– Спасибо!
– А косить умеете? – тихо спрашивает Бурун.
– Пошел ты к черту! – улыбается Халабуда, – а чем отбивать буду?
– Поделимся, – говорит Бурун.
Халабуда становится в ряд косарей пятым у Задорова. Задоров грозит ему пальцем:
– Смотрите же, не воткните в землю! Позор нашей бригаде будет.
– Отстань, – говорит Халабуда, – я еще вас научу…
Строй колонистов выравнивается на одной стороне поля. К главному флангу выносится знамя – здесь будет связан первый сноп. К знамени подходят Бурун, Наташа, и наготове держится Зорень, как самый младший член колонии.
– Смирно!
Бурун начинает косить. В несколько взмахов косы он укладывает к ногам Наташи порцию высокой ржи. У Наташи из первого накоса готово перевесло. Сноп она связывает двумя-тремя ловкими красивыми движениями, двое девчат надевают на сноп цветочную гирлянду, и Наташа, розовая от работы и удачи, передает сноп Буруну. Бурун подымает сноп на плечо и говорит курносому серьезному Зореню, высоко задравшему носик, чтобы слышать, что говорит Бурун:
– Возьми этот сноп из моих рук, работай и учись, чтобы, когда вырастешь, был комсомольцем, чтобы и ты добился той чести, которой добился я, – косить первый сноп.
Ударил жребий Зореня. Звонко-звонко, как жаворонок над нивой, отвечает Зорень Буруну:
– Спасибо тебе, Грицько! Я буду учиться и буду работать. А когда вырасту и стану комсомольцем, добуду и себе такую честь – косить первый сноп и передать его самому младшему пацану.
Зорень берет сноп и весь утопает в нем. Но уже подбежали к Зореню пацаны с носилками, и на цветочное ложе их укладывает Зорень свой богатый подарок. Под гром салюта знамя и первый сноп переносятся на правый фланг.
Бурун подает команду:
– Косари и вязальщицы – по местам!
Колонисты разбегаются по намеченным точкам и занимают все четыре стороны поля.
Поднявшись на стременах, Синенький трубит сигнал на работу. По этому знаку все семнадцать косарей пошли кругом поля, откашивая широкую дорогу для жатвенных машин.
Я смотрю на часы. Проходит пять минут, и косари подняли косы вверх. Вязальщицы довязывают последние снопы и относят их в сторону.
Наступает самый ответственный момент работы. Антон и Витька и откормленные, отдохнувшие кони готовы.
– Рысью… ма-а-арш!
Жатки с места выносятся на прокошенные дорожки. Еще две-три секунды, и они застрекотали по житу, идя уступом одна за другой. Бурун с тревогой прислушивается к их работе. За последние дни много они передумали с Антоном и Шере, много повозились над жатками, два раза выезжали в поле. Сегодня будет большим скандалом, если кони откажутся от рыси, если нужно будет на них кричать, если жатка заест и остановится.
Но лицо Буруна постепенно светлеет. Жатки идут по полю с ровным механическим звуком, лошади свободно набирают рысь, даже на поворотах не задерживаются, хлопцы неподвижно сидят в седлах. Один, два круга. В начале третьего жатки так же красиво проносятся мимо нас, и серьезный Антон бросает Буруну:
– Все благополучно, товарищ командир!
Бурун повернулся к строю колонистов и поднял косу:
– Готовься! Смирно!
Колонисты опустили руки, но внутри у них все рвется вперед, мускулы уже не могут удержать задора.
– На поле… бегом!
Бурун опустил косу. Три с половиной сотни ребят ринулись в поле. На рядах скошенной ржи замелькали их руки и ноги. С хохотом опрокидываясь друг через друга, как мячики, отскакивая в сторону, они связали скошенный хлеб и погнались за жатками, по трое, по четверо наваливаясь животами на каждую порцию колосьев:
– Чур пятнадцатого отряда!..
Гости хохочут, вытирая слезы, и Халабуда, уже вернувшийся к нам, строго смотрит на Брегель:
– А ты говоришь… Ты посмотри!..
Брегель улыбнулась:
– Ну, что же… я смотрю: работают прекрасно и весело. Но ведь это только работа…
Халабуда произнес какой-то звук, что-то среднее между «б» и «д», но дальше ничего не сказал Брегель, а посмотрел на бритого свирепо и заворчал:
– Поговори с нею…
Бритый строго оглядел Брегель и ничего не сказал.
Возбужденный, счастливый Юрьев жал мне руку и уговаривал Джуринскую:
– Нет, серьезно… вы подумайте!.. Меня это трогает, и я не знаю почему. Сегодня это, конечно, праздник, конечно, это не рабочий день… Но знаете, это… это мистерия труда. Вы понимаете?
Бритый внимательно смотрит на Юрьева:
– Мистерия труда? М-может быть. Но зачем это так усложнять? По-моему, тут что хорошо: они счастливы, они организованы и они умеют работать. На первое время, честное слово, довольно. Как вы думаете, товарищ Брегель?
Брегель не успела подумать, потому что перед нами осадил Молодца Синенький и пропищал:
– Бурун прислал… Копны кладем! Собираться всем к копнам.
Я посмотрел на часы, прошло 25 минут. Уже стояло несколько «полукопен», ребята копошились, складывая остальные. Пока мы шли к ним, на скошенном участке стояло десять половин копен и на средней уже развевалось знамя. Рядом с ним встал Лапоть и поднял руку. Потом он опустил ее, и мы запели «Интернационал».
Начался митинг. Говорили многие, говорили растроганные и самим праздником, и близким небом, и бодрой живостью ребят, и стрекотаньем кузнечиков в поле.
Возвратившись с поля, обедали вперемешку, забыв, кто кого старше и кто кого важнее. Красивый, не отравленный ничьим аппетитом труд примирил все противоречия и потушил все споры. Даже товарищ Зоя сегодня была благосклонная и умиротворенная.
Праздник продолжался долго. Еще играли в лапту, и в «довгои лозы», и в «масло». Халабуде завязали глаза, дали в руки жгут и заставили безуспешно ловить юркого пацана с колокольчиком. Еще водили гостей купаться в пруду, еще пацаны представляли феерию[243 - Феерия – фантастическое литературно-музыкальное представление с декорациями, костюмами, трюками. Тексты феерии о жизни колонии, а позже коммуны, обычно писал сам А. С. Макаренко.] на главной площадке, которая начиналась хоровой декламацией:
Что у нас будет через пять лет?
Тогда у нас будет городской свет,
Новый цех во дворе,
Новый сад по всей нашей горе,
И мы очень бы хотели,