Игра в пазлы

Это и называется «скандал». Он мог начаться с любого пустяка – не так посмотрела, не то сказала… Мама всегда виновна. Невозможно поверить, что только утром глаза её смеялись: «Тю, а где сахарница?».

Я шмыгнула в прихожую, скинула босоножки. Папа стоял в зале, заложив руки за спину, и смотрел в окно. Как боялась я его в такие минуты! Папа… какой он мне папа! Чужой, страшный, злой!

– Мам, – голос противно задрожал, – что он тебе сказал?!

Папа повернулся от окна и скрипнул зубами.

– Интересный ты человек. И детей против меня настроила…

– Да замолчи ты! – вдруг вырвалось у меня. – Оставь в покое маму!

Впервые в жизни закричала я на отца, и теперь стояла испуганная, потрясённая, с бешено колотящимся сердцем, а папа – странное дело – сразу остыл и вполне спокойно, хотя и несколько суетливо, сказал:

– А что? А что? Мы просто разговариваем.

Мама быстро вышла на кухню. Я было сунулась за ней, но она попросила ненадолго оставить её одну. Папа – присмиревший, как всегда в стадии «после», – искал мой взгляд, но я молча ушла в другую комнату. Оттуда я слышала, как он вздыхает перед телевизором. А мама ещё час сидела в одиночестве…

Перед сном меня вдруг затрясло. Странное ощущение: тело вышло из-под контроля.

– Тебе холодно? – спросила мама.

Она читала книгу у торшера. Папа уже спал.

– Не знаю…

Я расплакалась. Валерьянка не помогла: меня по-прежнему колотило, а внутри была «воздушная яма», словно затянувшееся падение в саму себя.

Как больно быть отвергнутой, как ранят злые насмешки, как стыдно плакать, когда все ждут твоих слёз, и как невозможно не заплакать от того, что все только этого и ждут!..

Ласковые руки обняли меня, и дрожь постепенно затихла.

– Перемелется – мука будет… Думай о хорошем. Скоро лето. Гуляй, веселись! На море поедем. Я уже взяла путёвки. А папе почти пообещали велосипед. Чудесно, правда?..

Никогда родители не узнают, о чём на самом деле плачут дети.

Велосипед был задуман как подарок за успешное окончание четвёртого класса. Стоило это чудо сто рублей в полной комплектации. Папа ждал велосипед почти полгода и получил благодаря тому, что один из его бывших учеников работал в «Спорттоварах».

«Тисса-2»… Само название завораживало. Я влюбилась в новый велик сразу. Как раз по росту – не нужно искать бордюр, и педали не бьют по лодыжкам, и руль поворачивается легко и плавно. Я чувствовала себя так, словно до этого скакала на необузданных мустангах, а теперь получила ласкового жеребчика. Не пони, нет! Он слишком хорош для пони, слишком породист: с этим тонким, гордого изгиба, рулём, разноцветными отражателями на спицах, которые сияют так, что прохожие оборачиваются, мелодичным тембром звонка – не какой-то хриплой «мяукалкой»! А эти гофрированные трубки, а фонарик!

День, когда папа впервые вынес мне велосипед и поставил у подъезда, был особенным. На минуту затихли бабки на лавочке у подъезда; Вовка вытянул гусиную шею, моргая с завистью и изумлением; и даже увлечённые нардами взрослые дяди покосились не без интереса. Новый велик – событие лишь чуть меньшее, чем новые «Жигули».

Привыкнув ко всеобщему вниманию только в качестве объекта для насмешек, я смутилась и скорей вскочила в седло. Объезжать жеребчика не потребовалось: он был мой родной – продолжение рук и ног, мгновенное воплощение мыслей. Я колесила по залитому солнцем двору и в тот день ничуть не горевала о своём одиночестве. Можно прокатиться до «чеченского магазина» и первой узнать, не привезли ли мороженое. «Чеченский» он не потому, что другим туда вход воспрещён, а просто так совпало, что все его работницы – чеченки. Можно объехать весь школьный двор. Или отправиться в путешествие к красным домам… Предполагалось, что я буду кататься на расстоянии «зова с балкона». Но это, конечно, только предполагалось.

«Тисса» повысила мой статус в глазах Рамочкиной и компании. На какое-то время я даже перестала быть изгоем. Но не сумела этим правильно воспользоваться. Я разрешала кататься всем, кто бы ни попросил: от Вовки, прикусившего свой язычок, до Алки, острые колени которой упирались в руль. И ничего не просила взамен – а мне и не думали предлагать. Очень скоро мои велосипедные прогулки превратились в пункт проката для всех желающих. Но длилось это недолго. Через пару недель я увидела раздувающегося от гордости Вовку за рулём «Камы». Прихлебатели переметнулись к новому герою, утверждая, что «у Сопли велик – фуфло», поскольку колёса меньше. Был забыт и фонарик, и отражатели, и прочая «девчачья чепуха», ведь главное – скорость! Один-единственный раз попробовала я соревноваться с Ильиным, и ничего из этого не вышло, кроме моего позора и слёз. Так я вновь стала полуизгоем: хотят – принимают в игру, не хотят – высмеивают. А прокатиться теперь канючили лишь самые маленькие. Но им я боялась доверить своё сокровище.

Зато (говорила я себе в утешение) теперь я могу кататься сколько захочу. Повторилась история с «Мишкой» – все прочие развлечения были забыты. Я превратилась в маленького кентавра: руль стал естественным продолжением пальцев, ступни и педали связала единая нервная система, и в седле я держалась как влитая, словно дитя из племени амазонок. А вскоре я сделала новое удивительное открытие: руки не так уж нужны рулю! Сначала я боязливо отрывала пальчики на пару секунд, но с каждым разом становилась всё смелее, и немного спустя могла проехать «без рук» вдоль всего двора. Руки никуда не делись: вот они, высоко подняты над рулём, пренебрежительно скрещены на груди или даже заложены за голову. В такие минуты кентаврик во мне главенствовал над человеком, и это было восхитительно!

Я облюбовала длинный пологий склон от Пятиэтажки до Нового дома, который уже заселялся, и там оттачивала своё мастерство. Без шишек, разумеется, не обходилось, но гораздо больше, чем лоб и колени, мне бывало жаль вывернутый при ударе о стену руль… Правда, вправлялся он легко, послушный даже моей силе, и вообще такие неудачи были редкостью. Гораздо чаще я парила на спуске, раскинув руки, как крылья, и в нужный момент (чувствуя его до микросекунды) лёгким наклоном корпуса – только им! – вводя «Тиссу» в плавный поворот… Предметом тайной гордости служило то, что Вовке с дружками почему-то не удавались все эти хитрости. Может быть, никто из них не начинал с громоздких великанов, а может, они просто не любили и не чувствовали велик так, как я.

Лишь два момента отравляли мне счастье: когда папа выносил велосипед и когда он его заносил. Бабки шептались за спиной: «Набалованная…». Рамочкина со свитой ржали в лицо: «Чё, сама не можешь?». Да могла я, могла! Но папе разве докажешь? Однажды я заикнулась про Валю, которой случалось таскать «Каму». Папа отрезал:

– То второй этаж, а то четвёртый. Посмотри на эту Валю. Она выше тебя на полголовы!

Мне не хотелось слушать, какая я «маленькая и слабенькая», и я замолчала. Но страдала безмерно. Особенно в конце прогулки, когда надо было стоять под балконом и оповещать о своём позоре весь двор: «Папа! Папа!..». Пыточные минуты. Отец туговат на ухо, а мама не всегда рядом, чтобы подсказать. Однажды, промаявшись под насмешливыми взглядами, я взяла свой велик под раму и сама поволокла наверх. Адреналин придал мне силы, и я почти не устала, когда добралась до своего этажа. Ох, и здорово мне влетело! Слушая папины упреки, я думала: «Велик тяжёлый, это правда, но я таскала бы его туда-сюда с удовольствием, лишь бы быть как все!».

Из двух моих заветных желаний (велосипед и котёнок) первое осуществилось, и потому теперь всё чаще вспоминалось второе… Нет-нет, да и закрадывалась мыслишка, что «Тисса», конечно, классный велик – суперский – но, сколько ни гладь его прохладные бока, он к тебе в ответ не приласкается. Теперь мне казалось, что котёнка я хотела больше.

На самом деле я хотела друга – не важно, мальчишка это или девчонка. Но после того, как что-то между мной и Максом скомкалось и сошло на нет, а Оля оказалась «ничьей подругой», больше я не позволяла себе об этом мечтать.

Будь я немного старше, ноющего жучка внутри именовала бы книжным словом «депрессия». Но в десять лет говорят по-другому: «Мне скучно…». Велосипед был заброшен, книги открывались и закрывались… Прежде даже с температурой я тянулась к книжкам, тетрадкам… А теперь всё стало безразлично.

Вот тогда появилась Яна.

Пазл 7. «Зеркальные близнецы»

Август 1989 г.

Темнота пахла сыростью, кошками, страхом и тайной. А ещё – «Тройным одеколоном», размазанным по зеркальцу. Немного одеколона я взяла тайком у папы: всем известно, что иначе гномика не вызовешь. Яна азартно сопела рядом. Её горячее плечо упиралось в моё, острая коленка врезалась в мой бок, волосы щекотали мою щеку. Мы сидели на корточках под лестницей, в самом тёмном углу, и напряженно вглядывались в блестящую поверхность с застывшими разводами. Сегодня он появится. Лишь бы никто не помешал!

– Алинка струсила, – пробормотала Яна, теснее прижимаясь ко мне. – Горе луковое. Пусть только попробует наябедничать маме… А правда, что из зеркала высунулась рука и стала душить Натку?

Я сама рассказала Янке эту историю, хотя не очень-то в неё верила. Кошечкина любит приврать. Но на переменке в толпе одноклассниц – это одно. Там можно не верить. А в темноте вдвоём с маленькой девочкой – совсем другое…

С деланной небрежностью я пояснила:

– Наташа вызывала Пиковую даму. Они злые. Поэтому и надо держать рядом стакан воды. Плеснёшь – всё исчезнет.

– А гномы добрые?

– Конечно, – ответила я. – Они подарки дарят.

– А почему он не появляется?

– Давай попробуем ещё раз. Гномик, гномик, появись…

Яна обхватила меня за шею. Можно было подумать, что она боится. Но я знала: она дрожит не от страха, а от нетерпения! А вот я тряслась по-настоящему. Я вовсе не была уверена, что гномы добрые, и про подарки сочинила на ходу, чтобы подбодрить саму себя. Надо было запастись водой. На всякий случай…

Мы пялились в зеркальце не мигая. Вдруг моё сердце совершило кульбит: я отчетливо увидела, как разводы на поверхности складываются в бородатую рожицу!

Не помню, кто завизжал первой. Хватаясь друг за друга, сшибая притворённую дверь, мы выкатились на яркий августовский полдень. Зеркальце я по-прежнему сжимала в ладони, провонявшей одеколоном.

– Анька, получилось! Получилось!..

– Ты думала, я вру?

– Ага.

Ну и нахалка!