Дом, у которого вынули душу

– София, прекрати себя истязать, – Игорь взял ее за руку. – Собака здесь ни при чем.

– Но я так мало времени уделяла ей, ее интересам, ее жизни… Я во многом отказывала ей, – женщина была готова расплакаться.

– Нет-нет-нет, послушай меня! – Игорь взял ее за подбородок и поднял голову. – Ты была самой лучшей матерью! Ты делала для нее все, что могла! И лучшей матери на свете для нее не было бы.

– Правда? – со всхлипом спросила она.

– Правда.

В молчании они допили кофе.

– Так чего он все-таки хотел? – спросил Игорь, убирая со стола.

– Он хотел узнать, все ли у меня в порядке, не нужно ли мне чего-нибудь.

– Опомнился, – пробурчал себе под нос Игорь. – Может, мне побыть с тобой, чтобы он не досаждал тебе?

– Не стоит, – помотала головой София.

– Я вообще не понимаю, почему он до сих пор отирается рядом с тобой, – перешел в наступление Игорь.

– Он не отирается, – устало ответила женщина. – Не забывай, что мы были родителями и… Ну, ты понимаешь.

– Понимаю, но не понимаю…

– Послушай, Игорь, – перебила его София. – Я любила этого человека, делила с ним дом и постель, родила дочь. Все это не так просто вычеркнуть из жизни. Прошу, не дави на меня. Оставь меня одну, мне нужно подумать.

– О чем?

– Обо всем. Я хочу побыть одна. Я хочу отгоревать свое горе.

– Хорошо, я уйду, – Игорь понял, что спорить с ней бесполезно. – Только звони мне или пиши, чтобы я знал, что с тобой все в порядке. Иначе я приеду сюда и заберу тебя к себе, чтобы ты… – замялся Игорь.

– Не сходила с ума? – усмехнулась София.

– Чтобы ты не была одинока в своем горе, – закончил он.

– Я знаю, ты считаешь, будто я схожу с ума, но поверь мне, это не так. Я буду звонить тебе, обещаю.

Игорь обреченно кивнул – как бы ни хотелось ему быть рядом с Софией и защитить ее от всех напастей, она не позволяла ему сделать это. По крайней мере, сейчас.

Одиночество Софии

Первые дни София провела в тишине и оцепенении. Еще одним ее постоянным спутником было ожидание – она ожидала, когда появится слепой старец. Но тот, если и существовал, затаился и не давал знать о себе никоим образом. И Алекс, и Игорь обрывали телефон, звонили по несколько раз в день, интересуясь ее самочувствием, но обоим она отвечала односложно и сразу вешала трубку – она не хотела ни говорить, ни слушать.

Слезы иногда прорывались наружу, и тогда она часами плакала, баюкаю на руках попавшиеся на глаза вещи Карины: пижама, игрушки, любимая кружка дочери. Все в этом доме напоминало о ней. И тогда София решилась на невероятное – убрать все вещи дочери.

В один из дней, вооружившись кучей коробок, которые ей привез Игорь, София поднялась на второй этаж и, как ныряют в холодную воду, вошла в комнату дочери. Там за эти дни ничего не изменилось: кровать стояла по-прежнему незаправленной, рядом стояли тапочки в виде щенков, на столе лежал незаконченный рисунок. Сжав зубы, София принялась укладывать вещи дочери в коробки. Сначала она делала это быстро и почти как попало, но потом каждая вещь, которую она брала в руки, начала шептать ей свою историю.

Кукла-фея с мигающей волшебной палочкой:

– Помнишь, ты купила меня, когда у Карины выпал первый молочный зуб?

Наградной сертификат за первое место:

– А я? Меня помнишь? Она получила меня на городском конкурсе детских рисунков.

Старомодный свитер – подарок от бабушки, который Карина ни разу не надела:

– Да-да, Карина не любила меня. Потому что я был ужасно колючим. Плохой подарок для маленькой девочки!

Чем дальше углублялась София в детски вещи и игрушки Карины, тем больше воспоминаний оживало внутри нее. Вот пинетки Карины – совсем маленькие, их дочка забрала для своей куклы. А вот ее детский гребешок – розовый, весь в царапинах, Карина расчесывалась им перед сном, уже в кровати. Старая соска, погремушка, крошечные вещи, которые теперь носила кукла, – глядя на все это, София будто заново пережила младенчество дочери. Она вспомнила все: свою радость, затем беспричинную тоску, а после – черную беспросветную депрессию, во время которой она возненавидела Карину. Она обвиняла ее в своей расплывшейся фигуре, в своей бессоннице, в своей депрессии. А после, когда Алекс признался в измене, и в том, что из-за нее, «из-за проклятого отродия», от нее ушел муж.

Воспоминания эти и раньше грызли Софию, заставляя испытывать невыносимое чувство вины, которое она старалась искупить дорогими подарками («А вот щенка отказалась взять домой», – не преминул напомнить ей внутренний голос). Но сейчас, когда дочери уже не было в живых, Софии оставалось только плакать и ненавидеть себя за то, что так мало любила дочь, так мало уделяла ей внимания и за множество других «так мало». Сидя на полу детской в слезах и с пинетками в руках, София как никогда остро ощутила свою любовь к дочери, которую теперь ей некуда было деть. И все, что оставалось ей, – оплакивать ее.

За два дня Софии удалось собрать все вещи Карины и спрятать их в самом дальнем углу гаража под огромным куском брезента. Но все равно то там, то здесь находила их снова и снова. Сначала это был мяч, который выкатился как будто из ниоткуда. Глядя на него, София вспомнила, что она купила Карине, когда та очень сильно увлеклась футболом. Девочка умоляла Софию записать ее на секцию, но та была непреклонна и вместо этого купила дочери мяч.

В другой раз это была книга сказок, которую Софию читала Карине на ночь, но так и не дочитала, потому что не любила она читать и всячески старалась уговорить дочь читать самостоятельно. Книга эта каким-то чудным образом оказалась на полке рядом с ее книгами, хотя София точно помнила, что не видела ее здесь никогда. Ей казалось, что все эти вещи дожидаются удобного момента в каком-то темном углу, чтобы внезапно атаковать ее. И все они, как ни странно, несли с собой лишь несчастливые воспоминания. София терпеливо складывала свои находки в гараж под брезент к уже собранным вещам, гора которых все росла и росла. Она даже подумывала раздать все эти вещи нуждающимся или отнести в церковь, однако рука ее так и не поднялась сделать это.

Ближе к вечеру, на девятый день после похорон, в доме Софии раздался звонок. Отвыкшая от громких звуков, София вздрогнула всем телом и с большой неохотой направилась к видеодомофону. На черно-белом экране она увидела Алекса, который прислушивался к тому, что происходит во дворе за забором. София нажала на кнопку ответа.

– Я просила тебя не приходить сюда.

– И тебе здравствуй, – ответил Алекс. – Я помню, что ты не хочешь меня видеть. Но сегодня девять дней, я подумал, что негоже это… Вот так, в одиночестве…

– Я не хочу никого видеть, – ответила женщина, но уже менее уверенно.

– София, пожалуйста, открой. Клянусь, я не произнесу ни слова, если ты захочешь, но открой мне. Я… – запнулся Алекс, голос его дрогнул. – Я хочу поговорить о Карине. Мне нужно поговорить о ней, иначе я сойду с ума.

София дрогнула. Она тоже хотела поговорить о Карине, высказать кому-то свою боль, растерянность, сожаление – все те чувства, что нахлынули на нее, когда она осталась одна. Задумавшись еще на мгновение, она все же нажала на кнопку открытия замка. Через минуту Алекс был в доме, натащив в прихожую снега и грязи («Как всегда. Ничего не меняется», – вздохнула про себя София). Он по-хозяйски повесил пальто в шкаф – туда, где и раньше оно висело, и остановился посреди прихожей.

– Ну, веди, хозяйка.

София, замешкавшись, пошла на кухню, Алекс за ней. Женщина включила чайник, достала чашки. Себе – кофе, ему – зеленый с молоком без сахара.

– Надо же, еще помнишь, – усмехнулся мужчина, глядя на то, как София разливает кипяток.

– Я много чего помню.

– Я вот тут принес, – с этими словами Алекс вытащил из пакета бутылку коньяка. – Девять дней, помянуть надо вроде как.

– Убери и не позорься. Это ребенок, какой коньяк! – вспылила София.

Алекс смутился, но коньяк не убрал.

Неловкость между бывшими супругами была настолько велика, что она ощущалась в воздухе как плотный туман. Алекс смотрел в чашку, вздыхал, сопел, пытался что-то сказать, но замолкал, едва открыв рот. София же неподвижным взглядом смотрела в окно. Тишину нарушало мерное тиканье часов и скрип страдающего от влажности, холода и резких порывов ветра дерева на чердаке – это дом пел свою зимнюю колыбельную для всякого, кто пожелал бы к ней прислушаться.

– Скажи, она тебе снится? – наконец нарушила молчание София, все так же глядя в окно.