Черный Красавчик: история лошади, рассказанная ею самою

– Да, Долли, такая же смирная, как твой котенок. Поди сюда, погладь ее.

Маленькая ручка задвигалась по моему плечу так славно!

– Я принесу отрубной похлебки, – сказала мать девочки, – а ты пока почистишь лошадь.

– Отлично, жена, это самый лучший ужин для нашего нового жильца. Я знаю, что ты и мне приготовила славную похлебку.

– Жареные сосиски и пирог с яблоком! – воскликнул мальчик, которого звали Гарри.

При этом восклицании все рассмеялись.

Меня ввели в чистое, покойное стойло, в котором было много сухой соломы на полу. Здесь после прекрасного ужина я лег спать. Казалось, что для меня настала счастливая жизнь.

XXXI. Лондонская извозчичья лошадь

Моего нового хозяина звали Иеремия Баркер, но его все называли просто Джери; так и я буду называть его.

Полли, его жена, была славная женщина, небольшого роста, полная, с гладко причесанными волосами, темными глазами и смеющимся ртом. Их сыну Гарри было лет двенадцать. Это был высокий, добродушный мальчуган с прямым, открытым выражением лица. Маленькая Долли, как ее называли, вышла лицом вся в мать; ей было только восемь лет. Все они горячо любили друг друга. Я никогда еще не видал такой веселой и счастливой семьи.

Джери держал собственный экипаж и двух лошадей. Он возил седоков то на одной, то на другой лошади.

Моего товарища, высокую лошадь с широкой костью, прозывали Капитаном. В молодости это был, должно быть, статный, красивый конь, но он состарился, хотя еще гордо носил голову и выгибал шею. Он рассказал мне, что молодым участвовал в Крымской войне. Он принадлежал тогда одному кавалерийскому офицеру и шел во главе полка.

На другое утро, после того как меня хорошо вычистили, Полли пришла с девочкой посмотреть на меня и познакомиться со мной.

Гарри помогал все утро отцу на конюшне. Я слышал, как Джери сказал про меня, что из меня выйдет отличная извозчичья лошадь. Полли принесла мне кусочек яблока, а девочка – ломоть хлеба. Они ласкали меня и хвалили так, что мне показалось, будто я опять стал Черным Красавчиком. Мне было так приятно чувствовать себя снова любимым, что я старался всячески выразить мою благодарность новым хозяевам. Полли сказала, что я даже был бы слишком красив для извозчичьего экипажа, если б у меня колени были целы.

– Кто знает, отчего случилось это несчастье? – сказал Джери. – Я не думаю, чтобы он сам был виноват. Назовем его Джеком, Полли, как звали старую лошадь. Что ты скажешь?

– Хорошо, – отвечала Полли.

– Мне нравится это имя, пусть оно не переводится у нас.

Это утро Капитан провел в езде. Гарри пришел после школы задать мне корму и напоить. После обеда меня заложили, причем Джери тщательно пригнал сбрую и узду, чтобы я чувствовал себя ловко. Я вспомнил нашего доброго кучера Джона Манли. На меня надели не строгую узду, а простую, свободную уздечку. Это было настоящее блаженство!

Проехав несколько переулков, мы выехали к той большой извозчичьей бирже, мимо которой мы проезжали, когда Джери крикнул «Добрый вечер!». С одной стороны улицы тянулись высокие дома с причудливыми вывесками, с другой была старинная церковь и кладбище, огороженное чугунной решеткой. Вдоль решетки стояли извозчичьи экипажи. На земле валялись клочки сена; многие извозчики стояли кучкой и разговаривали, а некоторые из них сидели на козлах и читали газету. Два-три человека кормили своих лошадей сеном и поили их. Мы остановились подле крайнего извозчика. Несколько человек тотчас обступили нас.

– Лошадь как раз годится для похоронной процессии, – заметил один из них, осмотрев меня.

– Слишком нарядная лошадь для извозчика, – сказал другой. – Смотри, Джери, как бы не оказалось в ней какого-нибудь скрытого порока.

– Чего же мне смотреть? – весело отвечал Джери. – Окажется, тогда и увижу, а вперед загадывать бесполезно.

К нам подошел широколицый мужчина в толстом сером кафтане с капюшоном, с большими белыми пуговицами. Шея его была повязана голубым шарфом; из-под шляпы виднелись седые волосы, но, несмотря на седину, человек этот имел бодрый вид, и видно было, что он пользуется всеобщим уважением, потому что ему сейчас же уступили место. Он осматривал меня, как будто собирался купить, и наконец высказал свое мнение.

– Лошадь по тебе, Джери, – сказал он. – Мне все равно, сколько ты за нее заплатил, но она стоит того.

Итак, мнение обо мне установилось на бирже.

Человека в сером кафтане звали Грантом. «Грей Грант» или чаще «хозяин Грант» – так величали его извозчики. Он был старейший между ними и решал все дела биржи. Добродушный и разумный в трезвом виде, он становился суровым, когда ему случалось выпить. В таких случаях все боялись его кулака.

В первую неделю моей службы на новом месте мне пришлось довольно помучиться. Я не привык к городскому шуму и к сутолоке экипажей. Лондонская толпа людей и лошадей смущала меня; я все боялся беды, но вскоре страхи мои прошли: я убедился в том, что Джери везде сумеет выбраться, и вполне доверился ему. Он же, видя мое усердие, никогда не употреблял бича, который красовался в стойке подле него.

В короткое время мы отлично поняли друг друга. В конюшне я пользовался самым лучшим уходом; Джери делал все возможное для удобства своих лошадей. На ночь с нас снимали недоуздок, и мы могли свободно ворочаться в стойле, как нам вздумается. Нас держали в большой чистоте и часто меняли пищу, которой было всегда вдоволь, так же как и воды. Джери ставил ведра со свежей водой в стойла, и мы могли пить сколько угодно. Некоторые кучера боятся того, как бы лошадь не выпила слишком много воды, но это совсем неверно: если лошадь имеет возможность часто пить, то она не выпьет сразу много, и это гораздо полезнее для нее.

Джери только тогда не ставил нам воды, когда мы бывали разгорячены. Между тем сколько есть конюхов, которые уйдут домой пить свое пиво, а нас, лошадей, оставят с сухим овсом и сеном без капли воды, так что приходится часами терпеть жажду, после чего всегда выпьешь слишком много. Но что было всего лучше на моем новом месте – это воскресный отдых. Без него вряд ли извозчичья лошадь могла бы вынести свою недельную работу. Весело было хорошенько отдохнуть и поговорить между собою. В один из таких воскресных отдыхов я узнал историю моего товарища, Капитана.

XXXII. Старая боевая лошадь

Капитан начал службу у военного; его с детства готовили в полковые лошади. Во время Крымской кампании ему пришлось идти с хозяином в дальний поход. Он рассказывал, что, пока он учился, военная жизнь казалась ему очень веселой. Весело было идти в ногу с целым рядом лошадей, поворачивать направо и налево по команде и пускаться во весь карьер при звуках труб и барабанов. Капитан был смолоду красивым темно-серым конем в яблоках. Его молодой хозяин очень любил его и обращался с ним с большой заботой и лаской.

Все шло прекрасно для Капитана, пока не наступила война. Когда пришлось отправиться на большом корабле в далекую чужую сторону, он изменил свое мнение о военной службе.

– Представь себе, – говорил он мне, – что нас на длинных ременных петлях перекидывали с берега на палубу. Это было ужасно. Приходилось перелетать по воздуху через широкую полосу моря. На корабле нас заперли в крошечные стойла без окон, после чего мы долго не видали света божия и не могли хорошенько расправить ноги. Иногда корабль высоко подымался большой волной, и нас швыряло во все стороны. Конечно, нам делалось дурно и головы сильно кружились.

Но наконец наше мучение кончилось. Нас опять обвили ремнями, приподняли и перекинули на берег. Мы заржали от радости, когда ноги наши коснулись твердой земли.

Вскоре оказалось, что страна, куда нас привезли, мало походила на нашу родину. Погода здесь была дурная. Стояли холода; на земле часто лежал снег, который таял и превращался в грязь. Некоторые из офицеров и из солдат, положим, так любили своих лошадей, что придумывали всякие средства для того, чтобы оградить их от холода и сырости.

– Ну, а что ты скажешь насчет сражений? – спросил я. – Должно быть, это самое худшее?

– Еще бы! – отвечал Капитан. – Пока мы чувствовали узду в твердой руке хозяина, нам не было страшно, а скакать при звуках музыки было даже очень весело! Тут и не замечаешь разрывающихся гранат, свистящих мимо ушей пуль, сабельных ударов. Несемся в каком-то чаду. Много видел я на поле сражения искалеченных и умирающих лошадей, но как-то мысль о грозящей мне самому опасности не приходила в голову. Бодрый голос, которым мой хозяин посылал своих солдат вперед, вселял в меня уверенность, что ничего плохого с нами не случится. Видал я солдат смертельно раненных, валившихся с лошадей, слыхал стоны умирающих, натыкался на людей и лошадей, умирающих и умерших; приходилось ступать по земле, сделавшейся скользкой от застывшей крови, и все-таки до одного ужасного дня я не знал слишком большого страха. Зато этот день я никогда не забуду.

Старый Капитан умолк, тяжело вздыхая. Я ждал, пока он снова заговорит.

– В одно осеннее утро, – начал он, – перед рассветом наш полк стоял в полном боевом порядке. Неизвестно было, выступим мы или нет, но люди были наготове подле лошадей, ожидая только приказа. По мере того как становилось светлее, среди офицеров стало заметно возбуждение, и день еще не наступил, как мы услышали пальбу неприятеля. В эту минуту к нам подъехал офицер и приказал людям садиться на коней. В одно мгновение все вскочили в седла, и лошади готовы были ринуться вперед при малейшем прикосновении своих седоков; но мы все были так приучены, что не двигались с места в ожидании приказа и только нетерпеливо покусывали удила.

Мой хозяин стоял во главе боевой линии. Он поправил выбившуюся прядь моей гривы и, трепля меня по шее, сказал: «Ну, будет денек нам с тобой, красавец мой Баярд! Что ж? Мы не ударим с тобой лицом в грязь». Он в это утро ласкал меня более чем когда-либо; рука его нежно гладила мою шею, но мысли его были где-то далеко. Я чувствовал себя очень счастливым и гордо выгибал шею, но стоял как вкопанный, отлично понимая настроение хозяина и зная, когда надо было быть веселым, когда серьезным.

Рассказывать все, что случилось в тот день, я не стану; я расскажу только о последней атаке. Дело было в лощине, под самым жарким огнем неприятеля. Мы, лошади, уже хорошо свыклись с ружейной пальбой, с грохотом пушек, но никогда еще мы не бывали под таким огнем. Справа, слева, впереди, отовсюду сыпались ядра, свистели пули. Много людей пало в этот день, много лошадей свалилось, сбрасывая с себя седоков. Не одна бедная лошадь попалась нам, дико скачущая вперед без седока. Ряды то и дело редели, но мы тем плотнее смыкались, тем бешенее скакали, чем ближе становились неприятельские пушки, окутанные белым дымом, ежеминутно прорезываемым полосками огня.

Мой господин, высоко подняв правую руку, звал товарищей вперед, и вдруг пуля прожужжала около моей головы и попала в него. Я почувствовал, как он зашатался, сабля выпала из его правой руки, из левой выскользнула узда, и он упал назад. Другие всадники проскакали мимо нас; меня увлекло вместе с ними, и я невольно оставил своего хозяина позади, лежащим на земле.

Я хотел удержаться подле него, но это оказалось невозможным. Итак, я остался один, без хозяина, среди ужасной резни! Вот когда страх овладел мною. Я бросился, как другие лошади без седоков, в ряды скачущих и старался скакать с ними, но солдаты саблями отгоняли меня. Случилось, что под одним солдатом была убита лошадь, он вскочил на меня, и мы понеслись дальше. Но вскоре остатки нашей конницы, видя невозможность борьбы, стали отступать. Были лошади настолько тяжело раненные, что они не могли двигаться, истекая кровью; другие старались идти на трех ногах, а некоторые становились на передние ноги, волоча за собой раздробленные задние ноги. Я никогда не забуду их раздирающих криков и молящих взоров, устремленных на тех, кто проезжал мимо, оставляя их на произвол судьбы.

После сражения принесли раненых людей в лагерь и стали хоронить умерших.

– Неужели раненых лошадей оставили на поле сражения? – спросил я.

– Нет, полковой ветеринар обходил поле, и тех, кого можно было спасти, увозили оттуда и лечили, а безнадежных тут же убивали. Из каждых четырех лошадей в нашем полку осталось в живых не больше одной.

Никогда я больше не видал моего господина. Кажется, он был убит наповал. После того сражения я был и в других битвах, и раз пуля ранила меня, но слегка. Когда я выздоровел, то вернулся домой, в Англию.

– Отчего же люди так хвалят войну? – спросил я.

– Кто так говорит, – отвечал Капитан, – тот никогда не был на войне. В мирное время, конечно, людей забавляют парады и смотры, но когда тысячи человеческих и лошадиных жизней гибнут, когда столько же остается калек на всю жизнь, нельзя смотреть на войну без ужаса!

– Из-за чего же воевали? – спросил я опять.