Арматура

Богданович только посмеивался.

Убираться торопились. Никто не признался открыто, но всем не терпелось посмотреть, куда же их привезли.

Кирилл очень надеялся, что здесь окажутся люди, способные его понять и принять. На свободе у него было огромное количество знакомых, поклонников таланта, но по-настоящему близок он был только с одним парнем из детского дома. Тот был простой, замкнутый, даже зажатый, в отличие от артистичного Кирилла, которого иначе, как Киркоров, и не называли. Однако, звёзды обречены на одиночество, как на небе, так и на земле. Тот единственный друг терпеливо сносил истерики и эмоциональные «загоны» Кирилла, тихим голосом давал простые и действенные советы. Вот бы встретить такого человека здесь, мечтал Кирилл.

Покончив с уборкой, парни вызвали Григория Сергеевича на обещанную экскурсию.

– Откуда начнём? С территории колонии или с отряда? – спросил воспитатель.

– С отряда!

Одевшись «по-уличному» в зелёные утеплённые куртки с полосой на спине, чёрные валенки-бурки и болоньевые шапки-ушанки, пацаны впервые шагнули, как в космос, за пределы карантинного отделения в отряд.

Коридор первого этажа был о-о-очень длинный, так же, как и второго, спальные комнаты скромные, но уютные, очень чистые, а главное – в каждой комнате, рассчитанной на шесть человек, свой туалет. Григорий Сергеевич сразу показал, где после перевода в отряд они будут спать. Оказалось, все начинают с одной комнаты, а потом переводятся в другие: сначала на первом этаже, потом на второй – в льготные условия. Разница в наличии-отсутствии телевизора, но на самом деле, разница в отношении сотрудников. Сначала ты работаешь на репутацию, потом репутация на тебя. Так объяснял воспитатель.

– Всё как в армии, братульки. А тут чайная: холодильник, скамейки, столы. Вот спортзал. Будете погибать на гирях и под штангой. За год дрищ в качка превращается. Начальнику отряда к сорока годам, а восемнадцатилетние после его тренировки на трясущихся ногах отсюда выходят.

– Вот это по мне! – не удержался Богданович.

Григорий Сергеевич показал комнату хранения личных вещей, сушилку, просторную, увешанную пёстрыми плакатами Пэ-Вэ-эРку, душевую на две лейки.

– А где все люди? – поинтересовался в конце экскурсии по отряду Кирилл.

– На обеде. Кстати, надо бы поторопиться, они скоро вернутся.

– А что за этой дверью? – спросил Лёха.

– Студия кабельного телевидения, звукозаписи и репетиций музыкальной группы, – небрежно махнул рукой воспитатель.

– Чего-чего? – изумился Кирилл.

Григорий Сергеевич открыл дверь, и Мамонтов вернулся в давно знакомый мир музыки.

– А можно тут петь?

– Если умеешь, будешь петь, – твёрдо сказал воспитатель. – Не хочешь – заставим.

– Наоборот, очень хочу. Я когда в Москве работал в одном популярном шоу, – заторопился Мамонтов. – Я пел и ставил танцы девушкам танцовщицам. Это было что-то вроде кабаре-мюзикла.

– Шутишь? – Григорий Сергеевич посмотрел на Кирилла.

– Да врёт он, – махнул рукой Богданович. – Пойдёмте лучше, Сергеич, посмотрим ваш хвалёный стадион, о нём даже на этапе рассказывали.

– Я не вру, – пробурчал Кирилл и обернулся на Зыкова, везде ходившего последним. – Я был артистом на хорошем счету, и пою я хорошо, у меня поставленный тенор.

Лёха отвернулся, глядя под ноги, ускорил шаг, догоняя остальных.

Общежитие отряда было обнесено высоким, метра четыре, ограждением из толстых прутьев и плоских перекладин, вроде тех, что вокруг больниц, театров, стадионов. Колючей проволоки наверху не было, преодолеть такую преграду не составило бы труда и ребёнку.

– Ну, вот, богатыри, перед вами три дороги – три пути! – Григорий Сергеевич остановился у калитки локального участка общежития отряда, доставая из кармана массивный ключ-проходник. – Смотрите внимательно: прямо пойдёте – в дисциплинарный изолятор попадёте, а если дальше, то в ларёк. Налево пойдёте – в промзону попадёте, а там училище стоит, где учат на швею, повара, столяра и так далее. Направо пойдёте – в столовую, а напротив неё – стадион. Посредине здание дежурной части. Там сидит дежурный и всё видит в камеры.

– Былинный камень на распутье, – все обернулись на Зыкова. Лёха смутился, пожал плечами. – Картина такая у Васнецова. Витязь на распутье. Вспомнил просто.

– Рисуешь? – спросил воспитатель.

– Вообще не умею.

– А чего тогда?

– Просто. Прочитал.

– Читать любишь?

– Умею.

– Значит, не дурак, – констатировал Григорий Сергеевич, закончив внезапный допрос. – Нам тут нужны умные люди.

– Читать любит, ещё не значит, что умный, – Богданович махнул рукой на Зыкова. – Какой смысл знать название картины? Чем это может пригодиться? Даже петь и то полезнее.

– Вот спасибо! – театрально поклонился Кирилл, который внимательно прислушивался к разговору. – Оценил мои таланты!

Григорий Сергеевич провёл новичков по территории, показал стадион, беговую дорожку, турники и уличные тренажёры. Заглянули в столовую, поднялись в дежурную часть, на втором этаже которой висел телефон для звонков родственникам. Второй стоял в кабинете начальника отряда.

– Вот и весь ваш мир на ближайшее время, – развёл руками воспитатель. – Пошли домой, в карантин. Завтра в отряд. Поступите в полное распоряжение майора Беляева. Михаила Александровича. Обедать будете уже в столовой вместе со всеми.

Вечер прошёл внешне, как обычно, но чувствительный к мелочам Кирилл заметил – пацаны напряжены. Мамонтов вспомнил, как говорил сотрудникам, что не хочет сидеть с малолетками, с детьми, вспомнил, как робко требовал отправить его в колонию для взрослых.

– Когда дорастешь, я тебя отправлю, – пообещал суровый Николай Сергеевич, заместитель начальника по оперативной работе. – А пока выкинь эти мысли из головы. Иначе я тебя в камеру запру, изолирую от остальных. Мне паникёры не нужны.

На самом деле, Кирилл вообще не хотел никуда ехать, просто ему было непонятно, что ждёт за дверью карантина. Что там за компания? Поймут ли его? Получится ли блистать, как он привык? Он надеялся, что начальник отряда разрешит заниматься пением, может быть, танцами. Бывают в тюрьме танцы?

Лёха замер, сидя на стуле, глядя в окно на глухой серый забор. Даня ходил из угла в угол, шевелил губами, иногда улыбался.

– Давай-ка в шахматы сыграем, пупс? – внезапно предложил Богданович. В детдоме заставляли учиться играть в шахматы, Кирилл умел. Он согласился, и блатной, обыграв его три раза подряд, усмехнулся презрительно и бросил игру. Ушёл из комнаты.

– Может, хоть телек включим? – Кирилла угнетала тишина. Никогда ещё в его жизни не было столько концентрированной тишины. Лёха молчал. Так они и сидели. Заходил Богданович, делал круг по Пэ-Вэ-эРке и снова уходил.

*

Михаил Александрович твёрдо помнил, что не волен выбирать прибывающих осуждённых, но может выбирать своих старших помощников. Знал свое право карать и миловать, подвергать опале или приближать к себе. С Мезиным Беляев старался говорить с глазу на глаз, про себя называя его советником, а его помощников-бугров, с которыми, в основном, общался и ставил задачи сам Никита – «капорежимэ», на итальянский манер. Таким образом, начальник отряда учил пацанов беречь информацию, умело распоряжаться ею.

Заглянув, как заведено, в девять вечера в кабинет, Никита спросил, нужен ли актив отряда или разговор будет, как обычно, с глазу на глаз.

– Сегодня расширенное заседание, но без Кузнецова, – решил Михаил Александрович. Через минуту с Никитой вошли Тёма Адер, Митя Лабенский и Витя Весельчак. Стало ясно, что характер беседы будет особый, стукач приглашён не был.

– Вы знаете, обычно мы беседуем с Никитой наедине, – начал Беляев. – Но сегодня именно что совещание, мне нужны ваши головы – память и ум.

Парни понимающе закивали, сидя на краешках казённых табуретов.