Первый ученик

– Верно.

– Есть шанс, что на самом деле мы лежим сейчас где-то в воде и пускаем пузыри? – Макс снова качнулся, но удержал равновесие.

– И очень большой, – ответил Раимов. – Что ты видишь, Максим? – впервые со дня знакомства мужчина назвал его по имени, это ли не признак прогрессирующего бреда.

– Отца. А ты?

– Мать, – мужчина рассмеялся. – Интересный выверт, если учесть, что она сбежала с каким-то придурком в столицу, сбросив меня на руки бабке сразу после рождения. А вернуться запамятовала, – он посмотрел на парня. – Скучаешь по отцу?

Грош едва не спросил по которому: по тому, что учил его вырезать фигурки из дерева и подарил первый перочинный нож, или по тому, что выпивал за ужином пару рюмок, а потом манил его пальцем и хватал за ухо, называя чернорубашечником, хотя до того, как он первые наденет форму, пройдет еще немало лет.

Это все газ, он провоцирует образы и видения, он воскрешает не только мертвецов, но и чувства. Парень потряс головой и тут же склонился, картинка расплылась, его начали сотрясать спазмы, но выходить давно уже было нечему.

– Держи, – Тилиф дождался, пока парень смог восстановить дыхание, и протянул ему сложенный вчетверо листок бумаги. Макс протянул руку и промахнулся на добрый десяток сантиметров. – Фоторобот одного из тех, кто убил твоего батю. Я долго размышлял: отдавать или нет.

– Одного из?

– Ты не в курсе? По версии корпуса Траворота, преступников в черных рубашках было двое, – парень снова протянул руку, но на этот раз Шрам, словно в насмешку, убрал листок сам. – Дай слово, что посмотришь, когда выберемся. Если выберемся.

– Даю, – быстро сказал Грош, выхватывая бумагу и тут же разворачивая ее и направляя на черно-белый рисунок фонарь.

– Ну, Малой, – скривился Тилиф.

Макс посмотрел на стилизованное, лишенное индивидуальности изображение.

– Вот оно как, – проговорил заглядывающий через плечо отец.

Парень смял листок и отбросил. Лицо было вполне узнаваемо. «Один из». О личности второго Грошев уже начал догадываться.

– Твое лицо тоже печатали на таких, – неожиданно произнесла мертвая девушка.

Многие думают, что блуждающие не способны ни на что, кроме ненависти. И они правы. Но если уж их материя может сформировать руку, чтобы взять в нее нож, то почему бы не сотворить подобие гортани, чтобы издавать звуки. Другое дело, что обычно им нечего сказать. Во что бы не перерождались души после смерти, в них оставалось слишком мало от человека. Разве что память.

– Было дело, – Тилиф повернулся к девушке.

– Ты сидел? – удивился Грош, он почему-то считал Раимова неуловимым для корпуса.

– Нет. Она забрала заявление, – он прикрыл глаза. – До сих пор не знаю причины.

– Что ты сделал?

– А ты догадайся, – лицо Тилифа застыло. – Ты же умный парень, Малой, что мог сделать двадцатилетний бугай, мнящий себя пупом Вселенной, с задавакой, давшей ему от ворот попорот? С красивой задавакой.

Макс скрипнул зубами.

– Заткнись, – вяло огрызнулся Шрам на стену. – Я, может, урод еще тот, но ее не убивал. Она умерла спустя пару лет.

– Умерла? От болезни? – спросил Макс.

– От веревки на шее, – мужчина дернул плечом и снова рявкнул в пустоту: – Хватит! – и, отвернувшись, добавил: – С призраками проще, их можно обуздать, а это… – он махнул рукой. – Чтобы избавиться от глюков, надо отпилить голову.

– Хорошая идея, – вставил Грошев-старший.

Впервые парень был с ним согласен.

– Ладно, – Шрам неловко поднялся, сдавлено застонал, когда пришлось опереться на раненую ногу. – Хватит жевать сопли. Я иду на выход. Все остальные могут либо следовать, либо идти к черту со своей моралью, – он поднял сломанный стул и захромал к крайней правой выработке.

– Концентрация газа там может быть выше, – парень встал и осветил темное отверстие.

– Тогда начинай дышать через раз.

Вбитые прямо в стену металлические скобы заменяли лестницу. Тилиф спускался долго. Шипел сквозь стиснутые зубы, иногда вполголоса ругался, пока, наконец, не повис на руках и не разжал их, упав на камень. Приземлился он плохо, издав отрывистый крик, и замер на месте, стиснув кулаки от боли.

Макс поймал в круг света его белое постное лицо и не нашел в себе сил для сочувствия.

До развилки они добрались минут через двадцать. И если концентрация газа и была здесь выше, то они этого не заметили. Призраки и видения остались выше. Или же надежно спрятались в их головах. Максу казалось, что он плывет в тумане. Если раньше картина расплывалась редко, теперь же она лишь иногда становилась четкой.

На решетку слива, о которой говорил Шрам, парень просто наткнулся, когда уже успел потерять счет времени. Она была похожа на гигантский дорожный люк, перегораживающий круглый ход, но не отлитый из металла, а сваренный из толстых четырехгранных прутьев. Дужка, предназначенная для замка, была пуста.

– Раздолбайство, – подошедший Тилиф отставил сломанный стул и взялся за решетку. – Почему никто не додумался сбежать? Помогай, Малой, хватит нос воротить.

– Бежать? – прохрипел Макс, тоже хватаясь за прутья. – Знаешь, что делают, когда сбегает убийца? – он напряг мышцы. – Отпускают смертельный хвост, дают призраку его жертвы полную свободу, – железо заскрежетало, парень покачнулся. – Хвост найдет убийцу лучше и быстрее своры охотничьих собак. Он не отступит, не передумает и не простит. Он последует за обидчиком на край света и дальше. Каждый убийца имеет право на такую же смерть, как и его жертва. Это право гарантировано мертвым лично Императором.

– В каком замечательном мире мы живем, Малой, – петли взвизгнули, и Шрам последним усилием сдвинул круглую решетку, преграждающую бугристый, будто проеденный гигантским червем, коридор.

В лицо парню дохнуло терпким прохладным воздухом. Макс от неожиданности заморгал. Всего десяток шагов – и темнота камня сменилась мглой вечернего неба. Живого, наполненного ветром, шорохом листьев и запахами летнего остывающего дня. Кусты чуть качали ветвями, приоткрывая уходящий вниз склон. Они выбрались.

Раздался шорох, и жесткая рука обхватила парня за шею, фиксируя голову. Грош почувствовал, как теряет ориентацию. Небо с только что зажегшимися звездами завертелось, словно в калейдоскопе.

– Шрам, – на выдохе позвал он, ощущая в ногах противную слабость.

– Не угадал, студент, – раздался у самого уха незнакомый голос.

Парень качнулся, и в бок тут же вошла боль. Острая, жгучая, горячая. Макс закричал. На краткий миг боль вернула четкость сознанию. Мир собрался став кристально ясным и пульсирующим. Биение сердца переместилось куда-то в низ живота.

– Прости, Малой, – донесся до него разочарованный шепот, и он почувствовал, как боль хлестнула снова, когда что-то острое вытащили из его тела.

Хватка на шее исчезла, и Макс развернулся, желая посмотреть на того, кто загнал ему в бок несколько сантиметров стали.

Мужчина в камуфляже стоял позади и держал в руке покрытый кровью нож. Его кровью. Лицо оставалось совершенно спокойным. Грош никогда раньше не встречался с ним, но лицо он знал, как и несколько миллионов других жителей Империи. Не раз видел этого человека на экране телевизора, когда все каналы воспевали героя, спасшего из-под завала детей. Совсем недавно это же лицо смотрело на него с черного камня аллеи славы в Ворошках. С памятника на могиле Кирилова Антониана, с чьим призраком он сражался.

– Мне жаль, Максим, – повторил стоящий чуть поодаль Раимов.

Грош хотел что-то сказать, вернее, послать Шрама с его жалостью блуждающему в зад. Но в этот момент мир снова скрылся за размытой пеленой, и парень понял, что падает. Летит спиной вперед на склон. Удар и боль багровыми искрами вспыхнула перед глазами. Кувырок – и снова удар, треск веток. Макс кричал, должен был кричать, но почему-то не слышал ни звука. Еще два переворота – тело замерло. Каждый вдох отдавался мучительной пульсацией. Перед глазами снова оказалось ночное небо.

Покачивающееся сознание стало ускользать, боль медленно отдаляться. Сколько времени прошло в этом мутном покачивании? Он не знал. Но когда снова открыл налившиеся тяжестью веки, то понял, что глюки последовали за ним и сюда. Перед ним на коленях стояла Настя и плакала, то и дело склоняясь к его лицу и покрывая поцелуями. Он почти не ощущал касаний ее губ. Он хотел спросить, какого черта она делает, но понял, что не может ни открыть рот, ни поднять руку. Везение, отпущенное ему в этой жизни, закончилось. Как всегда на самом интересном месте.

Урок шестнадцатый – Искусствоведение