Девственная любовница

Сони-сюр-Марн, 13-е декабря, 1897

Дорогой г-н С…

Вы, должно быть, полагаете, что мы все вымерли. К счастью, это не так. Если мы и не написали Вам раньше, чтобы условиться о дне, когда Вы доставите нам удовольствие, составив компанию за ланчем, то лишь потому, что были крайне обеспокоены. Трое наших крошек были серьезно больны. Не знаем, удастся ли нам выходить сучку. Двое других чувствуют себя лучше. Мой Блэкамур, слава Богу, почти вне опасности. Не могли бы Вы пожаловать к нам в следующий четверг, 16-го? Мы рассчитываем на то, что вы проведете с нами весь день. Не приводите с собой никого из собак, даже Ваше сокровище – Смайка. Мы боимся, как бы чумка ни оказалась заразной. Будет очень жаль, если Ваши питомцы занедужат. Надеюсь, что Вы находитесь в добром здравии и что Ваше новое предприятие процветает.

Предвкушаю радость увидеть Вас. Прошу принять заверения в моей искренней дружбе и поверить мне,

Преданная Вам,

Лилиан Арвель

Все это было отпечатано на машинке, поскольку мисс Арвель запросто обращалась с "Ремингтоном" пап, однако к письму прилагался листок бумаги, на котором её рукой были написаны следующие слова:

"Маленькая девочка честно признается своему папе, почему она не писала ему, хотя очень-очень хотела".

16-е декабря, 1897

Как ни напрягаю я теперь память, мне не удается припомнить ничего хоть сколько-нибудь важного во время того пребывания в Сони. Я присутствовал на ланче и не остался обедать.

Девушка сторонилась меня. Вечером пап, Лилиан и я вышли на прогулку; я как сейчас вижу себя, заложившего руки без перчаток за спину и грустно переставляющего ноги. Лилиан, улучив момент, когда отец не видит её, вложила пальчики мне в ладонь.

Я замедлил шаг и, когда её приемный отец оказался впереди, шепнул:

– Между нами уже все кончено?

– Да! – смеясь, ответила она.

Я поспешил отойти от неё. Она бросилась следом, повторяя:

– Нет, нет!

В это мгновение к нам присоединился отец, и я больше не мог общаться с Лилиан в открытую. Когда я отправлялся на станцию, сопровождаемый хозяином, она вышла пожелать мне счастливого пути и крикнула, подчеркивая глубинный смысл слов:

– A bientot[12 - A bientot /фр./ – До скорого свидания].

Её поведение показалось мне достаточно странным. И я начал обдумывать многое из того, на что успел обратить внимание.

Она как будто боялась г-на Арвеля и вместе с тем очень его любила. Он часто пересказывал мне одни и те же истории по два-три раза, и она подсмеивалась над ним у него за спиной.

Однако когда он за столом высказывал свое мнение, я видел, с каким неподдельным вниманием она смотрит на него. Он всегда говорил о ней и о её будущем. Она была лентяйкой, вздорной и неспособной зарабатывать себе на жизнь. Её проект производства дамских шляпок был фарсом. И тем не менее он возился с ней, как с ребенком. Кроме того, я заметил, что лучшие спальни располагаются на втором этаже, снабженным длинным деревянным балконом. Самая большая, находящаяся впереди, имела два окна и принадлежала г-ну и г-же Арвель; в ней стояла одна двуспальная постель. Сзади она выходила в спальню поменьше, где и спала Лилиан. Общая дверь была снята с петель, так что проход закрывали только две тончайшие, подвешенные на петлях занавески, даже не портьеры. Я счел весьма своеобразным подобное расположение спальни, в которой обитала юная особа двадцати одного года.

В сущности, я стал подозревать, что между Лилиан и любовником её матери что-то есть. Мне мерещилось, будто он смотрит на неё глазами сатира. Он всегда заигрывал с ней и щипал. Она же была настолько внимательна, что рассказывала мне, как заботится о нем.

– Только я могу с ним отлично ладить, – говорила она. – Поскольку временами у него бывает просто ужасный характер, и мама ему перечит; я же стараюсь всячески его ублажать.

Я отправил в его адрес несколько огромных посылок с книгами, романами и легкой литературой, и терпеливо выслушивал все его речи.

Я чувствовал себя очень несчастным в связи с Лилиан, да и вообще дела у меня шли из рук вон плохо; новый закон 1893 года относительно биржевых операций подорвал мой бизнес. Теперь я был на Бирже редким гостем, так что перестал встречаться с г-ном Арвелем; вместо этого я занимался тем, что пытался представить на рынок изобретенный мною новый химический продукт.

В добавок к моим бедам занемогла моя собственная Лилиан, и я стал её сиделкой. Здесь я должен сделать отступление и поведать вам довольно грустную историю, которая, тем не менее, имеет некоторое отношение к этому рассказу о грехе.

Ещё в 1880 году я познакомился с молоденькой девушкой шестнадцати с половиной лет, которая брала уроки в Консерватории, намереваясь сделать сцену своей профессией. Она была божественно хороша собой: белокурая, с голубыми глазами; пряменькая, как дротик, она обладала фигурой, скопировать которую её всю жизнь умоляли скульпторы. Я полюбил её, мою первую Лилиан, и когда она невинно ответила на мое чувство, стыдно сказать, воспользовался тем влиянием, которое, как я знал, оказывал на девушку, и грубо её изнасиловал.

Поднявшись с кушетки, на которой лежала в обмороке моя любовь, лишившаяся чувств от боли и ещё не отдававшая себе отчета в том, что я с ней сделал, я механически подошел к зеркалу и уставился на свое отражение. Я не узнавал себя. Лицо мое приобрело мертвенно-бледный оттенок, губы стали белыми и холодными, зубы стучали. Теперь, когда моя животная страсть была утолена, я весь дрожал, а по щекам стекали две большие слезы.

Я и в самом деле чувствовал себя убийцей. Я торжественно поклялся никогда больше, проживи я хоть сто лет, не обманывать податливую нежность девственницы.

Теперь вы знаете причину того, почему я с таким уважением отнесся к дочери моего друга. Тайну эту я никогда не предавал огласке. Я никогда не открывал её мисс Арвель. Она не знает об этом сейчас и не узнает до тех пор, пока не прочтет эту книгу.

Моя Лилиан простила меня, потому что любила. Наше взаимное чувство крепло, и, в конце концов, стало ясно, что девушка не может без меня жить. При этом о своей любви не заявляла вслух ни одна из сторон. Естественно, мы постоянно тянулись друг к другу; и просто соединялись сердцами, душами и телами в божественном союзе полов. Говоря откровенно, вопроса денег между нами не возникало. Собственно, в то время у меня их и не было. Я был игроком. Когда наступала полоса везенья, я тратил золото, когда наоборот – урезал расходы и ждал, пока мне на пути вновь не повстречается слепая дама. Такова одна из причин того, почему я оставался холостяком. Я частенько представлял себя в союзе с эдакой юной девой из мира коммерции, привыкшей к купеческой строгости представителей её семейства. Я воображал, как после принятия окончательного решения, покупаю ей, например, пару брильянтовых сережек, а быть может, уже на следующий месяц отдаю их в залог из-за дичайшей нужды.

Итак, в то время, когда я совратил Лилиан, мне улыбалась удача. Семья её была достаточно известной, однако отец слыл транжиром и спустил целое состояние, раньше времени вогнав в могилу жену. Эта женщина была святой и безропотно прощала свою заблудшую дочь, никогда не обделяя её материнской любовью и советом. Однако спустя несколько лет она скончалась.

Как-то вечером Лилиан пришла ко мне в подавленном настроении, вся в синяках и кровоподтеках. О нашей интрижке узнали, и отец, напившись полынной водки, нещадно избил дочь. Он лягнул её так, что она повалилась на пол, прыгнул ей на грудь и вышвырнул вон.

Я взял её к себе. Никогда не забуду наши первые попытки вести домашнее хозяйство. Мы сняли маленькую квартирку без мебели, и первой нашей покупкой стал матрас, набитый сушеными морскими водорослями. Стоил он пять франков. Он был разложен на полу, а под один его край подкладывалась походная сумка, служившая одновременно валиком и подушкой. Мое материальное положение становилось, однако, все лучше, и из разрозненных предметов меблировки, которые мне удавалось приобретать на самых дешевых аукционах, я со временем сумел создать для Лилиан миленький домик, уставленный причудливым антиквариатом, изящной, старинной мебелью, и увешанный картинами, которые я выгребал из всех дыр и углов во время моих странствий.

Каждое лето мы отправлялись в незабываемое путешествие. Я возил её в Англию, Италию и Швейцарию, где мы вместе карабкались по горам и обследовали ледники. Потом здоровье её начало постепенно ухудшаться, и я превратился в сиделку у постели больной. Теперь она осталась одна на этом свете. Мать её умерла. Братья и сестры не хотели с ней знаться. Иногда к нам заваливался её вечно пьяный, беспутный отец и клянчил каких-нибудь старых лохмотьев и серебряной мелочи. Бессчетное количество раз она спасала никчемного виновника своего нынешнего состояния от гибели, бесчестья и голодной смерти.

Кроме меня, никто за ней не присматривал. Целую зиму я провел у постели Лилиан, мучимой острыми приступами суставного ревматизма; половину этого времени она никого не узнавала. Ела она только из моих рук, и на протяжении трех месяцев я не давал угаснуть огню в камине ни днем, ни ночью. Превратившись в её сиделку, я был безмерно счастлив. У самого у меня здоровье было в полном порядке: я никогда в жизни не болел.

Однако летом 1895 года у неё развились признаки сердечной недостаточности, унаследованной от матери, и с тех пор она стала инвалидом. Я видел, как постепенно красота покидает её прелестные черты; все шло к худшему. Она озлобилась. Я не жаловался. Я не верил докторам, не оставлявшим мне никакой надежды. Я пытался выходить мою Лилиан, я баловал её, заставляя забывать о том, как серьезно она больна.

Такова была моя жизнь зимой 1897 года: дела стоят, моя верная любовница страдает от смертельного недуга, проводя почти все время в постели, а я мечусь, готовый на все ради денег, и бьюсь над новыми химикатами.

Эрик Арвель – Джеки

Сони-сюр-Марн, 23-е декабря 1897

Дорогой Джеки,

Я был настолько занят отправлением рождественских открыток, что совсем не имел времени написать и поблагодарить Вас за великолепную подборку книг, большинство из которых для меня новы и будут прочтены с огромнейшим интересом. Лилиан обещает, что сама займется ими по приезде в Ниццу, так что, как видите, Вы сделали приятное более чем одной душе.

Рад сообщить, что ртуть в виде синего шарика, каскара и подофиллин показали себя превосходными лекарственными препаратами для собак, и если Вы пожелаете, я предоставлю Вам все детали, и это даст Вам возможность сбивать температуру с быстротой молнии.

Нам хотелось бы знать, есть ли у Вас какие-либо неотложные дела в следующую субботу? Если нет, приезжайте и проведите день с нами, поскольку Вы просто непременно должны отведать наш рождественский пудинг. Вместе с тем, мы бы вовсе не хотели помешать семейным торжествам.

Ещё раз благодарю Вас, с наилучшими пожеланиями Вам и Вашим близким,

С искренним уважением,

Эрик Арвель

Никаких новостей от Лилиан лично, только это приглашение на рождественский обед. Я решил никуда не ходить, хотя был совершенно свободен, и написал вежливое извинительное письмо.

Все трое были в Ницце, и я предполагал, что никогда больше не буду "иметь" мою Лилиан. Что касается причины, помешавшей ей встретиться со мной в ту зиму, после нашего первого свидания, то я не знаю её и по сей день, хотя теперь кое о чем догадываюсь.

Я принял решение не беспокоить девушку, однако 30-го декабря я отправился с презентом для матери и дочери в бюро Арвеля на рю Виссо и послал маман следующее письмо. В предыдущие годы я дарил только bonbons[13 - bonbons /фр./ – конфеты].