Арматура

В первый раз Богдановича «закрыли» в феврале девятнадцатого года – два с половиной года назад. Он был ещё несмышлёныш, обычный мальчишка хулиган, за плечами всего пара грабежей, да три эпизода воровства. Всем было ясно, что его в колонию не посадят, но пять месяцев, проведённых в СИЗО, были адом. Его гоняли, шпыняли, как самого молодого, заставляли «шестерить» за старшими, стирать им носки и трусы. А ведь в своей маленькой банде на свободе он был заводилой. Богданович терпел, пытался приспособиться.

В июле Даню выпустили, наградив условным сроком на один год и девять месяцев. Ни мать, ни ранее сидевший отец встречать сына не приехали. Глубоко вдохнув вольный воздух, Богданович смело шагнул навстречу новым преступлениям.

Теперь для своей банды он был матёрый волк, с которым все охотно согласились пойти на дела посерьёзнее. Всего за неделю к своему послужному списку Богданович добавил разбой и угон. Краденое добро реализовывали через знакомого барыгу. На его точке случайно пересеклись с сутулым лысоватым мужиком, который, подозрительно быстро смекнув, что к чему, дождался Даню на улице и предложил хорошие деньги за плёвое дело – взять по наводке на «гоп-стоп» человечка, забрать ценности, деньги, а главное кожаный портфель. Портфель принести мужику на адрес, остальным распорядиться, как пожелает душа. Богданович согласился.

Спустя несколько часов после передачи портфеля заказчику, Богдановича прямо на улице повязали опера и засадили в камеру временного содержания. Никогда, ни перед кем больше я не согну спину, решил тогда Даня, чуя беду.

Как только Богданович прибыл в следственный изолятор, его вывели на разговор с оперативником из «министерства добрых дел», как определил для себя Даня.

– Послушай внимательно, мальчик, – не присаживаясь, приступил к делу сотрудник. – Неважно кто я и откуда, важно сейчас сказать правильные слова, которые, очень может быть, спасут тебя от колонии.

Опер сунул ему в лицо фото сутулого «заказчика».

– Знаешь его?

– Знаю, – пожал плечами Даня.

– Имя, фамилия и адрес, где он находился.

– Не скажу, – Богданович смотрел в глаза сотруднику.

– Сядешь и надолго. Сам приползёшь ко мне, да поздно будет, а мы его и без тебя возьмём.

– Без меня, – повторил Даня.

Вечером в камеру пришла «малява». «Мы уважаем твоё решение молчать. Крепись, брат».

Повзрослевший Богданович за несколько месяцев «поднялся», был поставлен обществом главным в среде несовершеннолетних. Сотрудники вынуждены были считаться с его персоной. Богданович ел, что хотел, спал, когда хотел, «катал» связь с любой камерой тюрьмы. При этом понимал, что срок ему дадут большой. Опер «из министерства» приходил ещё, уговаривал, угрожал. Рассказал, что Саша Жданов, подельник, даёт «правильные» показания, и скоро Богдановичу «нарисуют» ещё несколько эпизодов разбоя.

Даня никого не заложил, и на Сашку зла не держал, потому что знал, как умеют уговаривать на СИЗО. Самому теперь иногда приходилось этим заниматься по приказу людей, которым видней.

В декабре девятнадцатого Богданович узнал, что беглого рецидивиста, которого он прикрывал, всё-таки взяли. Содержали отдельно, шили «вышку». Дело самого Дани пошло быстрее. Подельника быстренько осудили за грабёж и воровство на три года колонии для несовершеннолетних, и тот уехал топтать зону. Богданович отправился следом, получив пять лет. Благо, добренькое государство считает один день в тюрьме за полтора дня срока в колонии, поэтому сидеть Дане с учётом пересчёта осталось примерно полтора года – до середины апреля двадцать третьего года, девятнадцать лет отметит на воле. В ночь на четвёртое ноября их привезли в колонию.

Часы и минуты в лагере тянутся медленно, зато дни летят очень быстро. Почти неделю уже они сидят в карантине. Подъём, зарядка, завтрак, занятия с сотрудниками и учителями местной школы, на которых те что-то тарахтят, отбывая время (тут главное тихо сидеть и делать вид, что слушаешь), обед, прогулка, ужин, отбой. И так изо дня в день. Ещё раз приходил начальник отряда, спрашивал, учим ли правила внутреннего распорядка. Кирюшенька начал с ходу декламировать, пританцовывая, перечень запрещённых предметов. Ему не хватает общения. Лёха Атас плавал, волновался. Богданович выучил все ещё в тюрьме и знал, как что-то давно знакомое.

– Когда в отряд, гражданин начальник? – вежливо поинтересовался Даня.

– Думаю, после выходных, – пожал плечами майор и ушёл.

Богданович не ждал от него проблем. Наслышан, воспитательный отдел – это сброд лентяев и бездельников. Всех способных переводят в режим, где надо иметь железный стержень, или в оперативный отдел, где надо иметь мозги. Если нет ни воли, ни характера, ни способностей, то сиди в отделе воспитательной работы с осуждёнными – это Богдановичу пояснили старые опытные волки-сидельцы ещё в СИЗО.

– Дай отряднику почувствовать, что он умнее тебя. Однажды поверив в это, он никогда не заподозрит, что у тебя могут быть скрытые мотивы, – наставлял дядя Коля, к которому водили на беседы Богдановича. – Создай видимость противодействия и сразу капитулируй, не дав ему победить. Это даст тебе возможность проверить его силы, решительность, умение взаимодействовать с козлами в отряде и операми.

Богданович морщил лоб, запоминая.

– Потом затаись, подготовься и нанеси один разрушительный удар.

– Но как я это сделаю?

– Существует много способов. Например, переживай всегда за общее, в то время как большинство беспокоится только о себе. Не вздумай метать бисер перед свиньями, они этого не оценят. Забудь на время свои идеалы и принципы. Стань как все, и прояви заботу о каждом. Обещай многое, обещай самые светлые и скорые перемены, люди верят, любят сказки. Будь хладнокровным, как змея, именно её укусы ядовиты, она одна опаснее стаи волков и ямы со львами. Будь текучим и бесформенным как вода, тогда у любой облавы будешь проходить сквозь пальцы.

– Змея и вода, – кивал Даня.

– Подавляй себя в беседах, пусть говорят люди, будь приятным собеседником, а люди пусть обнажают собственные мысли и планы.

Богданович провёл много времени в беседах со старым дядей Колей. В память об этом на левом предплечье Даня набил зубастую змею, поднимающую голову над водой. На правом предплечье было набито «Бог – мой судья» – буквальный перевод имени Даниил.

Этапной дорогой и в карантине Богданович постоянно воспоминал, крутил в голове обрывки разговоров, прилаживал к окружающей действительности. Хотелось читать – в СИЗО Даня читал много интересных книг, заказывал с воли. Тут он боялся проявить себя, ведь сначала надо понять уклад лагеря. Ничего не оставалось, кроме как мечтать, воспоминать, обдумывать.

*

Ключ-проходник лязгнул в замке металлической двери-отсекателя карантинного отделения. Пацаны, смотревшие телевизор в Пэ-Вэ-эРке, привычно потянулись в коридор – к месту построения. Кирилл Мамонтов встал правофланговым – он сегодня должен делать доклад дежурного по карантину, Лёха посредине, Богданович, выходивший всегда последним, встал слева.

– Карантинное отделение в количестве трёх человек построено, жалоб, заявлений нет, доложил воспитанник Мамонтов, – протараторил Кирилл и радостно улыбнулся. – Доброе утро, Григорий Сергеевич!

Воспитатель карантина кивнул, подал каждому для рукопожатия ладонь. Кирилл жал, что было сил, но куда ему, Иванов, наверно, всю жизнь качает железо, а он, Киря, кроме пения и танцев ничем не увлекался.

– Качаетесь? – поинтересовался Богданович, который, казалось, подслушал мысли Кирилла.

– В гараже со сварочным аппаратом, – усмехнулся воспитатель. – В спортзал хожу иногда, но больше само получается. Кому забор поставить или колодец выкопать, а когда и оградку сварить на кладбище или мангал.

– Короче, подрабатываете, – понял Богданович.

– Не, —старлей зевнул, поглядел на часы. – Забесплатно. Послушайте, сегодня суббота, значит, день генеральной уборки. Я открою все помещения, а вы дружно каждое из них намоете качественно под пену. Когда закончите, устрою для вас экскурсию по колонии.

– А такая уборка каждую субботу? – спросил Лёха. Он вообще порой задавал странные, ненужные вопросы. Непонятно, о чём он всё время думал. Зато было ясно, о чём думает Богданович, который, пока воспитатель был на выходном, снова курил. Кирилл тоже хотел посмолить, но боялся, да и Богданович всё равно бы его не угостил.

– Каждую, – подтвердил воспитатель. – Да вы не грустите, это дело привычки, к тому же в отряде народу больше, значит, каждому убираться меньше. Ну, начинайте! Я кофе выпью, время раннее – семь утра, а работать мне до самого вашего отбоя.

Пацаны вооружились вёдрами и тряпками и побрели в умывальник наливать воду.

– Даня! – выглянул из кабинета Григорий Сергеевич. – Ты за главного, отвечаешь за качество уборки. Но учти, если сам мыть не будешь, я Кирилла Мамонтова главным назначу!

– Понял, – улыбнулся Богданович и повернулся к пацанам. – Начинаем от запасного выхода справа и моем каждое помещение до робота, потом центральный продол.

– В смысле, робота? – Кирилл не очень разбирался в фене, потому что в СИЗО просидел почти всё время в одиночной камере.

– Робот – это дверь железная так называется в тюрьме, только она не такая как эта, просто похожа, – пояснил Лёха, потому что Богданович не удостоил Кирилла даже взглядом. – А продол – это коридор, он длинный и продольный.

– Пухлый, ты наводишь пену, Атас, затираешь пол насухо после него, я протираю стены и вообще двигаюсь по пыли, – сказал Богданович.

– Не такой уж я и пухлый, – обиделся Кирилл, втянув живот. – Просто в СИЗО мало движения, а еда калорийная.

Лёха зыркнул на Богдановича, схватил ведро и первым вышел из умывальника.

– Давай, Кирюша, шагай! – кивнул в сторону выхода Богданович.

– Такой ты злой и вредный! – покачал головой Кирилл.