Калифорния на Амуре

– Что ты хочешь сказать, глядя на меня таким печальным взором? – не выдержал Нестор Васильевич. – Я, кажется, разложил все по полочкам, тебе осталось только раскрыть дело.

Назаров только хмуро кивнул в ответ. Так-то оно так, вот только раскрыть это дело никак невозможно.

– Почему? – удивился Нестор Васильевич. – Выхлопочи командировку да езжай в Желтугу. На месте во всем разберешься – если, конечно, раньше не прибьет тебя тамошняя лихая публика.

Назаров кисло улыбнулся: смешная шутка.

– Да я и не шучу вовсе, – отвечал Загорский. – Или ты думаешь, что в Желтуге рады будут видеть жандарма?

Штабс-ротмистр поглядел на него с изумлением: зачем же тогда Загорский все ему это говорит, да еще и советует ехать туда, где его легко могут прибить? Надворный советник отвечал, что он таким образом пытается остеречь своего однокашника, чтобы не совершал опрометчивых поступков и не сунулся туда, где запросто можно лечь костьми.

– Видишь ли, – продолжал Загорский как ни в чем не бывало, – насколько мне известно, в Желтугу официальные российские чиновники вообще не лезут, как, впрочем, и китайские. Опасность там представляют не только фальшивомонетчики и золотоискатели, но и русские каторжане, которые караулят и грабят народ возле приисков, и даже китайские хунхузы[2 - Хунхузы (кит. хунхуцзы, краснобородые) – члены организованных банд, действовавших в Северо-Восточном Китае, также на прилегающих к Китаю территориях российского Дальнего Востока, Кореи и Монголии во второй половине XIX – первой половине XX веков.], желающие получить свою часть от общего золотого пирога.

– Ты хочешь сказать, что… – начал было Назаров.

– Да, – перебил его Загорский, – явиться туда жандарму – это верная смерть. Другое дело – лицо без погон, так сказать, частный детектив. Он может назваться таким же старателем, как и все, и прямо на месте взяться за розыски.

Штабс-ротмистр на минуту задумался, между бровей его легла горькая складка.

– Эх, – сказал он с огорчением, – где же я возьму такого частного детектива?

– Да, нелегко будет, – согласился Нестор Васильевич. – Особенно, если учесть, что дело свое он должен знать хорошо, а, кроме того, быть человеком не робкого десятка. Неплохо бы, чтобы у него также имелся преданный напарник.

– Где же я такого во… – снова начал было Назаров, но вдруг осекся, заморгал глазами и уставился на надворного советника.

– Что? – подняв брови, спросил тот.

Рот у Назарова разъехался в широченной улыбке, и он погрозил Загорскому пальцем.

– Ах ты, хитрец, – сказал он. – Ну, просто бес-искуситель! А я-то сижу и думаю, чего он меня пугает… А он, глядите-ка, сам хочет за это дело взяться.

Нестор Васильевич пожал плечами: откуда вдруг Николасу явилась столь странная мысль?

– Да уж вижу, – отвечал тот самодовольно, – меня не надуешь. Дипломатия дипломатией, а ведь внутри тебя сыщик сидит. И сыщик этот требует, непременно требует интересного и опасного притом дела. Ставлю сто против одного, что ты душу готов продать, лишь бы расследовать эту историю.

Загорский отвечал, что Николас жестоко заблуждается: душа бессмертна, неотчуждаема от человека, и продать ее нельзя даже дьяволу, не говоря уже о жандармском управлении. Что же касается его желаний и устремлений, то он дипломат на государственной службе и в себе не властен.

– Да ведь это же в точности для тебя дело! – жарко заговорил Николас. – Сам подумай, ведь это на китайской земле все происходит, а ты у нас первый знаток Китая, в университете таких днем с огнем не сыщешь. Кому как не тебе за это браться?

Было видно, что Загорский колеблется. Конечно, если подумать как следует, почему бы, в самом деле, не отправиться в Желтугу? Тем более его как правоведа весьма интересует феномен самоуправления, который в Желтуге реализован, так сказать, в чистом виде… Заодно он окажет услугу своему старинному приятелю, которому, во-первых, нужно отыскать убийцу, и во-вторых, решить вопрос с фальшивыми червонцами, которые заполонили ярмарку.

Но тут Загорский сам себя оборвал и решительно заявил, что ничему этому не бывать. Он сопровождает тайного советника, и ему сейчас не до посторонних расследований.

– Но ведь миссия ваша не бесконечна! – воскликнул штабс-ротмистр. – Рано или поздно ты все равно освободишься, и вот тут бы самое время за это дело и взяться. Тем более, все равно ты в ту сторону едешь!

Надворный советник слегка нахмурился. С чего это Николас взял, что он едет в ту сторону? Штабс-ротмистр развел руками. Только что франко-китайская война закончилась, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, куда тайный советник С. едет, чтобы соблюсти интересы России.

Загорский хмыкнул – в сообразительности господину жандарму не откажешь. Но все равно, по собственной воле по такому делу он в Желтугу не отправится. Вот только разве его превосходительство тайный советник С. велит…

– А это мы устроим! – радостно воскликнул штаб-ротмистр. – Наше превосходительство вашему превосходительству телеграфирует – и готово дело. Не откажет ведь тайный советник С. нашему генералу Оржевскому, чай, не впервой вместе работаем.

Загорский продумал еще чуть-чуть и кивнул. Если так, то он, пожалуй, противиться не будет. Вот только надо иметь в виду, что в Желтуге он окажется не раньше зимы.

Глава третья. На мушке у президента

Зима с необыкновенной решительностью накатила на Амур, или, как его звали китайцы, Хэйлунцзя?н – Реку Черного дракона. Лиственные деревья в окрестностях великой реки давно оголились, осыпавшаяся с них листва догнивала в непролазной серой грязи пообочь лесных тропинок, присыпанных свежим снегом. Тропинками этими пользовались только зверовые охотники, спиртоносы да разбойники-хунхузы. Последние были стародавним здешним кошмаром: верхом на своих косматых лошадках с гиканьем и воплями налетали они на золотоискателей, возвращавшихся в русские станицы Игнашину и Амазар, или, напротив, ночными тенями проникали в китайскую часть прииска и беззвучно скользили от фанзы к фанзе, чтобы, проникнув внутрь, выдернуть одуревшего от сна строптивого компатриота, не желавшего платить наложенную на него дань, и, словно волки, уволочь под ночную сень пихт, туда, где никто не услышит его криков и не отыщет его бренных останков. Специально для борьбы с хунхузами на золотых приисках Желтуги созданы были охранные бригады общим числом в сто пятьдесят человек, а ночью поселок и участки объезжали конные патрули.

Впрочем, как уже говорилось, обычные золотоискатели и торговцы здешними зверовыми тропами ходить избегали. Тут мог ждать их смертельный сюрприз, тут охотники устанавливали на ветках самострелы – ружья и карабины, плевавшиеся смертоносным огнем: случайно потревоженный засадный шнур приводил в действие спусковой механизм.

Конечно, ружье не различало людей и зверей и равно палило по тем и этим. Чтобы избежать ненужного падежа двуногой публики, при входе на опасную тропу на деревьях делались особые зарубки, предупреждавшие, что этот участок лучше обойти стороной. Изредка рассеянные или просто пьяные золотоискатели все же становились жертвою погибельной пули, предназначенной существу куда более волосатому и зубастому, чем сыны Адама. Таежные же хищники с каждым годом делались все хитрее и предусмотрительнее и выучивались обходить не только самострелы, но и капканы, и даже тигровые ямы.

Всех этих тонкостей не знала тигрица Альма, привезенная в Желтугинскую республику из Приморья. Она лежала сейчас в большой клетке, поставленной на главной площади Желтуги, обширном Орловом поле, и прищуренными желтыми глазами сонно наблюдала за текущей мимо праздной публикой. На полосатой груди ее темнело треугольное клеймо, поставленное ее владельцем, китайцем Чжаном.

Нынче была суббота, день привоза. В этот день Орлово поле украшалось флагами, обозначавшими торговые места, на нем выставлялись возы и палатки с товаром, привезенным с большой земли: частью – из ближайших к Желтуге русских станиц, частью – из мест куда более отдаленных. Над всеми торговыми флагами царил старший брат – большой черно-желтый флаг самопровозглашенной республики. Черный цвет символизировал землю, желтый – золото, без которого ничего бы тут никогда не появилось, и даже сама земля пребывала бы в первобытной дикости.

Здесь же находился барак с надписью «Управление Желтугинскими приисками», перед ним стояла деревянная, грубо сколоченная трибуна, рядом висел на столбе медный колокол. Справа от трибуны располагалась чугунная пушка, а перед ней – внушительная пирамида черных ядер. Из пушки вполне можно было стрелять, более того, при ней некогда даже состоял свой капонир, бывший артиллерист. При начале желтугинской жизни пушечными выстрелами созывался на общее собрание здешний народ – для обсуждения новых законов или других, не терпящих отлагательства дел. Однако в последний год выстрелы заменили сигналом трубы, а пушка превратилась в памятник самой себе.

Рядом со зданием управления был молельный дом, чуть подальше, уже за пределами Орлова поля, размещались разнообразные гостиницы, бани, лавки, игорные дома. Сейчас, впрочем, обыденная физиономия площади была искажена толпой купцов, покупателей и праздного желтугинского люда, который переходил с места на место, по примеру древнеримского плебса жадно требуя себе хлеба и зрелищ.

Между возами бродили шарманщики, их самоиграющие орга?ны исторгали заунывные песни вроде «Мальбрук в поход собрался» и такие же древние опереточные арии, заложенные в шарманки, вероятно, сразу после сотворения мира.

Имелся на площади и специально развернутый балаган, где фокусники производили свои удивительные трюки, вызывая восторженное оханье толпы. Тут же, прямо под открытым небом, какой-то башкир или татарин верхом на лошади показывал чудеса вольтижировки, рядом, на большом круглом ковре, брошенном прямо на землю, крутили свои сальто-мортале бродячие китайские гимнасты. Холодная погода кажется, не пугала их: все они одеты были в легкое трико – кто красное, кто синее, кто телесного цвета. С гимнастами была и циркачка – черноглазая гибкая девушка в телесном трико, прикрытая от жадных взглядов старателей только короткой юбкой и полупрозрачной пелериной на плечах. В перерывах между номерами гимнасты накидывали себе на плечи шерстяные одеяла, а девушку укутывали в теплый полушубок, от чего изголодавшимся по женскому вниманию золотоискателям она казалось еще более беззащитной и манящей.

Среди покупателей, озабоченно сновавших между торговыми возами, полными сухарей, муки, хлеба, водки, вина, одежды, оружия, старательских и бытовых инструментов, удивительно и даже смехотворно смотрелись великаны-верблюды, на которых в Желтугу привозилось мясо. Время от времени корабли пустыни начинали жевать огромными челюстями и морщить губы, как будто примериваясь плюнуть, но не находя себе достойной цели.

На верблюдов равнодушными желтыми глазами глядела тигрица Альма, для веселья почтеннейшей публики помещенная в большую клетку и выставленная на всеобщее обозрение. Ее держали впроголодь, и шедший мимо праздный народ, видя, как выступают из-под рыжеватой шерсти ребра, полагал, что Альма примеривается к верблюдам, мечтая вырваться из заточения и сожрать их всех до единого.

На самом деле тигрица ни о чем таком не думала и не потому, что верблюды казались ей слишком крупной добычей: как известно, амурский тигр легко уносит в зубах лошадь, нападает на быков, а появись в окрестностях слон, вероятно, захочет и его попробовать на зуб. Равнодушие Альмы к миру объяснялась тоской по родному Приморью и по детям, тигрятам-подросткам. Развлечений в клетке у нее было немного, если не считать скудной кормежки и разглядывания текущей мимо толпы, и почти все свое время проводила она в неясной дреме, рождавшей в ней светлые и волнующие воспоминания. Самыми яркими из этих воспоминаний, конечно, оставались ее тигрята – Звездочка и Большелобый.

Положив голову на передние лапы, Альма словно грезила наяву. Вот она идет по заснеженной тайге в поисках добычи, а внутри нее, в большом круглом животе бьются два маленьких сердца. Едва только Альма ощутила, что ждет потомство, она стала искать надежное укрытие, недоступное другим хищникам и, главное, человеку. Тигр-а?мба – царь тайги, но пока тигрята маленькие, их может обидеть кто угодно – и медведь, и красный волк, и даже барсук, не говоря уже о проходящем мимо чужом тигре. Если рядом нет матери, голодный тигр способен растерзать тигрят и даже съесть их. Что же касается человека, то, если он вооружен, он непременно убьет ни в чем не повинных малышей – ради их нежной шерстки или просто из привычной ненависти ко всему живому.

Вот поэтому в свое время Альма так усердно искала укрытие для неродившихся еще тигрят и в конце концов нашла его на склоне горы, почти на самом верху, в лабиринте гранитных утесов. Она устроила логово под тяжелой серой глыбой, которая выступала из скалы и прикрывала небольшую пещеру – ее с тигрятами будущий дом. О логове этом словно бы позаботилась сама мать-природа – оно было надежно скрыто густыми зарослями аралий. Сюда не сунется охотник и не доберется волк, а, значит, детеныши будут в безопасности…

Здесь, в пещере или на площадке рядом с ней, тигрица и лежала целыми днями, ожидая появления потомства. Лишь время от времени выходила она поохотиться: утаскивала из кабаньего стада подсвинка или скрадывала[3 - Скрадывать – подстерегать, подкрадываясь.] отбившегося от родителей олененка.

Когда появились тигрята – самец и самочка – Альма испытала миг блаженного спокойствия и радости, той самой радости, которая дается любой матери, исполнившей свой долг перед природой.

Тигрята были очаровательные и ужасно смешные, они тянулись к теплым, вкусно пахнущим соскам, а она подталкивала их мордой и осторожно перекатывала большой лапой с боку на бок, чтобы им удобнее было сосать материнское молоко.

Альма дала им имена – Солнышко и Большелобый. Конечно, это было не так, как у людей, и она не звала их так на тигрином языке, просто, когда она взглядывала на тигренка, в глаза ей сразу бросалась его большая голова и упрямый лоб. А легкая, как пух, шерстка дочери словно бы источала золотое свечение, видимое даже в полутьме пещеры, и особенно заметное, когда Альма вытаскивала тигрят на площадку возле логова, куда после полудня падали ласковые лучи весеннего солнца. Слепые еще, с закрытыми глазами, тигрята жадно вдыхали крохотными носами доносимые ветром запахи и чуть слышно попискивали и урчали.

Первые несколько дней мать ни на миг не покидала детенышей, постоянно подкармливая их и охраняя от любых опасностей. Они были так еще малы и слабы, что их могла загрызть даже водяная крыса. Только к концу недели тигрица под вечер отлучилась к ручью – попить воды. Вода была чистая, холодная, почти ледяная, и отощавшая за эти дни Альма пила ее с огромным удовольствием.

Солнце ушло за сопки, на долину вместе с сумерками опустилась ночная прохлада. Альма внезапно подняла голову от воды и прислушалась: где-то рядом она ощутила угрозу. Об этом ей говорило не обоняние, не слишком острое у кошачьих, не слух и подавно не зрение, а какое-то шестое чувство.

Огромными прыжками тигрица помчалась вверх, к логову, к оставленным ею тигрятам. Прорвавшись сквозь заросли аралий и пробежав по каменным закоулкам, ведущим к пещере, она застыла как вкопанная.

В нос ей ударил тяжелый кислый запах мокрой медвежьей шкуры. Перед входом в пещеру покачивалась огромная массивная фигура – за ее тигрятами пришел хозяин тайги, медведь. В сумерках казалось, что это не зверь, а какой-то каменный демон, восставший из адских глубин. Не сказать, чтобы медведь боялся тигра, но ходили они обычно разными путями и старались не пересекаться: хозяин тайги опасался ловкости и ужасных когтей тигра, а тигр не спешил испытать на себе чудовищную силу медведя.