Монстры «Последнего рая»

При этих словах ни одна мышца не дрогнула на его лице… он улыбнулся и пихнул стоящий внизу стул вбок…

Но едва тот упал, как проклятый крюк в потолке вырвало с корнем, и Стен рухнул на пол кухни, больно ударившись локтем и боком.

Он выматерился, с трудом поднялся с пола, поставил в нормальное положение упавший стул и в изнеможении опустился на него, потом долго сидел ссутулившись, опустив голову и спрятав лицо в ладонях.

Сколько это длилось, он не помнил. И только две женские фигуры, совсем недавно умерших мучительной смертью самых дорогих ему людей: одна больше, жены Эмили и другая поменьше – доченьки Сьюзан, чудились ему где-то совсем рядом. Как чудились они ему в тот день, когда он вернулся с их похорон в опустевший навсегда дом. Он долго бродил тогда по пустым комнатам и не мог поверить, что их обеих уже больше нет…

В конце концов, он встал, подошел к холодильнику, достал оттуда бутылку и стал пить прямо из горлышка, кашляя и чертыхаясь.

Потом, не выпуская бутылку из рук, отправился в их с женой спальню, стараясь не обращать внимания на все еще разобранную постель, на разбросанные по всей комнате вещи, белье, на их семейные фотографии. Он ничего не тронул здесь с того самого дня, когда все это произошло. Тут была его комната скорби. Он часто сидел тут в углу, обливаясь слезами и крича время от времени в никуда, пытаясь криком, а еще алкоголем притупить, хотя бы на мгновение уменьшить невозможную, непереносимую боль, которая никак, никак не хотела из него уходить…

Вот и в этот день, памятный день, он, сидя с бутылкой в углу их общей с женой спальни со всей этой хмельной дурью в башке и вдруг вспомнил про пистолет. Тот, старый отцовский пистолет в скрытом от посторонних глаз сейфе. Он кое как встал, нашел ключ, подошел к ничем не приметному столику, отодвинул его в сторону, присел, чуть не свалившись от вновь ударившего ему в голову алкоголя, и открыл панель в стене, за которой обнажилась дверца сейфа.

Он открыл его и достал пистолет. «Берета» была старая, чуть ли не миллион лет назад выпущенная. Чистая игрушка по сравнению с нынешним оружием. Но больше ничего подходящего для самоубийства у него сейчас не было.

Пистолет когда-то принадлежал его отцу, храброму честному полицейскому в маленьком южном городке. Полное имя машины было «Беретта» 8000 Пума Джи Инокс, калибр 9,0 мм. Сейчас она была единственным в мире предметом, который мог помочь ему безболезненно и быстро лечь третьим холмом рядом с двумя остальными.

Он отлично умел пользоваться этой машиной, наученный еще в юности отцом метко стрелять, но сейчас ему все это было не нужно: с такого расстояния он уж точно не промахнется, да и мишень никуда не убежит.

Стэн усмехнулся.

И тут вдруг в голове у него неожиданно мелькнула мысль о том, что те, кто виновен во всем этом, так и гуляют до сих пор на воле… И еще он подумал, что если угрохает себя прямо сейчас, то они так и будут гулять до конца жизни безнаказанно… и кто его знает, каких еще бед натворят…

Это ошеломило его.

Господи, как это он не догадался раньше, бессмысленно блуждая по миру в поисках хоть какого-нибудь смысла существования, что этот смысл – вот он, рядом. И смысл этот, эта его единственная цель жизни звались Мщение, Возмездие, Кара. Как это там сказал тот, черный парень в старом-старом фильме Тарантино «Криминальное чтиво»? «И совершу над ними великое мщение наказаниями яростными…»? Точно, так он и сказал. Именно великое мщение наказаниями яростными! Да, яростными! И ни один не уйдет от него! Ни один!

В голове у него молниеносно сложился план мести.

Однако он тут же решил не привлекать к себе особого внимания и, обмозговав все как следует, на следующий же день, отоспавшись и приведя себя в некое подобие порядка, отправился на работу.

Глава 2. Цель жизни – смерть.

Никто особенно не удивился его появлению в офисе компании – многие посчитали это лучшим для него способом пережить кризис, уйдя в дело с головой. Однако при этом практически все окружающие Стена коллеги обратили внимание на произошедшую с ним после трагедии разительную перемену: все его движения стали статичны и невыразительны как у примитивного допотопного робота. Вот он идет ни на кого не глядя и ни с кем не здороваясь, вот отдает распоряжения, вот принимает доклады – все без каких-либо эмоций, без осознания того, что делает. Выражение его лица стало совершенно застывшим. Нет, оно не стало угрюмей, просто оно исчезло, стало никаким. У него был постоянно отрешённый взгляд, губы все время сжаты. Он словно бы жил по инерции, в один день разом потеряв ко всему всякий интерес, он словно бы делал что-то, а на самом деле и не делал, а вернее сказать – не присутствовал в том, что делал.

В конце концов, дела у него пошли совсем плохо, ибо он перестал управлять процессами и людьми, эффективность работы фирмы стала падать день ото дня. Но он ничего не мог с собой поделать: ему это все было уже не интересно и не важно. Конечно, все понимали, что трудно ждать от человека в его положении героических поступков на ниве бизнеса, но интересы фирмы есть интересы фирмы. Кончилось все тем, что вскоре босс предложил ему уйти в длительный отпуск. Стэн хорошо понимал, куда тот клонит, что скорее всего, его уже не возьмут назад, но все равно согласился, потому как на самом деле за его внешним равнодушно-бесстрастным обликом было скрыто нечто, о чем не догадывался ни один человек на свете, а именно – он готовился к возмездию, давно готовился, тратя на планирование его все ресурсы своего незаурядного мозга и гораздо менее заурядного тела. Поэтому когда босс предложил ему отчалить, он ни секунды не потратил зря, собрал в ящик все свои пожитки и быстро пошел к выходу из здания, сопровождаемый сочувственными взглядами сослуживцев. Впрочем, ему уже было сейчас не до них, потому что все свободное время он посвятил тому, что искал убийц жены и дочери.

Это было его единственное спасение, это было свидетельство его прошлого, единственное свидетельство того, что это прошлое у него было. И оно, это прошлое взывало к нему о мщении. Он бросил заниматься чем-либо в доме, переключив все внимание на ухаживание за старушкой «Береттой»: ему было плевать на остальные вещи в доме. Что ему было до вещей – вещи живут дольше людей, позволяя хранить память о тех, кто ими обладал когда-то. Как хранило память его израненное сердце, все еще полное любви. Нет, сами Эмили и Сьюзен, как материальные воплощения этой его любви уже умерли, исчезли под холмами быстро осевшей земли, но жив был он, Стэн, и его к ним любовь умирать никак не хотела. Да он и сам этого не хотел.

С того дня, как он вытащил из сейфа старушку «Берету», он стал охотником. С тихими, неслышными шагами, крепкой рукой и острым взором. К тому же у него было оружие. Его руки ласкали его, его тело носило его по городу, его глаза высматривали ему жертву и мишень.

Он был словно одиноко бродящий в поисках добычи волк. Иногда ему казалось, что у него стали волчьими уши, что они приподнимаются, услышав хруст павшей ветки под ногой жертвы, а глаза его при этом расширяются во тьме и вбирают в себя последние крохи лунных отсветов, а руки-лапы пальцами-когтями впиваются в вороненый металл оружия.

Он знал, что «Беретта» при этом тоже дрожала в предвкушении жертвы. Или то была только дрожь его рук-лап? Сейчас он был охотником, он держал в руках смертоносное оружие и оно водило из стороны в сторону своим вороненым жалом в предвкушении скорой и неминуемой добычи, истекая кровавой слюной. А три стрелы, летящие сквозь три круга, изображенные на рукоятке пистолета, были гарантией того, что другие, маленькие и короткие смертоносные стрелы-пули летят туда, навстречу своим обреченным целям.

Стэн то и дело гладил темную сталь пистолета и при этом улыбался. Это была улыбка радости за своего верного друга, единственного друга, который всегда с ним и который не подведет.

Еще в раннем детстве Стэн любовался этой удивительно красивой машиной, хотя отец и не любил, когда сын пялился на его служебный ствол. Но как было удержаться мальчишке, когда он видел совсем рядом, а не где-то в кино или там по телевизору, настоящий пистолет.

Потом уже, когда Стэн повзрослел, отец научил его стрелять, хотя для этого Стэну пришлось долго его уговаривать.

– Не дело гражданским палить из таких вот пушек, – ворчал отец, глядя на то, как его сын все лучше и лучше овладевает наукой меткой стрельбы.

Ничего не было удивительного в том, что мальчишка, заворожено глядевший некогда на темную матово-черную и почти не блестящую поверхность пистолета, навсегда полюбил его, как любит оружие всякий мужчина, сколько бы лет ему не было отроду.

А если учитывать, что пистолет почти незаметно можно было носить где-нибудь во внутреннем кармане пальто или куртки, не цепляясь за одежду благодаря скругленности граней, то такое сочетание компактности, мощности и высокой кучности стрельбы делало эту машину едва ли не уникальной, хотя и весьма устаревшей. Впрочем, выбирать Стэну не приходилось.

По мужской линии Стэн был родом из Техаса. Поэтому и любовь к оружию у него была в крови. Его отец в молодости покинул родной южный штат в поисках лучшей жизни, пока, наконец, не осел в Лос-Анджелесе, где вскоре женился и родил его, Стэна Вудворта Джеккинса.

Стэн еще застал в живых своего деда, здоровенного бугая с лихо закрученными полями стетсона, в высоких видавших виды сапогах со шпорами, с неизменной сигарой в зубах, разъезжающего на допотопном огромном «Кадиллаке» с присобаченным спереди вместо когда-то отвалившегося бампера грубо отесанным бревном.

Отец Стэна внешне не был похож на деда, он был меньше ростом, с небольшими руками и вовсе без техасского акцента. Однако такой же размашистый, лихой и бесстрашный, как и его отец.

Стэн в чем-то походил на своих предков по мужской линии: любил оружие, имел достаточно независимый и твердый характер – все-таки он был, как тут ни крутись, с примесью техасской вольницы, к тому же обожал как все в его роду здоровущие сигары, ничуть не смущаясь тем, что они были кубинские, то есть с вражеской, по существу, территории.

А что касается оружия… нет, оно тоже было ему по нраву, но вот охотиться как отец и дед, он не любил. Он вообще был более мирного нрава, скорее всего в мать, полуфранцуженку-полуангличанку, воспитанную в консервативной, благополучной семье достаточно преуспевающего домовладельца.

Мать не очень благосклонно относила к тому, что Стэн увлекся стрельбой. Отец тоже не был от этого в восторге, говоря время от времени Стэну, что сейчас вовсе не времена Дикого Запада и что с его, Стэна, способностями, надо непременно поступать в колледж. Впрочем, Стэн и сам этого желал, поступив туда с первого же захода. Сделал он это вовсе не из-за того, что к этому его подталкивали родители, а потому что сам любил науки и учебу как таковую. К тому же прекрасные математические способности, феноменальная память и упорство вкупе с умением отлично ладить с людьми и преподнести себя в нужный момент в самом выгодном свете, сделали его карьеру быстрой, легкой и блестящей.

Но пистолет был для него тоже частью жизни, важной частью, ибо он, еще не зная о том, какие испытания выпадут на его долю, нутром чувствовал, что эта красивая смертоносная машина еще очень и очень ему пригодится.

Научился он стрелять быстро, впрочем, это было не удивительно, ибо он всегда схватывая все на лету и почти не требуя ни в чем повторения. Да и пистолет как нельзя лучше был приспособлен для своего прямого назначения – вращающимся при каждом выстреле вдоль продольной оси стволом выталкивать из себя пули и метко слать их в нужную его хозяину цель. «Беретта» была отличной машиной, к тому же у нее практически не ощущалось отдачи при выстреле, это было тем более удивительным, что стреляла она пулями крупного, сорокового, калибра.

Стэн благодарил Всевышнего за то, что послал ему такого верного и надежного спутника и друга. Точность стрельбы у «Беретты» была превосходной, такой же была и надежность – за многие годы пистолет ни разу не отказал. А если учесть, что основные ее детали были выполнены из нержавеющей стали, то не было ничего удивительного в том, что он при хорошем уходе и бережном отношении к себе дожил в целости и сохранности до нынешнего времени, когда в моду повсеместно вошли все эти плазмострелы, моментально вытеснив повсюду остальное оружие. Нет, конечно, выброс раскаленного сгустка плазмы ничего хорошего противнику не обещал, но пока мощнейший плазменный заряд накапливался, а длилось это секунды три-четыре, Стэн успевал бы за это же время выпустить во врагов чуть ли не половину магазина. Вот и считай что лучше – один-единственный, пусть даже и сверхразрушительный выстрел, или полдюжины кусков свинца, летящие тебе в башку. Ведь этот сгусток плазмы надо было еще успеть выплеснуть, к тому же не промахнуться. А на расстоянии в 50 ярдов о точности выстрела из плазмострела говорить, в общем-то, не приходилось, учитывая его вес и сильную отдачу. Хотя, конечно, не приведи Господь под эту плазменную хреновину попасть – обуглишься как головешка, так что останется от тебя разве что горка пела и углей…

Вот так и сложилось в его жизни, что Стэн сделал ставку на старого, пусть и вышедшего из моды друга и защитника, а не на все эти новые виды оружия, хотя возможно, мнение это было у него чисто субъективным. Ну и пусть, по крайней мере, рукоятка, сделанная по заказу из орехового дерева, лежала сейчас у него в руке, а плазмострел… где ж его носить под пиджаком, курткой или пальто, такую здоровущую хренотень.

Жаль только, что ему приходилось пользоваться глушителем – звук выстрела был слишком тихим, но все равно отзывался в его сердце гулким эхом.

Он жадно, по-волчьи жадно принюхивался к чужому страху. Он привык, что жертвы его пахнут пронзительно-ярким ужасом. О, какое это было благоухание! Главное, что он, Стэн, не пах страхом. Он пах порохом, как пахло порохом орудие его возмездия, пахло чуть приторным специфическим запахом прошлого огня, ласкало слух звуком поворота ствола вокруг своей продольной оси. Этим коротким ходом ствола назад происходила невидимая снаружи работа перезаряжания смертоносными жалами патронов. И чем чаще был слышен этот звук, тем сладостнее было у Стэна внутри: еще один, еще один вычеркивающий росчерк авторучки, еще одним зашифрованным именем в списке становилось меньше.

Он, Стэн, поменялся с ними местами. Теперь он стал охотником за чужими жизнями, предвкушая выплески чужой крови. Теперь он ждал их, искал и находил. Находил тех, кто мнил себя владыками судеб других людей, тех, кто упивался кровью и страхом жертв. Теперь настал его, Стэна, черед…

Первого из семерых он выслеживал долго. И когда увидел его из своего убежища, которое давно готовил и обустроил, то от волнения и нетерпения выхватил «Беретту» чуть раньше времени: до первого в списке оставалось каких-то десять-одиннадцать ярдов.

Стук его сердца так сильно отдавался в ушах, что казалось, будто вся улица слышит его. Он, конечно, прикрыл бы сердце руками, чтобы оно не звучало так громко и неумолимо, не выдавало его, но руки как назло были заняты «Береттой».

Враг его был сильно на взводе. Но когда увидел его, держащего пистолет и прицелившегося, оторопел и протрезвел с такой быстротой, что успел вскрикнуть, развернуться и стремительно броситься прочь, прочь от смерти.

Но холодное черное дуло повернулось к убегающему человеку и радостно выплюнуло кусок смети. Отдача была у пистолета как всегда маленькая. Чувства и эмоции сжались в комок где-то глубоко внутри Стэна, и только мозг его наблюдал, как молекулы времени слившись с молекулами пули, стремительно догоняли убегающую спину и голову, закончив последнюю песню обреченной человеческой плоти звоном разбитого вдребезги зеркала жизни.

Спасибо отцу, который научил его отлично стрелять, а ведь тогда все это было для него только игрой, только забавой…

Пули рвали тело обреченной жертвы, вгрызались в него словно маленькие адские сверла, вырывая вместе с плотью и кровью заскорузлую огрубевшую душу…

Едва пули достигли цели, как человек повалился прямо перед собой, теряя по дороге к земле остатки черепной коробки и того, что с натяжкой можно было бы назвать сейчас мозгом. Стэн быстро огляделся, подскочил к лежащему на земле человеку и, увидев, что все кончено, вдруг обессилил и прислонился к стене: ему стало по-настоящему дурно, ведь он только что убил человека. Он вовсе не любил убивать, но сейчас он уже не мог повернуть назад.

Едва придя в себя, он спрятал пистолет во внутренний карман куртки и быстро пошел прочь.