной листвой и не образовали тень над разломом. Из остатков крови на ветвях вызрели плоды, вкусив которые можно узнать истории всего мира, песни и сказания, языки и наречия, а также сколько пар обуви потребуется, чтобы преодолеть путь от востока до запада.

После лес обернется Лесом, и нарекут его Лесом Теней, потому что он поглотит всех людей, живущих в мире, оставив от них только тени.

***

Обещаю вернуться, потому что мне предстоит еще совершить необходимые покупки, а ходить с ростком в половину меня ростом не самое удобное. Будет жаль, если во время моего паломничества по мясному отделу кто-нибудь сломает ветви у моего саженца, а у меня есть серьезное намерение этот саженец приобрести и высадить в своем маленьком саду.

Но дойду ли я до мясного отдела сегодня? Следующим объектом моего внимания становятся игрушки, хаотичными рядами вываленные прямо на ковре, расстеленном на земле. Торговец вырезает из бруска кукол, ссыпая стружку на скрещенные ноги. Приходится сесть на корточки, чтобы разглядеть весь хлам поближе.

Продавец не обращает на меня никакого внимания, и я упоенно зарываюсь в обилие фигурок, мягких собачек, палочек, мячиков и прочей лабуды. Натыкаюсь на деревянную шкатулку, крышка которой свободно болтается и норовит оторваться. Внутри нее колода потрепанных карт с пестрой рубашкой в ромбик.

– Что это? – сдаюсь я, не в силах понять, в чем особенность этой шкатулки.

– Карты Смерти, – отзывается торговец.

– Их можно трогать? – уточняю во избежание инцидентна.

– Да.

Переворачиваю первую карту, надорванную в верхнем углу, затем вторую, заинтересовавшись странным обозначением. На первой – меч, но второй – курица. Ни масти, ни достоинств. Просто картинки.

– И как в них играть? – задумываюсь я.

Торговец ухмыляется.

– Лучше никак. Но если очень хочется, то все просто. Сыграем?

– Откажусь, – охватывает нехорошее предчувствие, потому затыкаю свое любопытство.

– Да шучу я, – откладывает свое рукоделие. – Мозги у меня уже не те, чтобы в смерть играть. Но могу рассказать, коль интересно.

Конечно же, мне интересно.

Сказание четвертое: «Счастье не за горами»

И старый, и молодой, и мужчина, и женщина ходили порой за холм, чтобы вытянуть счастливую карту для своей постылой жизни. Все, кто уходил за холм, не возвращались более в деревню. Все считали, что ушедшим повезло, ведь нет ничего хуже, чем жить в их деревне.

Что же было за холмом? Счастье. А еще, маленький домик, в котором жила не то женщина, не то мужчина, не то старуха, не то подросток. Никто не знал наверняка, ведь те, кто встречался с неизвестным из дома за холмом, более не возвращались в деревню, чтобы рассказать.

Для Гана наступил переломный момент. Ему исполнилось шестнадцать, но уже света в своей жизни он не видел. Больная мать, пьяница отец, двое младших засели на хрупких плечах юноши. И тогда он решил, во что бы то ни стало изменить свою жизнь, урвать счастье и принести его в свой дом, чтобы мать выздоровела, отец одумался, малые перестали быть беспокойными.

Решил Ган, что отправится за холм, а после обязательно вернется, ведь семью он свою любил, и счастьем для него было бы, чтобы семья была счастлива.

И вот, в полдень нового дня, после работ по хозяйству, Ган собрался в путь. Дорога близкая, тени не успеют сдвинуться, как Ган доберется до своей цели. Провожаемый недобрыми напутствиями от болезной матери и горячими проклятьями с хмельной руки отца, без узелка за плечами юноша засобирался из деревни.

– Бросаешь меня, – стенала мать.

– Нет, мама, я вернусь, – заверял Ган. – Ради тебя же и иду, и ради тебя же и вернусь.

– Обманщик, – не унималась старуха. – Вырастила на свою голову себялюбца. Все только для себя хочешь, а обо мне не думаешь.

– Поганец! – сокрушался отец, не очень твердо стоя на ногах и фокусируя зрение куда-то за спину сына, должно быть, предполагая, что смотрит как раз на него. – Ишь чего удумал! Сбежать захотел? Мы тебя кормили, поили, одевали, а ты вот как решил отплатить?

– Да для вас же стараюсь! – не сдавался Ган.

– Ублюдок! Да лучше бы мамка твоя пузо надорвала, когда тебя носила! Для себя счастья посмел возжелать! А нам что? Нам какая отплата за то, что растили тебя?

Не в силах спорить, Ган решил, что слов старикам будет недостаточно, а потому остается только делом показать, как благодарен им и что на самом деле желает счастья им, а не себе. Пока матушка стенала, умываясь слезами, а отец трясущимися руками наполнял очередной стакан, чтобы залить горе, учиненное нерадивым сыном, а младшие, уличив момент, усвистали со двора подальше, Ган выскользнул из дома, притворив осторожно дверь.

Не прошло много времени, как юноша обогнул известный холм и увидал то самое жилище.

Дом отличался от деревенских. Сложенный из камня, с острой крышей и круглыми витражами, казался он каким-то чудом, пришедшим из другого мира. Вокруг дома разбит был сад из роз, гвоздик, лилий и хризантем. Особенно чудными показались Гану лилии багряного оттенка – никогда таких он не видал.

Встретила его женщина, закутанная в белую шаль. Вся она была в белом, от простого платья и туфель, до волос и ресниц. Даже глаза ее были настолько светлыми, что казались белыми. Дама словно никогда не видела солнца, а солнце не замечало ее.

– Зачем ты ко мне пришел? – спросила женщина приятным голосом, окутавшим, словно мед.

– За счастьем! – с воодушевлением ответил Ган, восторгаясь неземным обликом собеседницы.

Он глядел на нее во все глаза и не мог оторваться, но вместе с тем, чувствовал в неподвижном лице женщины что-то пугающее, таинственное, заставляющее кровь стынуть в жилах, но в этом он тоже находил определенного рода манящую привлекательность.

– Что для тебя счастье? – спрашивала тем временем дама.

– Здоровая мать, непьющий отец, спокойные младшие, – сглотнув, перечислил Ган.

– Стало быть, мать твоя больна, отец пьет, а младшие твои все время беспокойны? Не будет этого, ты будешь счастлив?

– Да!

– Войди в дом, – женщина отступила внутрь, и стало заметно темное убранство дома.

Войдя внутрь, Ган огляделся. Сразу же заметил, как много свечей расставлено на полках, на столах вдоль стен обилие еды и питья в кувшинах. Окна были зашторены и не пропускали дневного света. Царившая прохлада и сырость накрывали блаженным пологом, принося облегчение после знойной жары улицы. Запах же, что полностью завладел этим домом, давил и тревожил, но быстро начал казаться чем-то неотъемлемым, будто бы дом этот не мог пахнуть иначе. Только так.