Черный Красавчик: история лошади, рассказанная ею самою

Мы потихоньку вернулись домой.

– Мы с Джеком не потеряли нашего праздника, Полли, – сказал Джери по приезде домой. – Я заслушался песен птиц во славу Творца, а Джек резвился не хуже жеребенка.

Долли запрыгала от радости, получив от отца букет цветов.

XXXVI. Долли и настоящий человек

Настала ранняя зима. Снег иногда лежал на мостовой или шел дождь с изморозью целыми неделями, лишь изредка сменяясь светлыми днями с пронзительным холодным ветром. На лошадях эта погода тяжело отзывалась. Еще в холодные дни нас согревали теплые попоны, но во время продолжительных дождей даже двойные попоны промокали насквозь. У некоторых извозчиков были заведены непромокаемые покрышки для лошадей, – это славная выдумка, но многие были слишком бедны и не имели средств защитить себя и животных от стужи. Много пострадало в суровую зиму и людей, и зверей. Нам, лошадям, по крайней мере удавалось хорошо отдохнуть и согреться после тяжелой работы в течение половины дня, а хозяева наши не сходили с козел до двух-трех часов ночи.

Хуже всего было везти экипаж по скользкому грунту; бывало, устанешь больше, чем когда приходится везти тяжелый воз, хотя едешь налегке. Конечно, это оттого происходит, что надо напрягать все мускулы, чтобы удержаться на скользкой дороге.

В очень плохую погоду большинство извозчиков с биржи уходили в ближайший трактир, оставляя кого-нибудь сторожить лошадей и экипажи. Но они нередко пропускали таким образом ездока, теряя вдвойне, так как и в трактире пропивали деньги. Джери этого никогда не делал.

Неподалеку от нашей биржи находилась маленькая кофейня, куда он иногда ходил отогреться чашкой горячего кофе, или он покупал пироги и стакан кофе у старого разносчика, приходившего в нашу сторону Джери был того мнения, что после водки и пива человек становится еще чувствительнее к холоду, а лучшие средства против непогоды – сухое платье, хорошая домашняя пища, радушие и ласка семьи. Извозчик, имеющий в своем распоряжении такие хорошие вещи, никогда не озябнет, какая бы ни была погода, – вот как рассуждал Джери.

Полли часто присылала мужу что-нибудь поесть, когда он не успевал заехать домой. Бывало, из-за угла выглянет личико Долли, высматривающей, тут ли отец. Если он оказывался на бирже, девочка скрывалась и через короткое время появлялась с оловянным судком, в котором была какая-нибудь похлебка или кусок жареной говядины для отца. Надо было удивляться искусству малютки, перебиравшейся через улицу, часто среди вереницы экипажей. Она очень гордилась тем, что приносила своему отцу обед.

Все извозчики ее любили; каждый был готов проводить девочку назад через улицу, если ее отцу нельзя было отойти.

В один холодный, ветреный день Долли принесла судок с горячим супом и стояла подле отца, пока он ел. В это время к нам подошел какой-то господин. Джери поклонился ему, отдал судок Долли и собирался снять с меня попону, но господин остановил его:

– Нет, пожалуйста, доешьте вашу похлебку и проводите вашу девочку через улицу. У меня, правда, не слишком много времени, однако я могу подождать в коляске.

С этими словами он уселся в экипаж, а Джери горячо поблагодарил его.

– Смотри, девочка, – сказал он дочери, – вот этот господин настоящий добрый человек. Он заботливо думает о простом извозчике и его маленькой дочке.

После этого добрый господин нанимал нас довольно часто. Он, видно, любил животных – собак и лошадей; когда мы отвозили его домой, я видел, как к нему выбегали с радостным лаем три собаки. Иногда он подходил ко мне, гладил меня и ласково говорил:

– У тебя хороший хозяин, и ты этого заслуживаешь.

Редко кто замечает лошадь, работающую на него. Этот господин и еще двое или трое ласкали меня и говорили со мной дружелюбно, но большинство об этом никогда и не думало.

Добрый господин был уже немолодой человек с сутуловатой спиной и очень приятной улыбкой. Взгляд у него был проницательный, тонкие губы выражали твердую волю. По ним и по движению головы можно было догадаться, что человек этот всегда исполнит то, за что примется. Голос его внушал безграничное доверие.

Случилось раз, что он нанял наш экипаж с другим господином пополам. Мы остановились возле одной лавки. Другой господин вошел туда, а наш остался рядом с экипажем. Через улицу, ровно напротив, подле винного погреба стояла подвода, заложенная прекрасной парой рослых, красивых лошадей. Возницы не было при них; не знаю, давно ли они так стояли, но им, по-видимому, надоело тут стоять. Они двинулись с места. Не успели они пройти нескольких шагов, как возница выскочил из погреба и остановил их. Он казался сильно возмущенным и принялся изо всех сил хлестать лошадей кнутом, не разбирая, куда сыплются удары, часто попадая по голове. Наш господин видел все это; он быстро перешел через улицу и решительным голосом сказал ломовому извозчику:

– Если вы не перестанете сейчас истязать лошадей, я кликну городового, и вас будут судить за дурное обращение с животными.

Извозчик был, верно, пьян, так как он начал сильно браниться; однако он перестал бить лошадей, подобрал вожжи и сел на подводу.

Наш добрый господин между тем вынул из кармана записную книжку и записал в нее имя владельца и его адрес, выставленные на подводе.

– Это вам на что? – проворчал извозчик, хлопнув бичом и проезжая мимо; но господин ничего ему не ответил и только кивнул с улыбкой, обещавшей мало хорошего пьяному извозчику.

Когда он вернулся к экипажу, его приятель воскликнул:

– Неужели тебе мало своих дел, Райт, что ты занимаешься чужими лошадьми и слугами?

Наш добрый господин помолчал; потом, откинув голову немного назад, спросил своего приятеля:

– Знаешь ли ты, отчего свет так плох?

– Нет, – отвечал тот.

– Так вот я тебе скажу: оттого, что люди думают только о своих собственных делах и не хотят заступиться за угнетенных, не обличают дурного дела. Я никогда не пропускаю злого деяния, если оно происходит на моих глазах, и я получил уже не одну благодарность от хозяев за то, что предупредил их о том, как дурно обращались с их животными.

– Кабы было на свете побольше таких господ, как вы, сударь, – заметил Джери. – Куда как они нужны людям!

Мы продолжали свой путь; когда же мы довезли господ, куда нужно было, я слышал, как добрый господин сказал:

– Я считаю, что если мы видим какое-нибудь зло, жестокость какую-нибудь и ничего не делаем, чтобы остановить людей, то мы сами становимся участниками злодеяния.

XXXVII. Мрачный Сэм

Как видите, мне, извозчичьей лошади, жилось очень хорошо, потому что мой хозяин ездил сам от себя[3 - Ездить от себя – здесь: заниматься извозом на собственных, а не наемных лошадях.] и находил свою выгоду в том, чтобы его лошади пользовались порядочным уходом и не переутомлялись; кроме того, это был замечательно добрый человек. Но в совершенно иных условиях живет извозчичья лошадь, принадлежащая крупному содержателю экипажей: она попадает в руки наемного извозчика, который думает об одном: как бы выручить побольше денег в день, чтобы ему осталось что-нибудь сверх условной дневной выручки в пользу содержателя. Я мало понимал сам во всех этих делах, но слышал разговоры на нашей бирже и не раз видал, как хозяин Грей бранил извозчиков, возвращавшихся на биржу с измученными лошадьми.

Однажды подъехал к нам плохо одетый извозчик по прозвищу Мрачный Сэм. Его лошадь была совсем заморена, и на ней видны были следы тяжких побоев. Хозяин Грей нахмурился, увидав ее, и сказал извозчику:

– Тебя бы притянуть надо за то, что ты бедную лошадь так замучил.

Извозчик накинул дырявую попону на лошадь и, обернувшись к Грею, заговорил голосом, в котором слышно было отчаяние:

– Если кому-нибудь следует отвечать, так это нашим хозяевам, требующим огромных выручек, и седокам, дающим низкую цену за проезд. Заработать извозчику на хозяина восемнадцать шиллингов в день – это такая каторжная работа, которую не всякий вынесет; ведь надо еще что-нибудь отложить для себя и своей семьи. Как же тут быть? Поневоле выколачиваешь из лошади, сколько можешь, чтобы не умереть с голоду. А у меня шесть человек детей и только один старший может что-нибудь заработать. Дежуришь на бирже четырнадцать или шестнадцать часов в сутки, а уж о дне отдыха и не помышляешь. Вы знаете моего хозяина, Скиннера: он готов всегда прижать человека, и отдыха у него не жди. Не думаю, чтобы можно было больше моего работать. Мне теперь нужно бы купить себе непромокаемый плащ, но я не могу этого сделать, когда дома есть столько голодных ртов. На прошлой неделе пришлось заложить часы, – иначе нечем было бы заплатить Скиннеру Я знаю, что должен навсегда проститься с моими часами.

Некоторые извозчики одобрительно кивали головами, слушая рассказ Сэма.

– Вы, ездящие от себя или работающие на добрых хозяев, – продолжал Сэм, – можете обращаться хорошо с лошадьми, не принося себе ущерба, но я никак не могу этого сделать. У нас есть такса. Вот сегодня я должен был далеко везти седока, – миль шесть, я думаю, пришлось сделать, – и что же? Я не мог спросить больше трех шиллингов: обратно же пришлось ехать порожняком. То же самое случается постоянно. Прибавьте к этому тяжесть поклажи, которую то и дело возишь, – ведь господа не думают: они положат пропасть вещей в экипаж да еще и к кучеру на козлы столько же. Я не говорю, чтобы всегда было так плохо, бывают выгодные концы, но редко, а когда лошадь устанет, то волей-неволей идешь на одном кнуте. Жена и дети дороже лошади, хозяева должны бы об этом подумать! Я не стану так, без нужды, истязать свою лошадь, – никто из вас не обвинит меня в том. Как хотите рассуждайте, но не я виноват, тут есть другая причина. Ведь ни одного дня не имеешь для себя, для отдыха, никогда не посидишь со своей семьей. Часто я чувствую себя стариком, хотя мне только сорок пять лет. Господ вы сами знаете, они подозревают каждого извозчика, что он хочет обмануть их, и они торгуются из-за копейки. Хотел бы я посадить одного из них на мое место; пусть бы он просидел шестнадцать часов на козлах, да еще во всякую погоду, да с условием привезти хозяину восемнадцать шиллингов в день. Если б господа поближе узнали нашу жизнь, они не торговались бы так и не забирали бы с собой столько клади. Конечно, есть тороватые, которые дают хорошо на чай, – да без этого мы не могли бы вовсе жить!

Вокруг Сэма послышалось одобрение. Кто-то сказал:

– Да, очень трудно жить, просто не под силу иной раз. Нельзя корить человека за то, что он подчас и обозлится или выпьет.

Джери не вмешивался в разговор, но я никогда еще не видал его таким печальным.

Хозяин Грей стоял все время молча, засунув руки в карманы.

Когда Сэм перестал говорить, он вынул платок из-под шапки и обтер лоб.

– Ты побил меня, Сэм, – сказал он. – Все, что ты сказал, сущая правда. Я оттого напал на тебя, что уж очень больно защемило сердце, когда я взглянул в глаза твоей лошади. Скверно тебе, скверно и ей, говорить нечего. Как горю пособить, не знаю. Знаешь, однако, что я тебе скажу: говори хоть ласково с бедным, измученным животным. Немая тварь не хуже нас с тобой понимает доброе слово. Надо же ей чем-нибудь платить за ее страдания.

Через несколько дней после того на биржу явился незнакомый извозчик и занял место Сэма.

– Что случилось с Сэмом? – спросил кто-то.

– Он заболел и слег в постель, – отвечал новый извозчик. – Он вчера вечером едва дошел до дома. Сегодня жена его прислала их мальчика сказать, что отец не придет, лежит в сильном жару, вот я и пришел сюда вместо него.

На другое утро тот же извозчик опять пришел на биржу.