Арматура

Беляев знал – чтобы стать образованным, нужно прочитать сто книг, но чтобы понять каких именно, придётся штудировать тысячи. Что ж, решил начальник отряда, буду развиваться сначала сам, и принялся за сочинения Антона Макаренко.

Вдруг начальник отряда вспомнил, что обещал вывести Богдановича на звонок отцу. Телефон стоял в кабинете Беляева, позвонить можно было только написав заявление, на котором ставил визу «разрешаю» начальник колонии. С момента прибытия Богданович не пользовался правом звонка.

Беляев открыл дверь карантинного отделения, постучал ключом-проходником в крашенный серый металл. Из спального помещения выглянул Мамонтов.

– Кирилл, будь любезен, позови Данилу, – попросил отрядник.

– Я здесь, начальник, – выглянул из умывальника Богданович. Он чистил зубы.

– Звонить пойдёшь?

– Я быстро, сейчас, – заторопился осуждённый. – Только умоюсь.

В кабинете воспитателя Богданович присел на табурет у входа, отвернувшись от Беляева, снял трубку с обычного проводного телефона, стоящего на тумбочке, набрал номер. Начальник отряда утомлённо развалился в кресле, снял трубку с такого же аппарата. Он обязан был прослушивать все переговоры.

Отец ответил с пятого гудка.

– Слушаю, – сказал знакомый голос чужим тоном.

– Пап, это я, – Богданович провёл ладонью по лицу.

– Даня? – голос на том конце казался хриплым. – Где ты? Мне звонили, сказали ты в колонии.

– Это правда.

– Как ты там?

– Нормально. Одет по сезону. Кормят хорошо. На УДО не хочу. Сижу в карантине.

– Там всё так, как люди говорят?

– Всё так.

Начальник отряда поморщился. Нельзя обсуждать по телефону режим, порядок и условия отбывания наказания, других осуждённых. Разрешено говорить на общие темы.

– И что думаешь?

– Прорвёмся, пап.

– Ты там не дури, не совершай глупостей. Я в своё время прошёл через это. И за себя отсидел, и тебе бы хватило отсыпать, да вишь ты сам… Думай о доме.

– А есть он дом-то?

– Дом там, где ждут, сын. Я тебя жду.

– Помнишь, тогда, я вышел из СИЗО, а вы меня даже не встретили. Ни мать, ни ты.

– Это не единственная и не последняя моя ошибка, Даня… И ты не раз ещё ошибёшься.

– Я знаю.

– Береги себя. Сможешь снова позвонить? Из СИЗО ты звонил часто.

– Наберу как-нибудь. Когда в отряд выйду и осмотрюсь.

– Хорошо. Я буду ждать.

– Спокойной ночи, пап.

– Спокойной ночи, Даня, сынок.

Богданович положил трубку и так и остался сидеть спиной к начальнику отряда. Беляев кашлянул, поднялся из-за стола.

– Пойдём, что ли?

– Пойдёмте, гражданин начальник, – ровным голосом отозвался Богданович, встал и шагнул за дверь кабинета, привычно, по арестантской привычке, заложив руки за спину. Чуть сутулясь, Богданович шагал вперёд и размышлял об отношениях с отцом, которые улучшились, стоило ему сесть.

*

О своей судьбе думал и Никита Мезин, обходя комнаты, желая приятных снов пацанам. В колонию он загремел в августе прошлого года, осуждённый за воровство по домам в глуши Архангельской области. В те времена, чтобы заработать в колонии поощрение, и тем более выезд в магазины, в кино или на шашлыки – нужно было пахать, не покладая рук. Банда старших пацанов была, как кусок стальной арматуры – не сломать, не согнуть. Сам Никита считал, что «страданул» он изрядно, а пинков получил достаточно, чтобы изучить самую суть организации жизни, где всё подчинено распорядку дня. Зазевайся, и с тебя спросят строго, сначала как «с симпатичного», а потом как «с понимающего». Мезин вникал, разбирался в хитросплетениях непростых иерархических отношений в пацанской среде. Только «поднявшиеся» из карантинного отделения в отряд считались «зелёными», им было позволено какое-то время ошибаться безнаказанно, но работали они всегда больше остальных – это называлось «вникать». Никита вникал дня три, больше не дали.

Казалось, что уборка – это смысл существования этой колонии. Здесь постоянно что-то красили, чистили, косили, переносили с места на место и мыли, мыли неистово, тёрли так, что краска слезала. Приходилось снова красить. Порядок в отряде был как в лучшем хирургическом отделении страны. Понадобился почти год, чтобы, пройдя всю лестницу от «зелёного» до «правой руки», Мезин стал во главе старших пацанов отряда, был избран и назначен председателем совета отряда, а если бы в колонии была криминальная субкультура, считался бы смотрящим.

Никита понимал, что должен что-то предпринять, чтобы выйти из тени предыдущего старшака, который до него «рулил» отрядом больше года. Если оставить всё как есть, то навсегда запомнишься людям как преемник, но не самостоятельная величина. Начальник отряда помогал и наставлял Мезина, советовал завоевать сердца и умы ребят, переманить их на свою сторону, найти к ним подход, так или иначе, преодолеть сопротивление. Да, тогда в отряде было сопротивление, люди, готовые объединиться и бороться против администрации и против него, Никиты, лично.

С врагами бороться тоже учил Беляев.

Михаил Александрович не ошибся в выборе нового лидера. Нужен был сообразительный, но не слишком умный, исполнительный, но с умением «прогаситься», общительный, но не доверчивый, а главное, надёжный мальчишка, которому сидеть в колонии ещё не меньше года. Выбор пал на Никиту и ещё трёх парней. Начались разговоры наедине, проверки. Начальник отряда искусно создавал проблему, решая которую, воспитанники проявляли себя. Все лишние отсеялись, а для Мезина открылся неведомый мир человеческих отношений, где слова бьют, как разрывные пули, где за вторым дном следует третье, где победа – это власть над умами.

– Преданный, инициативный солдат, психологически готовый выполнить любую задачу, сражается более успешно, он личность, а не просто боевая единица, – наставлял Беляев. – Окружай себя надёжными людьми, но помни, предаст ближайший.

Никита учился, внимательно читал все книги, которые предлагал начальник отряда: Антон Макаренко, Марио Пьюзо, Теодор Драйзер, Роберт Грин, Николо Макиавелли, Балтазар Грасиан, Виктор Астафьев, Александр Солженицын, Джордж Оруэлл – книга за книгой парень постигал теорию управления людьми. И знал что делать, когда придёт его время.

Никите нужно было показать людям, какую выгоду им принесёт его главенство, подобрать ключик к их умам и сердцам, а не вломиться туда с угрозами, как это делали предыдущие старшаки. Следует пообещать перемены, выявить пастуха недовольного стада, решить вопрос с ним. Остальные овечки разбредутся и сами попадут в расставленные капканы по одной.

Мезин уверил, что все вопросы будут решаться по справедливости, что у каждого «зелёного» будет право голоса такое же, как у него самого и его «правой руки». Никита гарантирует и лично отвечает, что все будут относиться друг к другу уважительно и корректно. Он потребовал прекратить оскорбления, забыть прозвища, предлагая объединиться в один дружный коллектив, где каждый каждому друг, а не соперник. Старшак убеждал пацанов, что теперь они будут являться частью привилегированного клуба, будут помогать друг другу скорее освободиться.

– А тот, кто будет мешать всем нам скорее вернуться домой, – Никита тогда строго оглядел притихших пацанов. – Тот будет нашим злейшим врагом, которого мы безжалостно истребим.

Ребята молчали.

– Кто не с нами, тот против нас! – Мезин развёл руки и улыбнулся. – А кто со мной заодно, тот мой брат и всегда может рассчитывать на мою помощь, заботу и участие. Всем желаю условно-досрочного!

Это был первый серьёзный разговор нового лидера в мае этого года. Пацаны одобрили. Мезин вышел из Пэ-Вэ-эРки, где проходил тот разговор и поспешил в кабинет начальника отряда. Там его ждал с докладом автор этой затеи.

*

Однообразный быт, плотный, но скучный распорядок дня, вкусная, но одинаковая еда – приходилось заново привыкать к лагерному вакууму. Богданович почти не разговаривал с «тёпленьким» симпатягой Кирюшой, а тот тараторил без умолку, рассказывая про свою нелёгкую детдомовскую бродяжью судьбу. За несколько дней всего парой слов перекинулся с Зыковым, которого про себя прозвал Лёха «Атас», из-за его постоянной тревожной готовности бежать навстречу открывающимся дверям карантина. Заслышав лязг замка, воспитанники должны были выйти из Пэ-Вэ-эРки, где они проводили всё своё время, и построиться в шеренгу. Даня вразвалочку шёл последним, глядя, как Лёха Атас оленьими прыжками летел к месту построения. Надо уважать себя и свой статус, считал Даня, который, по большей части, разговаривал с самим собой, вспоминая моменты своей жизни.