Солнце на краю мира

– При всем уважении, меня эта ситуация будет беспокоить и впредь…

– Прошу вас, Артур, – перебила Дженнифер, – будьте уверены, я десять лет имею дело со служебными романами и хорошо знаю, как с ними справляться. Я прекрасно осознаю всю…

– Нет, вы посмотрите, он стал ее жарить! – завопил я, тыча рукой в окно на продавца кебабов. – Он помыл эту котлету и жарит ее снова!

Мой выпад окончательно сбил ее с толку. Она так и осталась с раскрытым ртом и глядела на меня как на умалишенного. Затем уставилась в окно и, наконец, рассмеялась, прислонив к лицу ладонь. Она смеялась без притворства, и не столько над этой котлетой, сколько от облегчения, которое было буквально написано на ее лице.

И дальше разговор пошел совсем в другом ключе. Мы посмеялись над лоточником и его клиентами, я повторил, что Ярослав будет меня беспокоить и впредь, но получилось как-то несерьезно, и я перевел все в шутку. Она поддержала и с наигранной таинственностью ответила, что у нее над ним особая власть, и он только с виду дерзкий, а в действительности ходит у нее по струнке. Я благосклонно признал, что, в целом, впечатлен ее историей и взаимно надеюсь, что мы сработаемся. Подумал извиниться за жесткий допрос, но не стал.

Неожиданно пробудился аппетит, и мы по взаимному согласию вернулись к останкам еды. Я повторно пожелал приятного аппетита, Дженнифер, жуя, улыбнулась и опять стрельнула своим прищуром. В этот раз я ничего не ощутил – то ли начал привыкать, то ли отвлекли мысли о дыре в потолке, навеянные пробивающимся запахом дыма от рубашки.

О дыре рано или поздно придется кому-то рассказать. Хочется – Дееву, но скорее всего это бессмысленно и принесет лишь успокоение собственных нервов. Мы оба с Деевым не любим, когда кто-то из коллег приходит с проблемой, а о том, как ее решить, у него ни одной мысли. Рассказать ли о дыре Дженнифер? Вопрос. По идее – надо; подобные проблемы, а в особенности их последствия, и есть самая компетенция ее отдела…

– У вас новый пиджак? – заметила она, поднимая брови.

Я выпучил глаза и вдруг вспомнил, что в самом деле сижу в этой уродливой лоснящейся тряпке:

– Да… Вы знаете, я вообще такой модник!

Она чуть не подавилась со смеху.

– Интересная расцветка, – пробормотала она.

– Да, винтаж, знаете ли… А вообще, перестаньте, – махнул я рукой. – Это мне Деев подбросил сто лет назад. Купил его в Космонете, а потом оставил мне. Сказал, что он носить такое не будет. А сегодня вот пришлось переодеться… я не специально, я облился кофе, а это было единственное, что висело в шкафу.

Мы помолчали, поглощая пищу. Когда Дженнифер разделалась со своей порцией, она возобновила деловую тему:

– А вы над чем сейчас работаете, Артур? Поделитесь?

Стреляю в потолок, подумал я, и вновь почувствовал, что потею от волнения. Чтобы этого не показывать, я стал еще быстрее доедать, хотя аппетит снова отрезало.

– Мы работаем над Porta, – проговорил я с набитым ртом, считая, что так волнение менее заметно, – Ну, вы знаете, новая серия… Как всегда, перед презентацией аврал… Трудно назвать что-то одно, сейчас куча дел и суета… Доделываем всякое…

– А что именно доделываете?

Я посмотрел на нее пристально: с какой целью она интересуется и что ожидает услышать? Внешне выглядело как безобидное вежливое любопытство.

– Ну, последнее тестирование выявило один неприятный момент, который мы не могли заранее предвидеть… Устранить его несложно, но времени мало.

Хотелось добавить крепкое словцо в адрес Виточки и Дэвидсона, и аудиторов, и Рустема… И, возможно, Дженнифер даже нужно посвятить в наши интриги. Но почему это должен делать я?..

А Дженнифер, между тем, не унималась:

– По образованию я технарь, к тому же работала в SP Laboratories, поэтому не беспокойтесь, можете употреблять научные термины. Расскажите толком, что за проблему вы сейчас решаете?

– Раз вы настаиваете… Во время MSA молекулярный пойнтер хранится в отдельной памяти, поскольку у него размерность как у числа Авогадро, да еще в трех измерениях. И этих пойнтеров там одновременно хранится тоже двадцать второй – двадцать третий порядок. – Я сделал проверочную паузу. Дженнифер кивнула, ожидая продолжения. – Дэвидсон, в своем репертуаре, увеличил их количество еще на пару порядков. Память не резиновая, она начала выкидывать что-то в своп. Алгоритм свопа там стоит простейший, он не отслеживает, сколько времени в памяти пролежал тот или иной пойнтер, а свопает все без разбора. И получается, что туда-сюда он гоняет одни и те же ячейки, ненужные, и в итоге контроллер памяти перегревается… – Дженнифер кивнула менее уверенно. – Нарастить память мы не можем, тогда всю архитектуру надо менять, разрядность увеличивать. Алгоритм свопа переделывать – сложно и чревато, его нужно тщательно отлаживать, это очень низкий уровень системы… Да и вообще, про своп – пока мое личное предположение, потому что я с таким и раньше сталкивался. В итоге, мы сейчас тупо монтируем дополнительную систему охлаждения памяти. Видимо, единственный вариант в нашей ситуации.

Дженнифер старательно вслушивалась в мою тираду, подавшись вперед и напрягая брови. Когда я закончил, она секунд десять хмурилась, делая вид, что вовсю обмозговывает мои слова. В тот миг я бы не удивился чему-нибудь вроде: «А память ASA вы использовать не пробовали? Она же больше». Но Дженнифер внезапно рассмеялась:

– Нет, все-таки ничего не понятно! У вас что-то перегревается, и вы это охлаждаете, потому что причину исправить не можете. Вот и всё… Ну, Артур, не смотрите на меня, как на блондинку, зато я в информационной безопасности разбираюсь почище вашего Дэвидсона!

Она улыбнулась не без кокетства. В ответ я изобразил свою лучшую отеческую улыбку.

– Да бросьте, что вы… Я на пару недель уйду в отпуск – тут же забываю, что у нас какими словами называется! А вы говорите: работали в SP…

– А конкретно вы чем из всего этого занимаетесь? – спросила она. Несмотря на заигрыши, она не сдавалась, и это настораживало. Не из вежливости было ее любопытство.

– Как вам сказать… – произнес я неопределенно. – Бегаю за всеми и подтираю, извините за выражение… Называется: проектный менеджмент.

Между тем испарина у меня на лбу, казалось, выдавала всю правду об аварии в кабинете. За резким выражением я старался это скрыть, но Дженнифер как будто чувствовала фальшь. Она сверлила меня глазами секунд десять, ожидая услышать подробности, но их не последовало. Я делал вид, что мне не интересно распространяться на эту тему: показательно смотрел в окно, улыбался тому, что перед лоточником выстроились новые голодные, и задумчиво жевал свой обеденный корм.

– Кстати, Дженнифер, – спохватился я, изобразив внезапность, – не возражаете, если мы будем на «ты»? У нас так принято.

– Да, Артур, конечно, – сказала она безразлично.

С минуту мы молчали. Под рубашкой по бокам у меня сползали капли пота. Пора было сворачивать разговор, черт с ней с недоеденной рыбой. Я поднялся.

– Ну, спасибо за компанию и ваш… то есть – твой рассказ о себе… И помни, что я очень жду деталей по этому внештатнику.

– Большое спасибо взаимно! – пропела она и очаровательно улыбнулась. Ее недавней пытливости и след простыл, улыбка была теплая и искренняя, отнюдь не соответствующая столь дежурной благодарности… Меня кольнуло чувство вины за устроенный допрос.

Осклабившись, как имбецил, я помог ей убрать поднос. Мы распрощались и разошлись в разные стороны по коридору.

Ощущения после разговора у меня были смешанные. Начальственный гнев внезапно сменялся юношеским мандражем. «Не влюбился ли ты, Борисыч?» – нет, не то. Просто красивая женщина и гормоны, от которых я отвык. Их нужно прятать; давать им волю у меня всегда плохо заканчивается, я этого не умею. Нужно подчинять их логике.

А логика в том, что Дженнифер – странная. Непонятная. Кого-то из себя строит. Втирается в доверие и норовит что-то выпытать. Взывает к чести «бывшего аналитика» и «боевого офицера»… Однако минутка слабости, похоже, была натуральной. Пыталась выправить ситуацию, но спотыкалась… И прощальная улыбка была настоящей. Утром она улыбалась совсем иначе…

Да ну, хватит. Какой из меня психоаналитик? Зарекся же читать по глазам… Обычная тактика: к тебе благосклонны – улыбайся и нападай; допрашивают – бойся и плачь… Возможно, я вовсе не выиграл эту беседу, а поддался на ее многоходовку. Она открыла мне свою слабость, и теперь я вынужден относиться к ней с долей нежности.

Вспомнилось, как однажды Фрайд умудрился растрогать тем же методом саму Кэйси. Ее излюбленным приемом убеждения было пустить слезу. Казалось, все вокруг понимали, что это игра (кроме Корлейна, разве что), но ничего не могли с собой поделать и поддавались. А Фрайд отплатил ей той же монетой: он единственный распознал, что в ней «сильно материнское начало», и с ней надо быть «маменькиным сынком». Помню, я его в шутку обозвал Фрейдом, на что Крег поржал, а потом втихаря выяснял у меня, кто такой Фрейд… Надо знать Марка, чтобы понять, как он грамотно сумел выстроить разговор, чтобы и достоинство не уронить, и поныть как следует. В результате из нас троих он один получил увольнительную на целый месяц и укатил куда-то в Юго-Восточную Азию. А мы с Крегом, как и положено, пооткисали всего неделю: он на пляже под Барселоной, кишащем потными испанцами, я – в Мастиано с Мари.

*

Мои размышления прервал Гарри Игнатьев-Фойерман, на которого я наткнулся перед дверью собственного кабинета. Всенародный и общекорпоративный наш друг стоял, переминаясь с ноги на ногу, и сосредоточенно елозил шоферской перчаткой по телефону (а не шатался, как обычно, поперек коридора, мешаясь всем на травелаторе и заигрывая с каждой проезжающей женщиной, независимо от ее возраста и привлекательности). Гарри Федорович был одет в свой знаменитый черно-красный комбинезон гонщика с активным охлаждением, облепленный нашивками со всех стран мира, где этот потомственный водила успел помотаться за свой век. Загорелая лысина была выбрита под ноль, аж отсвечивало. Как всегда, от него пахло фастфудом, потом и освежителем салона.

– Здорово! Где пропадаешь, едрить-батон? – он мигом убрал телефон, содрал перчатку и протянул красную ручищу.

Гарри выглядел настороженным, как сказали бы те, кто с ним коротко знаком и не говорит по-русски. На самом же деле он был напуган до ужаса, и я это понял сразу.

– Хрен ли вы тут делаете, ученые, профессоры кислых щей, мать вашу?! – зарядил он материться опасливым полушепотом. – Меня чуть не убило, едрить, крыло прохреначило насквозь. Задержись я на полминуты, все – капец мне был бы!

Я молча схватил его за плечо и потащил по коридору в переговорку. Идти было два шага, он не успел засопротивляться. В переговорке сидел одинокий программист с ноутбуком; с ходу я гаркнул «Совещание у нас тут!», и он испарился. Я затолкал Гарри внутрь и запер дверь.

– Ну, выкладывай, только без эмоций и подробно.

И Гарри многословно, с отступлениями рассказал, как он с утра летал то за одним, то за другим в несколько магазинов, весь город исколесил, едрить-батон… Возвратившись, он парковал оверкар на своем обычном месте на крыше, и что-то ему показалось неладно с левым передним антигравитатором. Вылез он, значит, посмотреть, и точно – почистить бы надо сетки, а то откажут на дороге, а ведь говорил он Рустему, но тому все до фени… Словом, задержавшись на минуту с антигравитатором, он удачно избежал прямого попадания «хрен знает какой шняги», вылетевшей прямо из крыши здания, «ракета херова!..» Оверкар тряхнуло неслабо, внутри отказала вся электроника, машина даже рухнула на асфальт, а ведь Гарри говорил Рустему, что надобно бы противоударный аккумулятор поставить, но фиг ли толку… В результате, пробило ему левое крыло. Это-то не страшно, дырка с два кулака, с ровными краями, а поверхность крыла целая, летать можно, кособочить маленько будет, ну да не на таких тазах летали… Самое главное – сила удара; это Гарри больше всего напугало и вместе с тем восхитило. Вот бы жахнуть из такого по египетским сепаратистам, едрить мать их…

Слушая его словесное недержание, я лихорадочно соображал, где еще предстоит сегодня обнаружить следы моего безрассудства. Теперь и на крыше, и черт знает в какой дали, куда оно могло долететь…