Дама, Сердце, Цветы и Ягоды. Из романа «Франсуа и Мальвази»

На следующий день после этого, граф д’Олон и с ним двое выздоровевших, кажется де Гассе и Бажоль собрались на охоту в дальние горные леса, пострелять какую-нибудь дичь, но все больше для того чтобы развеяться. Однако же вернулись они сравнительно скоро. Как оказалось не далеко уже до места охотничья тройка встретилась с крестьянами, которые указывали на горы и предостерегали: «Дуримаро!». И д’Олон благополучно решил что такая охота в лесу напополам с шакалами мерзкая вещь, того и гляди на самого охотиться начнут. Еще что они узнали / Франсуа расспросил об этом поподробнее /, доброжелательные крестьяне на бахвальство д’Олона по поводу Монсеньора понимающе кивали головами, указывали в сторону Сан-Вито и показывали на пальцах «восемнадцать». Последнее герой Шандадской осады понять так и не смог, хотя немного понимал по общеитальянски. Ну разве что восемнадцать дней со смерти прошло и здесь традиционно именно этот срок отмечали. Говор крестьян ему вообще был не понятен. Шевалье Франсуа ещё предположил, что если говорят о дворце, указывая число восемнадцать, то это соотношение у крестьян может значить только одно: восемнадцатого числа в Сан-Вито устраивается празднество. С этим мнением он подошел справиться к Мачете.

– Не-ет, – возразил тот, – восемнадцать, это восемнадцать лет!… Исполняется нынче княжне Мальвази; а не число, которое к тому же уже давно прошло. Она первомайский цветочек.

– Стой, так это та девушка, которую провозили по дороге с целым эскортом? А почему Сан-Вито…?

– Здравствуйте с разъездом!? Она же кузена Монсеньора!

Ласковые воспоминания снова загорелись в нем и он решил непременно съездить к ней на празднество…, тем более что у них к ней нагорело множество неотложных вопросов!

– Так через сколько времени состоится это празднество?

– Точно сказать не могу, пойду посчитаю какое сегодня число, потом скажу. Но ты промазать не бойся. Всегда ее празднества растягиваются на два-три дня… А что говорить о совершеннолетии, когда она стала взрослая и сама себе там хозяйка. Вот и давай, подъедь к ней.

Съездить к ней Франсуа решил и без подначиваний Мачете, и всю неделю, оставшуюся до долгожданного дня он провел в странном смешении чувств. Ему в голову постоянно лезли мысли из той обязательной части встречи, что должна пройти в конфиденциальном духе. Его французы, которых он от себя представлял, занимали ее Шандадский замок, который принадлежал ей еще по наследству от отца и практически хозяйничали на всем прилегающем к замку Шандадском владении. От Мачете он знал о корабле, которым прежде располагал и использовал маркиз Спорада. Предположительно предполагалось предложить обмен того на другое, если конечно он найдет в себе силы разговаривать с прекрасной княжной, у которой они до сей поры жили без единого намека на нежеланность, но и без единого знака внимания с ее стороны. И если так обернется разговор, то говорить с ней с позиции силы, заставящей относиться к ним с большим вниманием. С другой стороны еще не зная как к ним отнесется эта принцесса из вражеского дома, который угас с его непосредственным участием, не посчитается ли ей за честь по здешним нравам устроить им кровавую вендетту? Совсем не зная ее, он чувствовал к оставшемуся у него в памяти образу необъяснимое чувство ревности, легкое, но способное вызвать в нем укор даже к тому, что она устроила большое празднество с многочисленным набором гостей и ухажеров. Так же его мучали опасения относительно ее самой: такая ли она есть на самом деле, какой казалась ему сейчас? У него возникло то впечатление, что это именно она, та которая ему так часто представлялась задолго прежде, как идеал. Внутреннее чувство подсказывало ему что именно ее образ, спокойной и прелестной женственности пленяет его разум и сердце… Но как часто случалось что первый нарисованный в представлении образ оказывался до крайности неверен, и так же возникавшие и долгое время теплившиеся чувства тотчас затухали с последующими взглядами на уже не то.

Так или иначе шевалье д’Обюссон потихоньку собирался на переговоры; раненные выздоровели настолько, что могли таковыми не считаться, разве что кроме де Эльяна, они все снова были на ногах.

Часть III. Дама Сердца

Глава XXXI. О том как д’Обюссона встретили в Сан-Вито

Ближе к полудню воротная калитка Шандадского замка приоткрылась выпустить вовне седока, выезжавшим из нее верхом на коне, чуть пригнув при этом голову. Приподняв же ее, он ощутил на себе приятно заслепившее глаза ласковое воздействие утра, еще сохранившего остатки ранней свежести в пасмурной ветренной погоде и сиявшее чистотой и небесной голубизной на отдалённом обозримом пространстве раскинувшимся перед ним вдали. Дверь сзади закрылась и шевалье д’Обюссон или просто Франсуа засим наконец-то оказался вольно предоставленным самому себе и на самом начале этого пути, который постоянно его манил и звал, на который он столько раз чуть не срывался встать раньше времени и удерживался лишь благодаря желанию продлить свой визит предстоящим балом.

Наконец вырвавшись из тисков времени, отделавшись от назойливых вопросов по поводу сборов, могущих повлечь за собой попутчика, оставив все прочие неприятности позади, он со спокойной душой и беспокойным сердцем отправился в далекий путь во дворец, где царило праздное оживление и веселье и где он надеялся познакомить с собой обожаемую хозяйку; сам-то он был знаком с каждой складочкой ее восхитительного тела, нежного и смуглого, еще неизведанного, не испробованной податливостью обнаженных девичьих прелестей, удовольствием полного обладания и эротических наслаждений с ней.

Он ехал ей навстречу, весь отдавшись во власть пламенного воображения, могущий поэтому ехать начало пути только конским шагом, выдерживая ходку коня, даже на спусках. Давно прошло то время, когда оглянувшись назад он с самого пологого места склона шапкообразного холма в последний раз увидел Шандади, устремившись далее по следам вытоптанным уходящими англичанами, и до сих самых пор, оказавшись на поднятии, далеко позади среди массы вершин узнавал знакомую выпуклыми очертаниями синеватую шапку.

Так могло показаться, он слишком много теряет времени, что может и до вечера не успеть, но будоражащие воображения снова захватывали его и уводили из этого во внутренний мир пылкой горячей души. Будущее рисовалось ему самыми розовыми и романтическими красками захватывающими и умопомрачающими рассудок до ослабления и полного изнеможения внутреннего состояния.

Но стоило пустить коня галопом и длительное время продержать себя на быстром скаку средь зеленого горного ландшафта, на кажущемся ветерку, не сказать свежего, но чистого воздуха, как слабость пропадала, заменяясь возвращавшимися силами, он снова чувствовал себя как прежде своесильным и неотразимым в своем стремлении к достижению желаемой цели. Франсуа опять ощущал в себе те силы, что позволяли ему легко входить в свой жанр. одновременно с этим чувством полного превосходства над обстоятельствами он не мог не быть доволен своим щеголеватым видом, пошитым Бертоном, в прошлом дворецким портным, мастерски отделанным в том стиле моды, который принимал сам носитель, из материала от которого за сто туазов отдавало контрабандой Монсеньора. Срока у Бертона было предостаточно, чтобы показать все свое искусство твердой руки, вооруженной иглой и чтобы учесть все вкусы и притязания заказчика, дражайшего и милостивого просителя. В результате чего шевалье Франсуа д’Обюссон мог поехать к своей даме, какая бы она не была ослепительно бриллиантовая, в превосходном оперении без единого сомнительного чувства. В одеянии сшитом по последнему крику французской моды неких пор и в самом роскошном обрамлении он намеревался произвести на балу фурор и тем так же привлечь к себе внимание. Стремление естественное и присущее каждому молодому человеку своего времени, привлечь чисто внешним, но он-то будучи необыкновенным и сам по себе внутри, потому и готовил ей такие сердцеедные и завораживающие довески, которые просто не удерживались в его представлении и пади они на воображаемую, пала бы любая и наяву.

В таких-то представлениях о увиденной им прежде девице, пленявшей душу своим образом, оставленным за несколько лучезарных мгновений и поныне, шевалье Франсуа заехал на ту самую дорогу, что снова и снова напоминала ему о ней, где он впервые ее увидел.

Однако он доехал только до дороги, а времени прошло столько, что солнце заметно отклонилось от зенита. А он только достиг дороги в размеренной езде, стараясь как можно в большей сохранности беречь свой хрупкий и нежно-роскошный костюм. Но стоило ему погнать своего скакуна и прогнать туазов двадцать по пыльной мягкой дороге, поднимая клубы пыли тотчас как выброшенная вперед конская нога погружалась в воздушный слой пыли, шевалье Франсуа прозорливо подумал что приедет он во дворец уже в костюме кочегара и очень посожалел о том что не предвидел этой оказии и потерял столько времени на пути, где можно было вовсе не беречься /сравнительно/ и подумать о дороге как о наиболее опасном участке пути, где его великолепный вид может потерять свой прежний блеск.

Шевалье Франсуа и без того уже давно придержавший ход коня, вообще вдруг остановил его в тот момент когда очередное возникшее в голове понятие напомнило слово «блеск» …и заставило взглянуть вперед по дороге… Ведь эта дорога вела в Сан-Вито, который чуть больше месяца назад похоронил своего властителя!…И не вызовет ли его блестящий расфуфыренный вид – нежелательной настроенности по отношению к нему? Этого испугаться мог любой француз, тем более едущий пылким интриганом шевалье Франсуа, легко ранимый в своем стремлении к успеху…«Не вызовет!» – решил он мысленно и тронул коня, далее стараясь держаться менее пыльной обочины. Как раз ему-то и нечего придерживаться гостевого приличия, скорбеть ему было бы просто-напросто лицемерно и тот дурак и маразматик, кто нравоучительно подумает обратное.

В таком и прочем раздумии о всяком разном, он проехал довольно долгое время, когда в конце концов устал от них головой, устал вообще и завиденный по левую сторону обочины высокий дом с приусадебным хозяйством заезжего типа, поманил заехать туда.

Харчевня называлась «Маленький рай» и хозяин ее – маленький кругленький толстячок фра Жуозиньо, встречая на входе, представился ему так. Проведя там некоторую часть времени в сытном подкреплении, потому что любые празднества и тем более балы для него представляли сущую голодовку, шевалье д’Обюссон снова устремился в путь, а прежде чем залезть на коня спросил дорогу до дворца. Очень удивился тому, что к нему ведет не эта дорога, а небольшая другая ответвляющаяся перпендикулярно на север, которую он наверняка проехал бы, не спроси!

Боковая дорожка оказала с не такой уж и маленькой, и изъезжена она была изрядно. Сразу за ним с «Большой дороги», как ее называл Мачете, на нее съехала карета герцога Неброди, с которым он учтиво познакомился снимая шляпу и его дочери послал комплимент, которая была тоже красива собой, как он потом узнает, как и большинство итальянок, но не произвела на него совершенно никакого впечатления. Мысли и побуждения были целиком захвачены другой, и стремился он не к разговору со случайными попутчиками, а к Сан-Вито стеной, видевшемся из-за леса, соснового и лиственного, раскинувшегося по обе стороны дороги и по левую почти до самой стены смыкающийся в сплошную с округлой высокой башенкой, которая немного возвышалась за продолжением за ней, чего именно со стороны дороги удаленной от крупного основания башни определить было трудно, да и в данный момент шевалье Франсуа относился к конфигурации громады Сан-Вито с полнейшим безразличием, его манили к себе внутренности и что в них.

Дорога же заходила все более влево, заходя наперед к главным пропускным воротам, напротив лицевой части квадратичного сооружения самого дворца, оставляя на противоположной стороне древнюю кладку башенки, которая была сложена из того же камня, что и массивная крепостная стена, которая обрывалась же на первом углу-загибе в совсем небольшую оградительную стену, из-за которой видны были крытая листовым железом крыша и частые полукруглые глазницы суховатых окон, расположенные по карнизу. Даже при взгляде мельком у д’Обюссона осталось впечатление по цвету чего-то легкого и коричневатого, разбавленного в светлые тона солнечным светом. Когда же он держась кареты обогнул стену и въехал вслед за ней в ворота, его поразило обилие ярко-зеленого с белым, поднимающимся к коричневому, просеченным белым, кажущимся длинным даже вдалеке, и пожалуй зеркальному фасаду без всяких натяжек грандиозного дворца, но рассмотреть до мельчайших деталей, что всегда занимало внимание шевалье Франсуа ему не удалось, так как заглядевшись он по привычке слез с седла и кабины карет высокоподнятых на больших рессорных колесах загородили обозрение, не предвещавшего ничего хорошего. С поникшим настроением, напавшим что-то начинались эти гости, на которые возлагались столь радужные задумы и теперь резонирующие на какой-то повеявшей внутри прохладой. Среди множества карет, распрягаемых коней и слуг, снующих по разные стороны он самолично отвел своего коня до конюшни, где передал поводья вышедшему навстречу конюху.

К фасаду, несколько приподнятому спереди, вела широкая прямая поднимающаяся вверх лестница, состоящая целиком из белого мрамора, вплоть до перил и античных статуй, стоящих на мраморных пьедесталах. Лестница в общем потому-то и могла называться ею, что террасами поднималась выше к величественному фасаду, который охладил его пыл и надежды, так что он взглянуть на него лишний раз не мог. Перед рядами надвигавшихся на него высоких стрельчатых окон, отсвечивающих словно галереи зеркал, шевалье Франсуа чувствовал душевную слабость, взять ее в этой твердыни фигурного камня и стекла?!…Затмить костюмом – сейчас ему эта мысль казалась мало сказать наивной, но просто смехотворной. По сравнению с прогуливающимися кавалерами с дамами под ручку, его костюм выглядел словно дуэльный, хотя и не без своего броского колорита, в отличие от расфуфыренных роскошью богатых костюмов гостей, на которых из чувства собственной ущемленности он смотреть не мог. Лучше было смотреть в сторону, за беломраморные перила, на которые то и дело опиралась его рука при очередном всходе на семь невысоких, но широких ступеней-плиток, отделяющих между собой террасу. Сразу за перилами, как вторая ограда тянулись сплошные ряды коротко остриженного кустарника, отходящего точно такими же сочными рядами по разные стороны, окружающие иной раз квадратом пестрые цветущие пятна. Клумбы с яркими цветами особенно изобиловали в овальном расширении дороги, не огражденной перилами, а лишь статуями греческих фурий, от вызывающей наготы которых могли засмущаться даже юноши, не говоря уже о девушках.

Вдоль мраморной лестницы путь пересекали несколько других, так же мраморных дорожек, расходящихся по разные стороны и исчезающих обоими концами в садках. Чем ближе к фасаду, тем ближе приближался круглый белый бассейн с фонтаном посреди. За ним тянулась неширокая, но полностью охватывающая фасад до самых краев площадка, на которой прогуливалось и сновало множество людей. Одного такого прогуливающегося, должного по идее относиться к сновавшим, шевалье Франсуа и остановил небрежным знаком.

– Эй, лакей!…Ты! Ты! Поди сюда.

Слуга в дорогой ливрее подошел. О том, о чем Франсуа его сейчас собирался спросить, главное было спрашивать твердым, властным тоном; смущение – значит поражение.

– Покажи мне где находятся покои княжны Мальвази?

– За левым углом фасада, второй этаж, вторые и третьи окна…

Сразу бы насмешки он не понял, если бы не почувствовал как оставшийся за спиной слуга загинается в еле сдерживаемом смехе. Стоило только обернуться, как тот моментально посерьёзнев поспешил прочь.

Не хватало никаких сил догонять и разбираться с этой нахальной рожей и было бы просто прекрасно если бы его намерения дошли до ушей княжны посредством этого доносителя. Тем более что и крюк с намотанной на него шелковой веревкой находился у него для этого за пазухой на поясе. Да, вот он был каков от такой своей жизни, продуманный на тот пожарный случай если придётся уносить ноги несколько неожиданным нетипичным образом. И предлог залезть к ней был самый что ни наесть основательный: вести переговоры с вражеской принцессой вполне подобает у изголовья ее постели.

С воспрянувшей надеждой на успех пошел он к центральному входу, откуда попадая прямо в огромнейший шумный зал по-восточному расписанный колоритнейшими и ярчайшими красками с преобладанием красных, желто-оранжевых тонов, все вместе составляющие ажурный, разбавленный глазуревым, зеленым и все в блеске лака, отражавшего блики света трех больших хрустальных люстр. Шевалье Франсуа сразу по входу высоко поднял голову и засмотрелся, как дворецкий стоявший встречающим на входе спросил выкрикнуть его имя.

– Ничего не надо, – поспешил охладить услужливый пыл седовласого служаки в пестрой украшенной драгоценными каменьями ливрее смущенный гость и сразу направился в один из завиденных боковых выходов из зала. Чем вызвал недоуменный, проницательный взгляд в свой затылок. Но завивистые пушистые перья, легко покачивались на его шляпе и взгляд на нем долго не держался.

«Нужно будет справиться, что это за разъезжант?» – подумал дворецкий и с новой радушной улыбкой встретил новоприбывшего гостя.

Шевалье Франсуа тем временем желая уединиться от лишних расспросов вышел из оживленного зала и попал в длинный и кажущийся узким фасадный коридор из-за обильно произраставшей с обеих сторон зелени. Точнее это была оранжерея, накрытая матовым тентом и идущая вдоль фасада дворца. Там на одной скамейке с удобной опорой на спину и присел усталый шевалье д’Обюссон, найдя покой и отдохновение, скрытый сенью жестколистной фикусовой листвы. Сидя здесь было время собраться с мыслями и духом, и хорошенько все обдумать. Но ни того, ни другого, ни третьего не получалось, зато он сильно разморился, чувствуя себя превосходно в выбранном им укромном месте, и ни за что не в возможии себя заставить выбраться отсюда в пользу шумного оживленного зала… Уже дворцовые часы пробили сколько-то времени, отмечая начало бала. После чего сразу же полилась игривистая заливистая музыка, увлекавшая за собой в танец.

…Франсуа неожиданно почувствовал себя заснувшим и вздрогнув от одной этой мысли окончательно проснулся, после того как самым наиглупейшим образом заснул. Да! Он спал!…В то время как празднество разошлось со всем размахом и он должен был быть там! Сколько он проспал?! Ему казалось целую вечность в несколько часов, хотя в таких случаях обычно бывает, что всего несколько минут, но каких!? Он потерял заготовку послать представиться от имени своего и своих людей, так как во время бала все деловые контакты отменялись сами собой, надо было хоть немного до того пытаться представать перед глазами… и захватывать своей персоной всё внимание на время бала. Сейчас же его захватили должно быть другие ухари, подумал он ревниво.

Протирая сонные морщины, шевалье Франсуа бросился наверстывать упущенное и что его остановило: это был идущий навстречу дворецкий. Разминуться с ним не заметив его пытливого взгляда было никак нельзя и от него последовала объясняющая все просьба.

– Извините, не могли бы вы передать княжне Мальвази, что я желаю /решил так и сказать/ видеть ее по очень важному делу…

Выражение лица дворецкого приняло сначало искристо-насмешливый вид – тем было лучше, если его просьба окажется впустую, будет лишний веский аргумент.

– Передайте ей, мое имя шевалье Франсуа д’Обюссон.

Дворецкий сначало видимо изменился в лице как испугавшись, но затем выражение лица его приняло присущий почтительно-подобострастный вид, и даже с большим подобострастием чем обычно. Расплываясь в деланном радушии тот произнес:

– А-а! догадываюсь! Вы – француз из Шандадского замка, теперь я понял по какому вы делу удостоили нас своим приездом!

– Да, я приехал в какой-то степени с посольской миссией, вести переговоры, но вижу что не вовремя и прошу самые глубокие извинения за то, что набрался смелости хоть на мгновение оторвать прекрасную именинницу от трапезного веселья \ понёс всякую околесицу, сбившись от наворачиваемой высокопарности\…сообщением о себе.

– Нет, от чего же, я больше чем уверен, что ваш приезд доставит княжне массу новых впечатлений и удовольствий от встречи с вами, тем более, что она давно интересовалась своими французскими квартирантами. Не извольте беспокоиться, княжна придет сюда к вам тот час, как я ей о вас сообщу. Посидите пожалуйста здесь, – убедительно заверял дворецкий, слащаво ублажая мысли приезжего гостя. И уже ступив шаг назад, – Да вот и танец кончился!

Оркестр смолк, бравурные аккорды которого сменились оживленным шумом, обычно присущим шумам театров во время перерыва. В оранжерею заспешили немногие, желавшие перевести дух в тени зелени освещенной желтым светом.

Франсуа был вне себя от радости, охватившей его существо всецело, вплоть до того, что он перестал замечать все то, что видит и не находить себе места. Как держать себя когда сюда подойдет она… в сопровождении других дам и кавалеров? Чисто машинально поднял он веер, оброненный возвращавшейся уже обратно в залу пышной богатой дамы, в годах вообще-то, не первой свежести, и так же с чисто французской галантностью протянул оное обернувшейся владелице, с легким услужливым поклоном.

Та принимая улыбнулась, обнажив белые как корал зубы и вальяжно произнесла:

– Благодарю.

Говорят правильно у женщин не бывает возрастов, а есть воздействующая сила, исходящая от внешнего с игривым искрящимся внутренним; и голос Франсуа постыдно дрогнул:

– Всегда к вашим услугам, сеньора.