Сказка о Берте из рода морских фей

Она едва удержалась на ногах, услышав такое заявление:

– Что? Ты знаешь его? Знаешь Берти?!

Но он недовольно покачал головой:

– Его знает Вирджиния. Моя бабушка по линии отца. – И тут его лицо озарилось, словно бы на ум пришла любопытная догадка: – Мы живем неподалеку, хочешь, я провожу тебя? Она всегда рада незнакомцам, как и всем, кто приходит в ее дом. Вот увидишь…

– Хорошо, – Берта не без удивления наблюдала за сменой его настроений.

– Давай руку.

Он перевел ее через холм, покрытый пушистой травой и мелкими цветастыми облачками радужных ромашек. Все вокруг было прелестным, нежным, ярким. Сказочно-прекрасным. Дорожка петляла среди кочек, поперек нее, под самыми ногами Берты перебегали маленькие рыжие кролики и важные серые мыши. Девушку удивлял контраст Волшебного Мира с ее привычным, родным Мирком. Теперь даже то место, которое друг ее отца выбрал для своего дома, казалось ей недостаточно сказочным.

И когда девушка подняла голову, наблюдая за стайкой вертлявых маленьких желтых птичек, летящих на запад, туда, где садится само Солнце, она вспомнила: этот Мир – не творение Сказочника. Он создан ее отцом.

Дом старухи Вирджинии, по всем законам сказки, не был обычным. Стены его сплошь были покрыты такой же травой и цветами, какие росли на окружавших это необыкновенное жилище холмах и равнинах. Крыша из белой черепицы, выцветшая и изможденная дождем и ветром, а больше того – временем, укрывала дом.

Апрель, держа свою новую знакомую за руку, распахнул входную дверь из резной светлой древесины, и перед Бертой открылось удивительнейшее зрелище: внутри дом колдуньи был наполнен огромным количеством маленьких и больших, ярких и старых вещей, пропитывавших воздух своим неповторимым запахом странности и предчувствия волшебства.

К стенам, на которых и с внутренней стороны дома росла трава, были прибиты широкие полки из того же светлого дерева, что и входная дверь. Мелкий затейливый рисунок покрывал их поверхность. Точно так же выглядела и остальная мебель – стулья и столы, крохотное фортепиано, которое тоже было засыпано какими-то склянками, шитыми из тряпья игрушечными зайцами, атласными лентами, книгами и связками громоздких ключей. Рядом с фортепиано, на стене, когда то давно пророс зелено-голубой плющ, и теперь, перекинув свои разросшиеся ветви на музыкальный инструмент, он обхватил цепко и его самого, и вещи на нем, немного сполз вниз и пустил корни в тканый ковер на полу.

– Добрый вечер, – прокричал Апрель куда-то вглубь комнат, распугав стайку полосатых хомяков, расположившуюся на резном чайном столике. Они, всполошившись, запищали, задергали лапками, и исчезли под комодом, принявшись там немного шумно суетиться.

Зазвенели тонкие цепочки хрустальной люстры, свисавшие до самого пола, и в холл выплыла тощая смуглая старушенция, вся сплошь обвешанная тонкими бусами, обвитая шелковыми шнурками и лентами, в белом вязаном платье. Ее седые, чуть рыжеватые волосы рассыпались по плечам мелкими кудряшками, обвисшие веки отяжеляли глаза, ссохшиеся морщинистые руки, изрытые синими прожилками вен и артерий, подрагивали от тяжести серебряных браслетов. Когда она заговорила, Берте показалось, что впалые щеки старухи зашуршали, как полиэтиленовый пакет:

– Добрый, добрый… – И ее взгляд остановился на девушке: – Кто-то родился сегодня, верно?

Берта, оторопев, молча смотрела на нее. Она не знала, что ответить Вирджинии, она даже не была уверенна, что этот вопрос, заданный тихим хрипло-скрипучим голосом, был адресован ей. Между тем, старая ведьма протянула к ней свои руки и потрепала слегка Берту за плечи:

– Красивая, красивая, – она провела рукой по волосам девушки и отступила на пару шагов назад, рассматривая ее без всякого стеснения: – Чужое счастье, не судьба, чужое…

–Простите, – все же осмелилась заговорить Берта: – Апрель сказал мне, вы знакомы с Берти. Я ищу его…

Лицо Вирджинии исказилось. Сожаление из ее глаз растеклось по щекам, по лбу, по изрытому морщинами подбородку. Девушка услышала, как за ее спиной Апрель тяжело вздохнул:

– Ведь она сказала тебе, Берта. Не твое счастье, не твоя судьба…

– Что это за слова, что это значит?! – Берта резко обернулась, чтобы взглянуть мальчишке в глаза. Как и у Вирджинии, его глаза были грустными и глубоко голубыми. Он стоял спиной к входной двери, на которой висело огромное зеркало в человеческий рост.

И Берта увидела свое отражение. Захлебываясь морским воздухом, с трудом переставляя ноги, она, не глядя уже ни на старуху, ни на Апрель, подошла к серебряной амальгаме, разлитой по стеклу. То, что она увидела в зеркале, ошарашило ее.

Её и без того светлые волосы стали совсем белыми. И даже не просто белыми, а с едва заметным серебряно-голубым отливом. Большие глаза были окружены чернично-черными ресницами, точно такого же цвета тонкие, нежно изогнутые брови украшали лоб, а бывшие серыми радужные оболочки глаз стали насыщенно-синими. Уши украшал серебристо-голубой витиеватый, как кружево, рисунок. Он же продолжался и за ушами, по всей голове, и немного спускался сзади по шее на плечи. Лицо Берты стало бледным, очень чистым, тонким.

– Не может этого быть, – прошептали ее губы холодно-алого оттенка. Во всем своем существе она замечала и видела сине-серебряные, голубые тона, прозрачность и легкость. Все это она уже видела в иных, других созданиях. Эти иные были персонажами сказок, которые создавал человек в теплом и уютном черном свитере: – Феи, эти несчастные Морские создания… Проклятый Сказочник… – И невольно слезы из ее глаз полились рекой.

Апрель заботливо положил перевязанные ладони на ее плечи:

– Ведь ты не такая как он, ты – Фея, тебе не нужен авантюрист…

– Кто? – Воскликнула Берта.

– Кто?! – Заскрипела старуха, почесывая затылок своими тонкими худощавыми пальцами: – Кто? Этот авантюрист, обманщик, этот Счастливчик, который приходил раньше? Он?

Берта, игнорируя объятия Апреля, рванулась к Вирджинии:

– Он! Берти! Счастливчик Берти, вы знаете, где он?

Вирджиния отвернулась, подошла к чайному столику, погладила парочку хомяков, миловавшихся на нем, и что-то пробубнила себе под нос. Затем, она замолчала, ковыряя кривым указательным пальцем резьбу на светлой древесине.

– Пожалуйста, – тихо произнесла Берта: – Я люблю этого человека, я здесь только ради него. Надеюсь, вы-то понимаете, насколько я Морская Фея.

Старуха пожала плечами:

– Не больше, чем ты сама понимаешь это, моя дорогая. Подожди, – она оглянулась и посмотрела на Берту. И то ли девушке показалось, то ли нет, но и без того морщинистые и обвислые глаза колдуньи сощурились в непонятном Берте выражении: – Я отдам тебе письмо, ты передай ему. – И вышла из комнаты.

Апрель стоял за спиной, и Берта чувствовала, что он не доволен. За окном начинался закат. Улитки стали выползать из-под прибитых к стенам полок, из куч старинного барахла, из раскрывшихся на стенах ночных цветов. На раковине каждой из них располагалась оплавленная небольшая свеча. Улитки сбивались на подоконниках, на столе, на полках шкафа. Парочка вползла на клавиши увитого плющом фортепиано. Огонь их свеч не обжигал вещи, даря лишь свет.

Вирджиния вернулась и протянула Берте коричневый конверт из грубой бумаги с еще теплой сургучной печатью, скрепляющей его:

– Теперь ты точно найдешь его, Фея, – произнесла колдунья: – Счастливчик направлялся на остров Фирра, когда уходил из моего дома. Тебе следует поспешить в Гавань Заката, каждый полдень оттуда отправляется корабль, моряки могли бы взять тебя собой. Только, не говори им о том, кого ты ищешь, – наставительно взглянула на нее старуха: – С тобой никто не захочет иметь дела.

Берта недолго молча смотрела на нее. Она не могла понять, почему старуха вдруг, после всех ее странностей, решила помочь девушке. Так же Берта не видела причин сердиться на нее Апрель, который стоял с опущенными плечами возле входной двери с таким лицом, что ей вовсе не хотелось проходить сейчас мимо него. Она чувствовала себя виноватой и грустной. Неблагодарной, хотя она и знала этого мальчишку всего пару часов.

– Ты можешь переночевать здесь, в доме, – проскрипела Вирджиния, рассматривая горящие свечи на домиках улиток: – Путь к Гавани Заката идет через холмы, ты легко найдешь дорогу, если отправишься завтра утром.

Чувствуя, как разгораясь, свечи только нагнетают атмосферу, почти совсем не согревая ее, но делая воздух светлее и тяжелее, Берта послушно кивнула.

Глава шестая «Мелодия для фортепиано»

Сидя на улице под окном, на котором ползали улитки со свечами, наклоняясь и капая воском на ее плечи, девушка устало смотрела на Зеленое Море вдали. Начало ее путешествия вслед за Счастливчиком Берти не казалось ей удачным. Мало того, благодаря фантазиям Сказочника Берта приобрела внешность почти как у Морских Фей, которых она перестала любить после одного из разговоров с Берти, теперь еще и ее собственная душа тихо постанывала при мысли, что ей придется покинуть этот край, где она так свежо и так сильно начала все чувствовать.

Очередные горячие капли воска обожгли ее спину, улитка переползла через подоконник и направилась вниз, к плечу Берты. Скрипнула входная дверь, и тень в белой рубашке выскользнула из дома. Он присел рядом с ней, без всякого выражения глядя на улитку, облюбовавшую теплое плечо девушки, растопырившую свои глаза-рожки от удовольствия в разные стороны.

– Она же скользкая, – Апрель зевнул, снова тяжело вздохнув: – Тебе, наверное, неприятно…

– Нет, – Берта убрала его руку, потянувшуюся за улиткой: – Не трогай. Ей хорошо, я чувствую. Это так странно – ощущать и понимать другое существо…

– Ты уйдешь, – он тоже перевел взгляд на озеро: – Уйдешь и больше не сможешь ощущать, как хорошо им, существам озер и морей, живым частичкам тебя самой. Красота твоя погаснет, волосы потемнеют…

– Это не моя красота, – покачала головой девушка: – Я никогда такой не была.

– Это твой дом, – возразил Апрель: – Зачем? Зачем тебе человек, которого ты не знаешь?

– Зачем ты меня отговариваешь?

Апрель опустил голову. Из-за открытой двери послышалась музыка. Звонкие клавиши фортепиано рождали необыкновенную, свежую, чувственную мелодию. Она была витиевата, ярка, она сковывала, связывала время, пространство и ломалась, засыхая и рассыпаясь в труху. Она вырастала, возрождалась вновь из собственных семян, пускала корни в вещи, в Мир, питалась его дождями и расцветала его жизнью, его Солнцем, его рассветом. Проливалась со своих лепестков его леденящей утренней росой. Мелодия обвивалась вокруг Берты, втискивалась в ее разум и укоренялась даже там, где сама Берта не могла найти жизненных сил. В каждом темном уголке, в каждом мертвом воспоминании.

Когда музыка поползла по ее рукам, сплетая пальцы в узелки, Берта повернула голову к Апрель и спросила его: