Накалывая диалектику потерянных мыслей-носков.
И в себя вбирают и пьют
Космодромы, Вагнера, Китеж-град.
Огоньки
***
Огоньки в бутылке водки
Мерзкой солнечной гримасы,
На ветру шуршат ошмётки
Изумрудной биомассы.
Пустотой полны карманы,
Полнотой пуста посуда.
Мы смешные наркоманы
Потребления абсурда.
Невесомо слово наше.
Двое – в гроб. Кто будет третьим?
Больно жить в безвкусной каше,
Что-то нужно делать с этим…
В уродливом мире
Реальностью Матриц дробятся последние чувства:
От сборища клоунов – к ровной плантации клонов.
Тут всё, что не гроб – неминуемо ложе Прокруста.
И всё, что не яд – то градация одеколонов.
В уродливом мире, растущем на знати и черни,
Мы все остаёмся унылым продуктом брожения…
Из дёсен настойчиво лезут мохнатые черви,
И тени размазаны птицей головокружения…
Звероутро
На плите звереет чайник, извергая носом воду,
За окном – пернатый хищник в круглом образе светила.
Утро долбит жёлтым клювом панцирь старому заводу,
Не проснётся черепаха – там теперь склады тротила.
Тихо ползает троллейбус, завалив рога за уши,
По беззубым ртам колодцев люди улиц варят жижу,
Млеют нищие кварталы… Я смеюсь в экране лужи
И беззвучно проклинаю всё, что с детства ненавижу…
***
Голые стены Венеции сложены в бледно-сиреневых высях,
Яхонта красного горсти не брошены, сок отрицания высох.
Сердце патриция занято вазами, руки плебея – глиной,
Ветки истории – трупом со стразами, рынком и Магдалиной.
Мир отвратительным хижинам жидким, жирным дворцам. И сам
Мир устоялся, собрал пожитки, высушил паруса.
Ветер шипит в такелаже, и тихий дьявольский шепоток
Реет над фарсом истории, смятой в вечное шапито.
Рожденье истины
Веселье и смех разрастаются Талией.
В этой тупой программе
Есть две кнопки – «Выход» и «Далее».
Пока слепые рыдали,
Сидя в навозной яме,