Загадка Троянской войны

Плохое дыхание она маскировала тем, что жевала листья мяты, а смрад от тела легко смывался в теплой ванной. Все, кроме меня, считали ее дочерью самой Афродиты, так она была великолепна в своих нарядах, когда выходила на показ к самым богатым мужчинам полиса! Высокая, с идеальными пропорциями полных плеч и ног, притом с тонкой талией, которую ей разрешали специально перевязывать кожным поясом, чтобы подчеркнуть контраст… Кожа ее была белой, без единого изъяна, сделанной словно не из крови из плоти, а из камня. Да и сама она, казалось, скорее была статуей, а не человеком. Ожившим творением богов, а не смертной, вот кем считали ее окружающие! Она же им легко верила, и считала себя поэтому именно такой. Презрительно отзываясь обо всех остальных проститутках, не заводя ни с кем новых знакомств, она довольно быстро осталась одинока. Это одиночество она считала уделом гордой и величественной полубогини, оттого и жаловалась мне постоянно на свою судьбу.

Кого видел я? Ленивую и праздную женщину, которая предалась забытию длиною в жизнь, родившая дитя и жестоко разрешившая ему жить рядом с собой. Она начала бить меня едва я стал ходить и бегать. Мои игры с другими детьми вызывали у нее особенную агрессию, но вскоре я научился давать сдачи, и гнев ее поутих.

В тринадцать я окончательно осознал, что сосуществование с ней вообще невозможно, и поэтому в один из ее «рабочих» дней, собрал все свои никчемные пожитки, и ушел куда глаза глядят. А глаза глядели… В лес. Я видел, как мало дикого мяса было на местных рынках, и как сильно оно нравилось людям, особенно богатым людям. Мне и самому как-то доводилось вкусить кабанины, привезенной кем-то из любовников матери, и это было куда лучше мяса домашнего скота.

Я узнал, когда и где охотились местные охотники, причем сделал это хитро: устроился работать на их псарню. Да, сначала мне месяц пришлось возиться с собачьими отходами, но зато после этого месяца я знал хотя бы с чего мне начать. И я именно начал. Бросился в объятья страха, неудач, предательств, нужды. А затем страх сменился уверенностью, неудачи – реальными успехами, предательства и предатели – верными союзниками, нужда – деньгами и богатством.

Я добился «фундамента» своей жизни, на котором затем росло и процветало мое богатство, уже к шестнадцати годам. К твоим годам, мой дорогой Одиссей!

– Ого! И неужели это все – правда?! – воскликнул юноша, дослушав до конца рассказ деда. Он казался ему невероятным, и напоминал скорее песню, сочинение.

– Конечно, – взгляд Автолика снова посерьезнел. – Ведь ты же понимаешь, что на самом деле я никакой не сын Гермеса. Все в моей жизни нажито было трудом, и ничем другим. В ней затем, конечно, были и дальнейшие неприятности, однако они не могли ни в коей мере сравниться с теми, что были в самом ее начале. А твои…

– Мои – просто ничто! – воскликнул Одиссей радостно. – Мой страх никчемен. Ведь рядом со мной будут взрослые охотники, будут верные, обученные псы. Так лучше я получу удовольствие от такой охоты, чем буду ее бояться, как последний зайчишка!..

– Вот это – слова моего настоящего внука! – с гордостью одобрил юношеский пыл внука Автолик, положив руку ему на плечо. – Отправляйся же в путь, и, не сомневайся, боги помогут тебе! Я чувствую, что ты был благословлен ими при рождении… Твой взгляд мудр и резок, как у Афины, а тело будет однажды сложено как Аресово. Не сомневайся. Колебание может однажды стоить тебе жизни, стоить тебе всего.

На всю свою оставшуюся жизнь Одиссей запомнил эти слова Автолика. Но тогда, выехав на заре нового дня вместе с приспешниками-охотниками деда и гончими псами, он им придал едва ли какое-либо значение.

Езда никогда не утомляла его, как и пешие походы. Но в тот день юноша отчего-то чувствовал сильную усталость, и уже к обеду его вдруг начало клонить в сон. Голова была как одурманенная каким-то зельем, а тело будто перенесло неделю бессонных ночей. Он попросил Дионисия, стоявшего во главе всей охоты, сделать небольшой привал с тем, чтобы вздремнуть.

– Конечно, юный царь, – добродушно согласился охотник, который уже давно поглядывал на свои запасы вина, которое не решался начать распивать утром. Меха были заполнены целиком и пленили Дионисия, получившего свое имя, видимо, неспроста[6 - Дионис славился как бог вина и веселья.], как Тантала, мечтавшего о пище и питье в аидовом царстве.

Остальные его приятели радостно поддержали предложение Одиссея, и начали притормаживать своих лошадей. Привал было решено сделать на одной из полян, окруженной деревьями. В их тени была приятная прохлада, как раз то, что нужно слегка уставшим путникам в такой жаркий день.

– Далеко ли Дельфы? – поинтересовался Одиссей у Дионисия.

– Думаю, в дне ходьбы отсюда, едва ли больше. Но ведь мы собрались охотиться на вепря, а не на дельфийских красавиц, не так ли? – усмехнулся мужчина.

Одиссей кивнул головой, слабо улыбнувшись в ответ. Он чувствовал, что если в ту же минуту не ляжет на мягкий мох возле одного из этих деревьев, то ему станет совсем дурно. Поэтому он поспешил слегка отдалиться от шумной компании, начавшую налегать на выпивку и еще мягкие булки хлеба, выпеченные утром в домашних печах. Свое пристанище юноша нашел в корнях высокого дуба, скрытого остальными деревьями от посторонних глаз. Отчего-то он не хотел, чтобы остальные видели, как он дремал. Сон был для него отдыхом, слабостью, которую он не хотел выказывать перед теми, кто однажды, быть может, станут его поданным.

«А смогу ли я вообще отдыхать спокойно, будучи царем? Смогу ли весело налегать на пирах на съестное, на вино, с которым придет забытие? Ведь всю свою жизнь я не буду собой. Я буду тем, кем должен быть для своего народа».

Эти мысли были слишком тяжелы для пятнадцатилетнего юноши и утомили его не меньше, чем езда после тревожного и беспокойного сна. Поэтому, едва он положил голову на листву и устроился как можно удобнее, его охватили объятья Морфея.

Спал Одиссей на деле около часа, но для него, по ощущениям, прошло не больше пяти минут. Сон его был жестоко прерван на каком-то интересном и приятном моменте резким звуком. В секунду после пробуждения юноша понял, что этот звук ему напомнил. Это было похоже на звук меча, который достали из ножен. И спустя почти еще секунду он убедился, что оказался практически прав, за исключением того, что это был не меч, а кинжал. Орудие спустя еще мгновение было приставлено к его горлу, и он оказался бессилен хоть как-либо этому сопротивляться.

– Если ты пошевелишься, – прошептал кто-то позади него. – Если ты двинешь хоть пальцем, хоть мускулом… Хоть ухом, клянусь, я прирежу тебя в мгновение ока. Я видела много таких, как ты. Крепких, высоких, с щечками, не знавшими ни дня голода. И все те из них, кто встал на моем пути, уже мертвы.

Спросонья Одиссей не понял, был ли это женский или мужской голос. Но затем, слегка опустив взгляд, увидел перед собой тонкое запястье с длинными пальцами, на которых были надеты три перстня в виде каких-то животных. Это была рука даже скорее не женщины, но девочки или девушки.

– Ты один здесь? – осведомилась незнакомка уже чуть громче.

Ее правая свободная рука (по-видимому, она была левшой) начала ощупывать его одежды. Когда она наклонилась, чтобы обыскать юношу, то Одиссей успел на мгновенье заметить уже недетскую, довольно развитую женскую грудь. Лица не было видно, но отчего-то он догадывался, что оно должно было быть достаточно миловидным.

При себе у Одиссея был небольшой кожный кошелек с несколькими серебряными и золотыми монетами, а также семейный кинжал, который по отцовской линии передавался из поколения в поколение. С него можно было довольно много выручить, если знать, к какому покупателю обратиться.

Одиссей сначала хотел помотать головой, но затем вспомнил, что его обещали убить при малейшем движении.

– Нет, – смог выдохнуть он. – Я здесь на охоте с другими мужчинами.

Говорить с приставленным лезвием к горлу было очень тяжело морально и физически. По его лбу начала стекать капля пота.

– Где же они все тогда? – с недоверием спросила девушка. Теперь он уже мог сказать наверняка.

– Они недалеко отсюда. Я отошел от остальных, чтобы отдохнуть.

– А ты знаешь, как опасен отдых в краю, где водятся дикие звери, вдали от друзей? – в голосе незнакомки слышались нотки презрения. Кинжал, однако, на мизерное расстояние отдалился от его глотки.

– Теперь знаю, – пробормотал Одиссей в ответ. – Если ты оставишь меня в покое и заберешь клинок, то, обещаю, тебя не будут преследовать.

Жизнь стала вдруг ему дорога, как никогда прежде. И, как ни стыдно было признаться, он был даже готов молить ее о пощаде.

– А как я узнаю, что ты не врешь?

– Я сделаю что угодно! – с мольбой в голосе воскликнул юноша. – Я поклянусь всеми богами, что никто не узнает о нашей встрече!

– Что угодно, говоришь?.. – вдруг хватка девушки ослабла. Она отстранилась, однако оружие не опустила. Теперь у нее была относительно двойная вооруженность, и этого, видимо, хватило ей для ощущения собственной безопасности.

Одиссей, приподнявшись на локтях, с опаской повернул сначала голову, а затем и все тело к своей захватчице. Опираясь на руки, он сел на корточки прямо напротив нее. И в ту же секунду все его существо словно пронзили тысячи молний Зевса. Он застыл, пораженный тем созданием, что видел впервые в своей жизни.

Да, это была действительно девушка, но таким было лишь ее тело. Лик же у нее был скорее, как у богини. За свои немногие года Одиссей никогда не видел таких идеальных черт лица. Брови были такими густыми и темными, и притом аккуратными, что казались вычерчены углем. Глаза, ярко-голубые, большие, сверкали жизненным огнем и были преисполнены силы и мудрости. Тонкий нос с небольшой горбинкой словно только подчеркивал твердость характера, а алые, хотя и неполные губы, придавали всему образу только легкую загадочность. Едва Одиссей их увидел, ему захотелось прикоснуться к ним своими, потому что сама девушка и ее лицо показались юноше чем-то неземным, прекрасным настолько, что только дитя Олимпа было способно выглядеть так.

В ту же секунду он осекся, ведь незнакомка наверняка была смертная, и потому ударила бы без колебаний его одним из своих кинжалов, только юноша предпринял бы попытку потянуться к ней. Его уста открывались и закрывались, он пытался выдать хоть что-то, но слова отказывались отыскиваться в голове и выстраиваться в предложения.

– Посидим? – усмехнулась богиня. Затем она встала в полный рост, и Одиссей невольно последовал ее примеру.

Он оказался слегка выше ее, но ненамного. Для женщины она все еще была достаточно высокой. Особенно длинными казались ее ноги, которые были наполовину обнажены из-за ее чересчур короткого платья, которое, по-видимому, она сама обрезала для удобства передвижения. Искусная драпировка была всюду нарушена, но отчего-то неопрятность и странность ее наряда не придавала телу худший вид. Она была тонкой, хотя и мускулистой, округлой в нужных местах. Кожа у нее была оливкового, благородного оттенка, а от самой девушки исходил едва уловимый цветочный аромат. Вообще, если не брать во внимание эту легкую небрежность в одежде и растрепанные золотые волосы, которые доходили ей до талии, она казалась происходившей из какой-нибудь царской или зажиточной семьи. От незнакомки веяло благородством, а такое, как известно, ничем скрыть невозможно.

– Кто ты? – только и смог выдавить из себя Одиссей, набравшись смелости. – Нимфа? Дочь царя Дельф? Артемида, вышедшая на охоту в людском обличье?

– О, хотела бы я оказаться хоть одной из тех, кем ты меня назвал! – рассмеялась вдруг девушка. Голубые глаза искренне улыбались, хотя и в них по-прежнему чувствовалось недоверие.

– Но ведь ты из Дельф, верно? Других городов по близости нет. И у моего деда ты не прислуживаешь, иначе я бы точно запомнил…

– Так ты – тот самый внук Автолика, Одиссей? – она нахмурилась.

Юноша лишь кивнул в ответ.

– Из-за тебя все Дельфы были в таком переполохе! Автолик лично приезжал делать распоряжения, а с ним шутки плохи… Но да ладно, раз уж теперь тебе известно мое имя, то пришла пора раскрыть мое. Меня зовут Елена, и я должна была посвятить свою жизнь Дельфийскому Оракулу. Мне оставалось несколько дней до начала служения Аполлону.

– Елена… – прошептал завороженно Одиссей, продолжая любоваться девушкой. – Но что ты делаешь одна, в лесу? И почему будущая пифия грабит заблудших охотников?

– Потому что пифия[7 - Пифия – жрица-прорицательница Дельфийского Оракула.], – вдруг едва зародившееся дружелюбие в ее голосе сменилось жесткостью. – Это не я. Я – Елена, и мое имя станет известно не благодаря какой-то службе в храме. Оно станет известно благодаря каким-то более достойным деяниям. Поэтому я и покинула Дельфы, сбежала.

– Но как же так? – непонимающе спросил Одиссей. – Ведь быть жрицей Аполлона, предсказательницей – очень почетно. Наверняка твои родители многое сделали, чтобы раскрыть дар твоего прорицания…

– Мои родители лишили меня нормального детства! – с гневом воскликнула Елена, в глазах которой теперь вовсю сверкали настоящие молнии, те самые, что пронзили Одиссея при первом взгляде на нее. – Они попросту растили меня, как скот, предназначенный для цели. Мне никогда не давали возможность самой сделать выбор.