Игра в пазлы: новые правила

– Вообще-то у нее день рождения, – напомнил дядя Боря, до этого молча поглощавший ужин.

Тете Римме требовалась только подобная реплика. От ее визга я вся сжалась и давно бы выбралась из-за стола, если бы не боялась привлечь к себе внимание. Из всего услышанного выходило, что дяде Боре всегда было наплевать на дочь – пусть она тоже станет алкашкой, но при этом он ее всегда покрывал и настраивал против матери…

Дядька терпел-терпел, потом грохнул кулаком по столу, одним коротким словом обозначил, куда супруге следует идти, после чего ушел сам, забрав в спальню недопитый чай. Тетка всплакнула, и в эту минуту мне сделалось ее жаль. Но она тут же принялась за меня, и теперь я жалела только об одном – что не могу укрыться в комнате, как это сделал дядя Боря. (Кстати, почему он так сделал? Ведь знал, что оставляет меня на растерзание).

Наконец мне позволено было уйти. Я схватила первую попавшуюся книгу и забилась в кресло, а тетя Римма бродила из угла в угол, и ее болтало как маятник: то она начинала тревожиться за дочь – ведь уже темно и «как бы чего не вышло», то вновь накручивала себя до бессмысленной ярости. Я понимала, какой прием ждет Алину, и строчки плясали перед моими глазами. Что я здесь делаю? Почему сижу в чужом кресле в чужой семье и слушаю чужие разборки?! Разве мало мне было домашних скандалов?.. Но и в самых жутких скандалах отец не позволял себе опускаться до плохих слов, до унизительных оскорблений, а уж что касается детей!..

Алина вернулась в первом часу ночи, когда тетка уже хотела вызывать милицию. При виде живой и невредимой дочери, от которой разило спиртом и табаком, она позабыла обрадоваться и пришла в неистовство:

– Неблагодар-рная! Все изгадила! Шляется где-то! Пр-роститутка чер-ртова! Алкашка!..

Алина вяло отругивалась. Я лежала в темноте под одеялом и страдала так, словно поносили меня саму. Это лишь вопрос времени. Женщине, способной обозвать свою родную дочь «проституткой» и «алкашкой», ничего не стоит превратить в ад жизнь приблудной девчонки…

Пазл 40. Бригантина

Июнь 1993 г.

Самара

Самара встретила жарой и тополиным пухом.

Двери старенького здания вокзала всасывали и извергали людской поток. Лавочники расхваливали конфеты и сувениры, наперсточники зазывали свои жертвы и расправлялись с ними под равнодушным оком милиции. В тени устроились цыганки и визгливо окликали немытых черноволосых деток, которые шныряли в толпе, канючили деньги, а при удобном случае брали их сами. Но громче всего слышалось: «Кому такси, кому такси!». Мы с Верой сгибались под тяжестью сумок, и шабашники наперебой предлагали свои услуги: «Девушки, куда едем?».

Я бросила на ходу:

– Мы поедем не на вашей машине!

Эта неуклюжая фраза прозвучала так высокомерно, что на миг заткнула рот зазывалам, и мы с Верой гордо прошествовали через их строй… к автобусной остановке.

Я стосковалась по высоткам и строительным кранам, по непрерывному бурлению города-миллионника. Но жить мне предстояло в маленьком поселке, отделенном водой от центра. «Пятерка», фырча и сотрясаясь, провезла нас по Старому мосту над местом слияния Самары и Волги. Дух захватило от красоты синих волн под безоблачным небом, от надменности скользящих по ним теплоходов и грузовых барж, и хотя наш драндулет отчаянно вонял бензином, свежесть реки была сильнее!

Мы сошли на предпоследней остановке. Верина общага среди зелени казалась серой и унылой, но я посмотрела на нее с любовью. Я вознамерилась быть счастливой.

Сил тащить сумки на пятый этаж уже не осталось. Мы отдыхали через каждый пролет. Мимо сновали люди, некоторые здоровались, но помощь никто не предлагал.

– Привет, Верочка! Из дома?

Хрупкая молодая женщина с выпирающим животом остановилась рядом с нами. Она растирала полотенцем свои влажные волосы. Халатик не только не скрывал, но даже подчеркивал ее беременность.

– Сестренку привезла, – уклончиво ответила Вера. – В Грозном сейчас опасно. Вместе жить будем.

– Это хорошо! – обрадовалась женщина, словно только и ждала моего появления, и я немедленно включила ее в список тех, кого полюблю. – Тебя как звать? Я Лена Чудайкина. Заходи ко мне, не стесняйся.

– Спасибо, – пробормотала я, стараясь не пялиться на ее живот.

Впервые я так близко видела беременную, и впервые беременная предлагала мне дружить. Значит ли это, что я по-настоящему выросла? Но я не чувствовала себя взрослой. Там, в Алексине, я была гораздо взрослее. Там мне уже нечего было терять. А здесь я вновь чувствовала себя закомплексованным подростком. Ни на минуту не забывала о том, какая дурацкая у меня челка и стоптанные сандалии. Разве с такой можно дружить?..

– Ве-ер, – странно растягивая звуки, произнесла Чудайкина. – Через по-олчаса сериал начнется. Придете?

Сестра ответила в том смысле, что не до сериалов. Лена погрустнела:

– Димон, засранец, опять пропал…

– Ве-ер! – раздалось на этот раз басом. – Что за перекур на лестнице? Ты заделалась челночницей?

Я вспыхнула: наши дешевые клетчатые сумки и впрямь наводили на подобную мысль. Чудайкина ласково коснулась моего плеча и поспешила наверх. Мне показалось, что басовитый ей чем-то неприятен.

Рослый мужчина в тельняшке смотрел на Веру так, словно ему хотелось облизнуться. Он взвалил на себя наши сумки и зашагал через две ступени, при этом ухитряясь поддерживать легкий романтический треп. Вера его не поощряла, и вскоре я поняла – почему.

– Оля с дочкой уже вернулись из деревни?

– Куда денутся, – без воодушевления ответил моряк, сваливая сумки на площадке. Потом снова оживился: – Лизка ругаться выучилась. Трех лет нет, а уже посылает! Олька, конечно, в истерике. Говорю: «Скоро курить начнет», – он захохотал.

Большая квадратная площадка делилась на четыре холла – по столько же комнат в каждом. Мы уткнулись в закрытую дверь.

– Опять Крысавка холл заперла! – возмутилась Вера.

– Боится, что ее украдут. На дачу вместо пугала…

– Гри-иш! – раздался требовательный женский голос с дальнего коридора, и моряк резко оборвал смех.

– Иду, люби-имая, – с преувеличенной нежностью ответил он. – Эх, опять я на приколе…

Мы с Верой обменялись улыбками. Я осталась возле сумок, а сестра прошла через кухню и отомкнула дверь изнутри.

Свою комнату Вера называла «каморкой папы Карло». Девять квадратных метров просто обязаны быть уютными – что другое они могут предложить?.. Комнатка мне понравилась. Широкий подоконник был заставлен цветами. Фотообои во всю стену: пенные волны бьются о скалы – вот-вот плеснет на пол… К ковру придвинут диванчик. Тут же теснится платяной шкаф с зеркальной дверцей. Под воображаемыми брызгами стоит узкий полированный столик.

– Сходим в душ, а потом можешь отдыхать, – сказала Вера.

– А где душ?

– Возле вахты. На этаже только умывальня и туалет.

Душ! Я ожидала увидеть ряды кабинок и сияющий кафель… Кабинок оказалось всего две, грязный пол был залит вековечными лужами и воняло протухшей рыбой. Меня едва не стошнило.

После омовения тепловатой мутной водичкой, с полотенцами на головах, вернулись мы в комнату. На вкус вода тоже была отвратительной: в ней явственно ощущался песок. Сестра предупредила, что пьют здесь только кипяченную.

– А помнишь, как в Грозном… – начала я и умолкла.

– Вода там вкусная, – согласилась Вера. – Но по дому я не скучаю. И ты скоро перестанешь.

«Никогда!» – пылко подумала я.

– Ве-ер… по-олчаса… Почему здесь все так блеют?

Сестра усмехнулась:

– Местный говор. Поживешь немного – и ты заблеешь.