Сказки Черного рынка

– А нрав ее колюч, как еловые ветви?

– И таких с десяток найдется.

– Дом ее из бруса на берегу пруда?

– Таких там с пяток.

– У крыльца дома ее сирень?

– У пары точно.

– Ставни дома украшены резьбой птичьего танца?

Асалуг удивленно вскинула брови.

– Так ты помнишь ее?

– Да, – монарх опустил голову. – Я правда призвал ее возлюбленного на войну, как и многих других. Увы, она зареклась тогда, что не простит мне этого. Видимо, ты и есть тот зарок.

– Мать растила меня для этого, но отчего-то я не могу решиться.

– Потому что негоже дочери на отца руку поднимать. Оплошала твоя мать, решив, будто ты способна на такое.

Асалуг не могла найти слов после услышанного, а монарх расходился все более гневной речью.

– Она выбрала его, вместо меня, хоть и знала, что уже носила тебя под сердцем. Не от злости я призвал его, а от необходимости, но где женщине это было понять? Она решила, что такова моя ревность. Как ни силился я ей объяснить, но не слышала она меня. И решила отомстить, взрастив мою дочь моей же убийцей.

– Раз теперь все узналось, значит мне не нужно переступать через себя! – воодушевилась Асалуг, и правда чувствуя в монархе странное родство. – Мне так этого не хочется, но и против матушки идти не могу. Но раз ты мой отец, у меня есть оправдание!

– Чему же учила тебя она? Как она хотела, чтобы ты поквиталась со мной?

И Асалуг честно все рассказала, как на духу, ведь как она могла хранить секреты от родного отца?

– Ваха! – выдохнул монарх после услышанного. – Кем же она вырастила тебя, дочь моя? Ну ничего, теперь ты под моим крылом.

Разговор их подошел к концу, как и миновала звездная ночь. Монарх проводил Асалуг в роскошные покои, наказав располагаться ей как дома. Асалуг не могла нарадоваться такому стечению обстоятельств, желая узнать своего отца, как можно лучше.

На утро жизнь пастушки по имени Асалуг изменилась. Проснувшись на шелковых простынях, она как никогда была открыта миру, благодаря его ежесекундно за то, что стала такой, какой есть, что смогла преодолеть этот путь и встретить того, кто мог ее по-настоящему полюбить, а не желать использовать в свою угоду.

Потянулись годы, Асалуг хорошела и умнела, вплетая в свои волосы золотые нити, а на страницы своей книги вписывая новые знания – золоченым пером из соколиного крыла, да специальными чернилами, что всегда теперь находились на ее столе. Не приходилось ей более делить комнату шторой с кем-либо еще, как и не приходилось в страхе вжимать голову в плечи. Первое время Асалуг было не по себе, хотелось известить матушку, да обида все же засела в сердце. Решила тогда она, что если уж дорога была матери, то та сама решится ее отыскать. Сама же Асалуг пока решила насладиться новой жизнью.

Монарх правил твердо и решительно, часто прибегая к помощи своей обретенной дочери. Правда, он не нарек ее именем принцессы, но да Асалуг не было до этого дела. Ее любили, не били, ценили и этого ей было достаточно.

Но то ли сама девушка излишне избаловалась, или же обретенный отец осерчал, но сменилось что-то в мироздании, надломилось что-то в отношениях отца и дочери, и отец стал мало отличим от матери.

– Чему ты научилась за эту неделю, дочь моя? – вопрошал монарх, призвав к себе Асалуг.

– От моих слов еда сама становится пригодной для обеда, – отвечала Асалуг.

Пиры в монаршем замке проходили каждую неделю.

– Чем порадуешь меня, дочь моя?

– Я научилась видеть, когда люди лгут.

Темницы монаршего замка наполнились врагами.

– Что на этот раз, дочь моя?

– Я устала, отец. Каждый день я допрашиваю твоих подданых, накрываю столы для сотни человек, чищу норовистых лошадей, готовлю гончих для охоты, предсказываю грядущий день, правлю погоду и лечу твоих приближенных. Я устала отец. Быть может, мы просто посидим, да поговорим как отец с дочкой?

Монарх задумчиво покивал и отправил Асалуг в ее опочивальню.

На следующее утро к ней пришли стражи монарха. Девушка обрадовалась, решив, что отец внял ее словам. Какого же было ее удивление, когда вместо стола, сервированного на двух человек, Асалуг увидела бочку, до краев наполненную водой.

– Что это, отец?

– Твое наказание. Ты – порождение злобы и ненависти, взращенное на яде. Таким как ты, порочащим власть богов, да прекословящим воле своего монарха, не место на нашей земле.

– О чем ты говоришь? – Асалуг заметалась в крепкой хватке стражей. – Не ты ли прибегал к моим знаниям?

– Вздор! Монарх знает, что истинная сила только у богов. Люди же, посягнувшие на знания богов, лишь подчеркивают тем самым свое ничтожество.

– Если эти знания подчинились мне, так может они и не для богов, а для людей?

– Отрекаешься от богов? – взревел монарх, отчего Асалуг побледнела. – Мнишь себя лучше них? Нет никого совершеннее богов!

– Я не ставлю себя ни с кем вровень! Я человек, простой человек! – Асалуг отчаянно рвалась, но ее все ближе подводили к бочке. – Отец, остановись! Что, что я сделала не так? Почему вдруг ты стал так зол, с чего стал видеть во мне врага?

– Ваха, – презрительно выпалил монарх. – Одно теперь тебе имя. Ваха – та, что посчитала, будто может знать больше, чем положено! Ты посмела перечить мне, указывать, что делать!

– Я лишь хотела провести с тобой время, отец!

– Ты выказала своенравие, чего я не терплю. Утопите ее!

Асалуг с головой погрузили в бочку и держали ее, пока она захлебывалась. Прошла минута, две, несчетное количество времени, но она оставалась живой.

Асалуг, с одежды которой капала вода, привязали к столбу, обложив его хворостом и подожгли. Она кричала, пока пламя объедало ее платье, но не трогало ее саму. Она оставалась живой.

Асалуг бросили в вырытую яму и в четыре руки забросали землей. Прошел час или два, как она выкопала сама себя и, жадно глотая воздух, вылезла из ямы, перемазанная черной землей. Она все еще была живой.

Асалуг подвели на край обрыва и, не церемонясь, сбросили вниз. Внизу стояла целая гвардия, назначенная убедиться, что высота сделает свое дело и убьет женщину. Она осталась живой.

Монархом было принято решение заточить ее в подземелье, где она проведет свою проклятую вечность, пока сама не решит убить себя.

– Не будет тебе покоя, отец, – невозмутимо говорила Асалуг, когда монарх, старея день ото дня, приходил к ее темнице. – Издохнешь в муках, в тех, что причинил мне. Ни одного наследника у тебя не останется, весь род твой остановится на мне. И даже после смерти не обретешь ты покоя и каждый, что решит повторить твой путь, будет страдать на этой земле, покуда не будет принята простая истина, что знания – не тьма, а свет. И если бы ты знал, как должно обращаться с собственной дочерью, то мир засиял бы для тебя.

Монарх, изрядно сдавший, не находил слов для ответа. Он боялся собственной дочери, но не мог найти на нее управы. Он взялся было воспользоваться ее силой, но осознав ее превосходство, рискнул извести ее, на чем и потерпел поражение.