Девственная любовница

Г-н Арвель просит поблагодарить Вас за очень интересные газеты, что Вы ему прислали.

Лилиан весьма порадовало известие о том, что Вы навестили Блэкамура и нашли его в порядке. Она просит меня рассыпаться за неё в благодарностях и говорит, что Вы должны от её имени приласкать Смайка, Салли Брасс и всех остальных.

У нас тут стоит великолепная погода, и все же мне не терпится снова оказаться дома; еда в гостинице никуда не годится.

Мы надеемся, что после нашего возвращения в Сони Вы будете радовать нас своими частыми посещениями, а до тех пор прошу принять мои заверения в самых искренних и дружеских к Вам чувствах.

Адель Арвель

Я отчетливо помню, как ездил в Сони, осматривал собак, беседовал с бабушкой, с которой до тех пор не был знаком, давал слуге на чай, выслушивал историю заболевания мадам Арвель гриппом, и как по возвращении в Париж писал в Ниццу.

Писал я и Лилиан, давая ей понять, что не являюсь любовником в общепринятом смысле. Я не ревновал, не чинил препятствий её свободе и никоим образом не подвергал критике её поведение. Я желал ей наслаждаться жизнью, флиртовать и делать все, что она хочет. Я же хотел только её любви, до тех пор, пока она выбирала меня в качестве объекта. Кажется, я говорил о том, что расстроен её долгим молчанием и что вовсе не требую каких-то длинных посланий, одной строчки будет достаточно, чтобы дать мне понять, что я ещё не забыт.

Теперь я должен объяснить её намеки на свою собственную откровенность и простодушие.

Ещё до того, что я отваживаюсь назвать первым обладанием телом Лили, я как-то поинтересовался, кто же это научил её так мило целоваться. Она честно призналась мне в том, что в бытность ученицей у Мирьё участвовала в исключительно платонического характера интрижке с одним юношей, изучавшим юриспруденцию; звали этого молодого человека Гастон или, более фамильярно, Бэби. Обычно он поджидал её по вечерам, когда она выходила из рабочей комнаты, и отправлялся с ней поездом в Сони, откуда потом возвращался в Париж один. По словам Лили, он ограничивался тем, что целовал её в губы. Она добавила, что он очень любил говорить непристойности и постоянно рассказывал о том, как бы хотел с ней поступить, окажись она в его власти – "ну точно как вы", прибавила она.

Как-то вечером, уже в вагоне, он неожиданно схватил оба её запястья и, задрав до самой талии юбки, попытался изнасиловать. Она вырвалась; тогда он ударился в слезы и стал просить прощения.

Он все время писал ей, и мне довелось видеть одно из его писем. Иногда он выражался весьма свободно. Особенно мне запомнилась одна довольно длинная история, в которой его семейство предпринимает попытку женить его на некой богатой даме, а он стремится развестись и вернуться к Лили. Однажды ночью он приезжает в Сони и пробирается в сад, намереваясь подобраться к её окну, но тут является папа с ружьем, и бедный воздыхатель перепрыгивает через ограду и спасается бегством.

Все это выглядело весьма странно и довольно бессвязно, однако подвергать девушку перекрестному допросу я не стал. Кажется, она ещё упоминала о том, что Бэби присылал свою сестру для обсуждения возможности супружества, но Лили отвергла предателя после визита к г-ну Арвелю, который честно признался в том, что он не в состоянии дать Лилиан ни единого пенни и что будущий муж обязан взять её во что бы то ни стало "по-английски".

Не знаю, сколько в этой истории вымысла, а сколько – правды, однако мне хочется сразу же сделать признание, которое покажет читателю, какой развратной личностью я был в то время.

Я обожал слушать Лили, когда она рассказывала мне о своем платоническом любовнике Гастоне. Случай с попыткой изнасилования действовал на мои чувства не хуже афродизиака, и я часто просил её повторить эту историю.

Я хотел знать все подробности. Меня интересовало, видел ли он её киску или только панталоны и настолько высоко была задрана юбка.

Я чувствовал, что получил бы удовольствие, увидев её в объятиях постороннего мужчины, и грезил о том, чтобы какая-нибудь женщина бесстыдно обнажила и изнасиловала её в моем присутствии.

Мысль о том, что любовник её матери изнывает по ней, а в последнем я был совершенно уверен, переполняла меня похотью, и я имел обыкновение пристально наблюдать за ними. Я любил подмечать, как он возится с ней, шлепает поверх одежды по попке и, просовывая руку под нижнюю юбку, щиплет за икры.

Она всегда говорила, что ни за что не оставит своего папа, и я, когда это происходило у него на глазах, обычно с ней соглашался и замечал, что она будет умницей, если станет слепо любить его и слушаться.

Я знал, что при правильной настройке из неё может получиться изумительный инструмент наслаждения. Я пришел к выводу о том, что с самого раннего детства её ласкали, опекали и всячески баловали и папа, и Гастон, не считая слуг и служанок, о которых мне ничего не известно, и что именно поэтому она с такой легкостью воспринимала все мои идеи и не удивилась, когда я спасовал перед твердыней её девственности.

Хотя она разжигала во мне чувственную тоску до самого что ни на есть предела, я все же испытывал по отношению к ней невыразимую нежность. Я принимал в ней участие, видя, как глупа и нелепа её мать и что г-н Арвель из одному ему известных побуждений не дает ей подобающего совета. Я хотел наслаждаться её искусственной любовью, которая была для меня все равно что освежающая новизна, и вместе с тем преподать ей урок честности, всё время думая исключительно о её интересах и будущем.

Многого для неё я сделать не мог, но мне хотелось, чтобы она нашла себе достойного мужа и предстала перед ним девственницей. Так я ей и сказал. Я дал ей понять, что в день свадьбы я исчезну из её жизни, и каких бы чувств я к ней ни испытывал, они останутся при мне. Она всегда отвечала, что я буду её любовником. Я сказал ей, кроме того, что поскольку мы не состоим в браке, она в любой момент может честно признаться в том, что наша связь сделалась для неё утомительной, и я оставлю её без единого слова упрека. Я старался делать так, чтобы она не чувствовала себя стесненной, а самое главное – не пичкал её ложными обещаниями и сказками.

Лили – Джеки

Воскресный вечер

(Без даты. Получено 8-го февраля 1898)

Мой ненаглядный,

Вот Вам словечко, накарябанное жутким пером, в спешке, на этом мятом листке, обнаруженном мной совершенно случайно. Вы сами просили, Вам же хуже!

У меня нет времени даже дух перевести.

Видите, мне уже пора покидать Вас. Меня зовут!

Целую Вас всего… безумно!

Лили

Я был очень занят и болен. Острый приступ гриппа, перенесенного мной, которым я заразился от моей Лили, по-прежнему отвратительно себя чувствовавшей, оставил меня в обессиленном и подавленном состоянии; все суставы мои ныли, как никогда прежде.

Возлюбленная моя была смертельно, опасно больна. Я делил с ней ложе страданий. Состояние её требовало, чтобы в комнате поддерживалась температура 70° F. Мерзкая зима подходила к своему долгожданному концу. Я часто вставал по ночам, выполнял её пожелания и спешил в другие комнаты, где термометр должен был показывать точку замерзания.

Я покончил с "Азбукой" и отослал рукопись моему доброму другу Фандерпунку.

Мое новое химическое изобретение оказалось на рынке 9-го февраля. Я едва мог держаться на ногах, и меня хватило лишь на то, чтобы закутаться в шубу и добрести до постели моей Лили.

После мучительной ночи, когда я несколько раз вставал и выполнял свои обязанности сиделки, с ноющими членами, залитыми и моим собственным потом и потом моей страдающей подруги, я урвал все же несколько коротких часов сна, однако, намереваясь покинуть постель в восемь утра, я обнаружил, что все члены мои скованы; суставы затрещали, и я взвыл от боли. Спешу напомнить, что до того момента я не знал, что такое физическое страдание.

В бессильной ярости, сходя с ума от сжигающего жара ревматизма, я потерял все то мужское, что во мне ещё было, и забылся настолько, что стал горестно укорять мою несчастную больную Лили:

– Я принес себя тебе в жертву. Тебе была отдана лучшая часть моей жизни. Я никогда не отказывал тебе ни в чём, что мог дать, а теперь ты отняла у меня единственное богатство – мое здоровье! Я буду калекой, и что от меня останется? Пока я был крепок и полон сил, мне и в голову не приходило жаловаться. Я проводил возле тебя ужасные ночи без сна и покоя, глядя, как ты мечешься в жару; я пытался заснуть, мокрый от твоего пота, и внезапно кидался в вонючий холод, чтобы принести тебе лекарства, разжечь камин и ухаживать за тобой как за ребенком. Каждую ночь ты с регулярностью маятника могла видеться меня у своего ложа. А теперь я живая развалина! По твоей вине меня покинули силы и здоровье! Ты забрала всё, даже его! Одному Богу известно, как я выберусь из этой адской нужды! И именно в тот момент, когда я хотел, чтобы ко мне вернулись мои жизненные силы!

Мне стыдно продолжать описывать весь этот бред. Я сошел с ума. Я проклинал себя, проклинал весь свет, проклинал нашу постель и плевал на матрас и смятые простыни, хранившие запах моего пота.

Бедная Лили потрясенно зажалась в угол, глаза её расширились от ужаса, а судорожные всхлипывания сотрясали ослабленное тело.

Когда-нибудь я попрошу у неё прощения за эти бессвязные богохульствования. Она меня простит, поскольку всегда любила и будет любить. Она доказала свою любовь. Она обладала всеми теми качествами, которые мы хотим найти в женщине – нежностью, преданностью и искренностью.

Может быть, я уже попросил у неё прощения? Кто знает?

Как я натягивал на себя одежду, как выползал на улицу, не помню, но мне удалось забраться в кеб и доехать до домика моей пожилой матери, обитавшей на окраине Парижа.

Там я висел на перилах до тех пор, пока меня не отнесли в постель; беспомощное, стонущее бревно утром 10-го февраля 1898 года.

Я прошел через все муки мышечного и суставного ревматизма. Я отлично знал свой недуг, поскольку видел, как с ним борется моя возлюбленная.

Руки начали причинять мне боль и заставили второпях начиркать несколько строк карандашом прямо в постели, чтобы сообщить Лилиан Арвель в Монте-Карло о том, как худо я себя чувствую.

Наутро 20-го февраля я получил нижеследующее письмо без даты.

Обе мои руки были уже скованы приступом и лежали бесформенными снопами ваты. Тем не менее, мне удалось расположить письмо Лилиан на подушке и дождаться, пока я не останусь один. Превозмогая боль, я зажал его между двумя моими обрубками. Зубами разорвав конверт, я прочел следующее:

Лилиан – Джеки

Пятница. (Без указания даты и места)

Если моему папочке захочется доставить удовольствие своей несмышленой дочке, он должен переправить ей обратной почтой двести франков. Представьте себе, с того самого момента, как мы приехали сюда, я только и делаю, что проигрываю, так что сейчас у меня нет и полпенни.