Теорэй без колебаний прошел сквозь нее, полулег в кресло и, увидев признаки нерешительности на лице Тобина, сделал мягкий приглашающий жест рукой, указывая на соседнее.
– Не бойся, карта голографическая, – сказал он.
Тобин, привыкший уже спокойно воспринимать ничего не проясняющие ответы и слепо доверять Теорэю, которого почитал своим учителем наравне с Ва Ту, смело двинулся через карту, отмечая, как причудливо скользят при этом по его одежде зеленые и синие лучи.
Кресло, в которое он прилег, сразу же мягко обхватило его, надежно зафиксировав в своих объятиях. Юэ Лао неожиданно приблизился и навис над ним, пристально глядя прямо в глаза, как делал в свое время Ва Ту.
– Итак, ты здесь в поисках знания… Хочешь увидеть все ответы воочию? – проговорил Юэ неожиданно низким и надтреснутым для его комплекции голосом.
Щемящее предчувствие вдавило руки в подлокотники. К горлу Тобина подкатил комок, он сглотнул, но не нашел ничего лучше, чем просто кивнуть. Внутри разрасталось ощущение, что «воочию» предполагало нечто весьма серьезное.
И действительно. Будничным жестом Юэ Лао вытащил откуда-то сбоку странного цвета колос, покрытый искрящимся в свете из окна налетом.
– Спорынья, – безапелляционным тоном пояснил он.
И вдруг китаец неожиданно подался вперед и дунул прямо в лицо Тобину.
Прежде чем веки успели рефлекторно моргнуть, блестящие частички с колоса взвились в воздух и мгновенно облепили глаза, ноздри и рот. Тобин инстинктивно отпрянул, вжавшись в кресло, но было уже поздно. Он громко чихнул, ощущая, что с восприятием происходит что-то странное. Лицо китайца, до этого маячившее где-то сбоку, внезапно оказалось прямо перед ним.
Цепкие глаза Юэ Лао внимательным зеленым прищуром буквально впились в Тобина. Постепенно под воздействием этого взгляда реальность стала меркнуть, сгущаясь вокруг круглого лица с усиками, которое потекло и деформировалось: лоб расширился, нос исказился, на периферии поля зрения вокруг рта начали проступать странные пятна темноты; внимание, не в силах удержаться, погружалось в них – и через некоторое время окончательно провалившийся в это зрелище Тобин ощутил, что его подзаснувший ум поплыл, увлекаемый неудержимой волной ярких образов. Все быстрее и быстрее и быстрее…
Неожиданно он почувствовал рывок – и будто выскочил из своего восприятия, вскарабкавшись на его крышу. Что бы это ни значило.
По ощущениям все происходящее было похоже на быстрый взлет в Мир Парадигм и столь же быстрое падение – но уже в другой жизненный поток. Не его собственный. В отличие от вчерашней мистерии ничего приятного или возвышенного в этом онтологическом марш-броске не было. Просто жутковатый миг выворачивания мира наизнанку и разворачивания его в другой конфигурации…
Теперь Тобин видел реальность глазами Юэ Лао. Но не конкретного, сидящего, как он все еще помнил, напротив китайца, а Юэ Лао как парадигмы, способа сборки сознания, аспекта, в котором можно воспринимать мир. Этот способ был чем-то отличен от его собственного, и именно эти отличия мгновенно привлекали интерес. Невероятный интерес, который удивил самого Тобина. Оказалось, что отличия между способами восприятия людей так серьезны! И где-то по линии этих отличий пролегала незримая дорожка тонкого самонаблюдения, обещавшая разрешение многих загадок, томивших его всю жизнь. Поэтому оторвать внимание от погружения в эти трепетные нюансы миросозерцания было сложнее, чем голодную собаку от мяса. Мысль жадно впивалась в них, стремясь проникнуть как можно глубже – это и приводило к забвению своего способа восприятия и падению в чужой.
Ум начали заполнять образы – воспоминания молодости Юэ Лао.
В этих воспоминаниях был огромный город на берегу моря, в котором тот родился. Город был несопоставимо больше Диоскурии. В память впечатались уходящие вершинами в облака небоскребы; уникомы – умные голографические устройства, встроенные в ремешки, окаймлявшие запястья каждого; отдельные технократы, щеголявшие встроенным напрямую в мозг нейроинтерфесом – и огромные летательные аппараты, садящиеся прямо на поверхность моря.
Затем что-то случилось. Что-то серьезное. Страх, паника, полчища испуганных людей на улицах, изображения огромных ядерных грибов, заполнившие все уникомы. Война.
Горы. Очень высокие горы с прорубленными внутри пещерными базами, в одной из которых он и оказался на момент катастрофы. Немного сконцентрировавшись на этой задаче, Тобин даже смог вытащить из памяти Юэ название местности – «Сицзан». А потом применить этот трюк еще раз. И еще. И еще. Слова и смыслы посыпались со всех сторон. В процессе их сопоставления выяснилось, что «Сицзан» было китайским наименованием Тибета, огромного горного района: и в разнице между этими словами – «Сицзан» и «Тибет» – зияла какая-то большая мировоззренческая расщелина, в которую Тобин погружаться не стал, вернувшись к саморазворачивающейся нити воспоминаний Лао… Остальная территория Китая была почти в одночасье выжжена ядерными ударами. Как и большая часть других государств планеты. Однако и это было не все. На ранних этапах Войны в ход пошло нейрокибернетическое и бактериологическое оружие. И оно прекрасно сработало. В результате такого тройного удара почти все живое вымерло, потеряло разум или мутировало, преобразившись до неузнаваемости. Затем в воспоминаниях Юэ Лао следовали годы отчаяния и странных лабораторных экспериментов, которые почему-то ухватывались только в целом, без возможности провернуть ставший уже для Тобина привычным ментальный трюк и погрузиться в конкретику.
– После Войны большая часть мира лежала в руинах, – мыслеформа, возникшая неожиданно в его сознании при попытке ощупать то, что мешало в эту конкретику погрузиться, пришла не из воспоминаний, а напрямую от Юэ Лао. – То, что не было уничтожено в огне ядерного взрыва, умирало от эпидемии. Это касалось, прежде всего, Китая и США – самых мощных компьютеризированных держав, с территории которых и были запущены боеголовки. Однако в итоге пожар Войны прошел по всем остальным странам…
Слово «компьютеризированных» привлекло внимание Тобина – и из памяти Юэ Лао мгновенно выплыл целый кластер связанных с этим концепций: от уникомов до нейрочипов. «Как все сложно!» – подумал Тобин, попробовав вобрать в себя это. За последние дни его словарь дивно разросся, что в действительности доставляло интеллектуальную радость – но, очевидно, теперь ему предстояло постоянно пополнять его новыми понятиями.
– Да, боеголовки были выпущены не людьми, а Искусственным Интеллектом, – в качестве своеобразного полуподтверждения пришел ответ от Юэ Лао.– И Америка, и Китай были превращены в радиоактивную пустыню. А после этого – большая часть Европы, Юго-Восточной Азии, Африки, Южная Америка и Ближний Восток. Пандемия и резкое изменение климата в сторону засухи довершили остальное. В результате относительно пригодными для жизни остались только часть территории России, Гималаев и Австралии.
Тобин вспомнил пустыню с мутантами-претами, через которую ему пришлось перейти для того, чтобы достичь греческих городов, и внутренне кивнул.
– Даже те, кто живет здесь сейчас, не совсем люди, – эта мысль, как ни странно, пришла не от Юэ Лао, а от Теорэя. – Прежний человек просто не выжил бы с таким фоновым уровнем радиации. Все мы – мутанты. Носители генных модификаций. Естественных или искусственных. И ты тоже.
Проделав в очередной раз процедуру по вылавливанию смысла незнакомых «генных модификаций» и «радиации», Тобин вновь услышал в сознании голос Юэ Лао:
– А ты думал, откуда у тебя такие способности к вхождению в туннели сознания? Например, в мой, где мы пребываем сейчас? Ты – успешный плод генетических экспериментов. Когда завершилась Последняя Война и почти все население было стерто с лица Земли, стало окончательно ясно, что люди не способны выжить в новом мире. Поэтому для сохранения человечества необходимо было существенно расширить репертуар способностей – но без травмирующих психику нейромплантов, как в Австралии.
Очередной нырок в недра памяти китайца за прояснением значения слова «нейроимпланты» – который, впрочем, так и оставил для Тобина неясной ситуацию в Австралии – и мысль вновь вернулась к повествованию Юэ Лао: