Первый ученик

– Леха молчит, ждет твоего пробуждения. Или смерти. Не очень по-геройски, не находишь?

– Ты действительно думаешь, что это сработает? А если Шрам жив? Если Маст даст показания? Если…

– Маст не дурак признавать соучастие в контрабанде. Жить хотят все. А твой Шрам, – пальцы девушки скользнули по подушке и задели волосы, – мертв.

– Не выдавай желаемое за действительное.

– Так ты мне поможешь?

– Нет. И ты знаешь об этом.

– Упрямый осел! Ты не представляешь…

– Представляю. Лисицына, чего тебе надо? Я что, похож на святого?

Дверь открылась, и в палату вошел врач. Настя закрыла лицо руками, плечи задрожали, и она, не глядя ни на кого, бросилась вон.

– Обидел девчонку, – попенял Грант.

– Вы ничего не знаете.

– Куда уж мне, – он включил верхний свет. – Чего тут знать, когда она ночей не спала, под дверью дежурила, ждала, пока очнешься.

– Охотно верю, – Макс пошевелился. – Говорят, связь восстановили?

– Точно, – мужчина снял несколько датчиков с груди парня.

– Я должен поговорить с кем-нибудь из корпуса. Это возможно?

– Мы в Императорском бункере. Тут можно почти все: и осаду выдержать, и армией командовать. Зачем тебе?

– Контрабанда камней, Тилиф Раимов, Лисицыны…

– Да-да. В детали я не вдавался, но ваши друзья рассказали.

– Я должен сообщить, – Грошев попытался приподняться, врач мягко толкнул его обратно. – Раимов жив. Так же, как и Антониан Кирилов, – врач отвел глаза, – они оба живы.

– Успокойтесь, Грошев, иначе у вас разойдутся швы, и вся моя работа насмарку. Следите за пальцем, – он приблизил указательный палец к носу, а потом обратно. – Голова не кружится?

– Нет. Вы не слушаете, это важно.

– Я слушаю, – врач присел на стул, где недавно сидела Настя, и, выдвинув верхний ящик, достал и вскрыл упаковку со шприцом. – Когда вас принесли, вы бредили. И когда выходили из наркоза тоже. Вы разговаривали с неким Шрамом и с отцом, – мужчина внимательно посмотрел на Грошева. – Ваш отец мертв?

– Меня пырнули в бок ножом, – Макс почувствовал, как при воспоминании об этом внутри начинает подниматься ярость. – И это сделал не призрак.

– Вы упали со склона и напоролись на что-то. Мозг сыграл с вами злую шутку, Грошев. Потребуется время, чтобы отделить ложные воспоминания от настоящих, – мужчина набрал в шприц прозрачную жидкость. – Я бы рекомендовал обратиться к невропатологу и даже психиатру, – парень смотрел, как игла входит в вену, поршень сперва чуть отходит, препарат смешивается с кровью, а потом, подчиняясь движению чужих пальцев, вливается в вену. – Кстати, девушка готова вызвать сюда любого специалиста.

– Надо думать, – Макс перевел взгляд на дверь и расхохотался, – Лисицына.

Врач встал, лампы в комнате снова погасли.

Через три дня ему разрешили вставать, а через пять он уже вовсю бродил по коридорам бункера в зеленой больничной пижаме и шлепанцах на босу ногу, а новая форма с чужого склада заняла место в шкафу.

Хранилище Императорской семьи отличалось от учебного, как небо и земля. У лагеря был просто склад с парой лабораторий, здесь – целый подземный центр, вмещавший в себя не только кубы с высокородными мертвецами и реликвии династии, о которых принято говорить трагическим шепотом и называть не иначе как «сокровищами»,Тут жили и работали больше ста человек. Исследователи, псионники, студенты, практиканты, охранники, повара, врачи и еще император знает кто. Хотя именно он, возможно, и знает. Бункер был в любой момент принять членов правящей семьи и их приближенных. Маркелов не соврал – отсюда можно было руководить страной. Конечно, к командному пункту и в крыло для правящей династии его никто на экскурсии водить не собирался.

Грошев бродил по залам с экспонатами, где и застал Игрока. Минуты две наблюдал, как тот увлеченно моет полы.

– Ну, и как оно? – лениво спросил Макс и друг медленно выпрямился. – Жить в Императорской сокровищнице?

– Не фонтан, – Леха оперся о швабру. – Как-то карьера уборщика меня не прельщает, а здесь тем, кто родился дальше острова Императора[20 - Остров Императора – искусственный остров на озере Тиррен, сравнимом по площади с небольшим морем. Империя в империи: дворец, парки, сады, фонтаны, частная посадочная полоса – все на этом клочке суши приспособлено для жизни и комфорта правящей семьи, а также для их защиты.], рассчитывать не на что. Как сам?

– Жив.

Они замолчали. Один ждал, второй никак не мог найти слова.

– Ну, давай, – Игрок отвернулся и снова стал возить шваброй по полу, больше размазывая грязь, чем отмывая, – спрашивай.

– Почему ты промолчал? Почему позволил Лисицыным скормить всем сказку про большого злого дядю?

Игроков ответил не сразу, лишь по дерганым движениям Грош мог судить, как другу не хочется отвечать. И, возможно, дело даже не в Максе. Леха не хотел отвечать себе.

– Ты был одной ногой по ту сторону, а в одиночку против семьи Лисицыных… – с отвращением сказал Игрок. – Я не в той весовой категории.

– И ты решил дождаться исхода? Разумно, – Макс скользнул взглядом по старым каменным фрескам, делающим зал похожим на музей, с расставленными на постаментах экспонатами: деревяшками, железками, камнями и даже какими-то горшками (несомненно из высоких опочивален).

– Разумно, – передразнил Леха с отвращением. – Мне эта разумность уже в печенках сидит. А ты? – спросил он, не оборачиваясь. – Почему промолчал ты?

Грошев рассмеялся и бессознательно схватился за бок.

– Потому что она ждала этого, – Грош коснулся пальцами ближайшего обломка, кованного щита времен мертвых веков. Здесь, в отличие от музея, древнюю рухлядь не закрывали стеклянными колпаками, да и пыль протирали не часто, – она уговаривала молчать, даже угрожала выявить мою связь с Раимовым, но, – Грош повернулся к другу, – одновременно и подначивала. Я не люблю угрозы, я люблю деньги, но она их не предлагала, даже не пыталась. Она провоцировала. Я должен был с пеной у рта обвинять их с братом.

– Не понял, – остановился Игрок. – Она хотела, чтобы ты обвинил их?

– Да. И уже подготовила почву.

– Какую?

– Оплаченный психиатр. Наверняка самый лучший. У меня сотрясение, отравление, глюки и бред. Я ведь бредил?

– Еще как. Болтал, уговаривал то отца, то этого Шрама.

– Вот-вот. Самое смешное, я и сам не уверен, где заканчивается сон и начинается реальность. Любой мозгоправ вытянет из меня это. И чем громче я буду кричать, тем ласковей они будут успокаивать.

– Значит, они выкрутились? – со злостью спросил Игроков, отбрасывая швабру. – Выкрутились из-за меня!

Макс не стал ничего говорить – не имел обыкновения оспаривать правду. Одно попустительство, одно молчание и невмешательство. Зло происходит, только если мы позволяем ему произойти. И чем больше проходит времени, тем труднее сказать правду. Даже сейчас уже сложно объяснить, почему он молчал все это время.

– Они одуреют от безнаказанности. Слышал бы ты, как смеется гвардеец, когда стоит на посту, ржет с такими же дуболомами.