Свет мой. Том 3

Тот заулыбался:

– Да, только бы не нахомутать. Тогда себе будет дороже. Главное, я наладил сейчас контакт со своим организмом. Спокоен. Понимаю лучше его. У меня с желудком как, стоит простокваша, компот – не тянет на еду. Вдруг среди ночи чувствую: сосет! Вскакиваю – все подряд мету, только сначала обязательно стакан простокваши выпью (а простокваша своя, натуральная), и творог такой хороший – совхозный (базарный тоже никуда не годен, так как с молока прежде сливки снимут, чем дать ему скиснуть). А тут, значит, все проверенное, качественное. Как мне объяснили медики, это действует грибок, который в желудке заводится. Так что, поверьте, если мне не поесть вовремя, прямо зверею на жену, обругать могу за то, что меня не понимает. С этой точки зрения мне понятны и мучения пьяниц законченных. У них же алкоголь сразу впитывается в кровь. В нем сахар есть, идет напрямую, и организм того требует. Я как-то слышал – говорят: «Мужик-дояр». Он, значит, нашел себе свое место. Хорошо. А у другого ничего не получается. Сплошные неудачи. Оттого запил. Заполняет пустоту в душе. Придет пьяный домой, а тут где бы понять его трагедию и по-умному поступить, начинают его еще пилить. А нервы у него напряжены он, естественно, срывается, как и я… Не умею контролировать себя и жить по девизу, как одна наша сотрудница продекламировала мне: «Молчи, молись и работай!» – южноамериканское изречение. Хотя я еще не оформозонился совсем.

– Но военная агрессия – это же не стечение каких-то подобных обстоятельств? Умысел? Умышленное действие правительства? – сказал Антон

– Застарелая болезнь человечества: культ подвигов в войне, прославление. Смертельная игра. Вдохновительна, – поддержал Степин.

– Да, был же в Японии некогда обычай «обновления меча» – самурай имел право опробовать новый меч на шее встречного простолюдина. – И Антон добавил: – И у нас ребенка с малых лет тоже учат геройствовать с невинным автоматом.

Малая (лет трех), тоненькая девочка в розовеньком платьице, быстро семеня по дорожке в разросшемся тенистом парке, радостно поспешила куда-то за поворот. Как сидящий на скамейке здесь вместе с родителями круглощекий и прекрасно одетый пятилетний мальчик, хищно загоревшись вмиг, только увидал ее дивой, словно неожиданную дичь, баском потребовал:

– Папа, дай скорей мой автомат! – Ясно: в нем взыграл дух воина, охотника.

– Что, сейчас убьешь? – обезоруживающе спросил я у него, сидя тут же: во мне автоматические сработало неприятие чего-то подобного. Это уже не нарочная игра с оружием, а возмутительная непотребная охота на людей исподтишка. Что значит: по чьей-то нелепой фантазии столь невиданно расплодились и в нашей стране не такие уж невинные игрушки военные – суррогат – замена вместо кропотливо-настойчивого восприятия в детях уважения и даже обожания друг к другу. Общеизвестно же, что трус навсегда останется трусливым, а неумеха – неумелым, сколько не играй в опасные игрушки с сызмальства.

И добавил я строго:

– Ведь негоже в маленьких девочек бабахать. Да и тоже – во взрослых. В никого.

Маленький «охотник на людей» потупился, но не стыдливо как-то, а с некой внутренней злостью и упрямством оттого, что разгадали его намерения и помешали ему хорошо «пальнуть» да еще пристыдили в присутствии папы и мамы.

Те, молодые родители, лишь улыбались.

– А это зависит от того, как воспитывают ребенка родители, – был уверен тесть.

XIV

– Человечество многажды проваливалось в своем развитии, – сказал Антон убежденно. – Игнорировало опыт свой. Поступательности в том не было. Кавардак на Земле был преимущественным делом вследствие скудоумия имущественных кланов и капиталоверчения ловкачами. Хотя их и меньшинство.

– Да, накрутили страшных последствий, и нам досталось большое лихо, – проговорил Павел Игнатьевич резонно. – Ударили по нам наотмашь. Немецкое качество. Наполеон немцам не давал покоя. Они решили первенствовать в способности завоевательской. Не зря же о немцах говорят, что они всегда выбирают военные доспехи вместо масла.

– Почему-то эти выбирают роль быть судьей и палачом. Не очень-то посредственную.

– Известно. И у нас, под Ленинградом, они устроили немецкую мясорубку. Вон мы три дня назад в похоронном бюро (умер наш инженер) столкнулись с подростками (лет шестнадцати): они выбирали венки и справлялись об их цене. И спросили у девушки, заполнявшей документы:

– А эти ребята – такие молодые – что здесь делают? Вроде бы ни к чему им…

– Знаете, их два товарища собирали ягоды на Синявинских болотах – на мине подорвались, – поведала она нам грустно. – Один паренек насмерть, другого покалечило: ноги оторвало. Они представляете, еще даже не юноши девятнадцатилетние, значит, еще не знали, что такое любовь…

– Россию и после Наполеона пытались не раз клевать недруги-европейцы: ей везло на агрессию и не везло же в защите – были потери; ей не везло ни в Крымскую войну (1854 год), ни при царе Николае Втором в 1905 году, когда русские моряки красиво проиграли японцам в Порт-Артуре. Потопили их линкор и два своих корабля, но не сдались, – с воодушевлением договорил Антон.

– Николай, знать, проморгал нападение, не жучил подчиненных и так разбалансировал державные устои, – рассудил неожиданно Павел Степин. – А в царских родственничках, впрочем…

– Паша, выражения твои… Фу-у!.. Ты же ведь не мальчик! – педагогично урезонила его Яна Максимовна, убирая со стола лишнюю посуду и не влезая в суть мужского разговора, недоступного ее домашнему пониманию. Но он досказал, не отвлекаясь:

– Да, в царских родственниках тогда пол-Европы ходило, прочел я с интересом (любопытно!) один какой-то обзор и удивился их коммунальным сварам; они же ведь устроили между собой Первую Мировую войну, в которой народы отдувались и массово гибли. За их прихоть. И они ведь не стали же спасать и царя Николая с семьей, арестованных в дни революции слабым правительством Керенского.

– Удивляться тут нечему: пеклись о своих дивидендах, что ближе им к телу, – сказал Антон. – Мозги-то и у них обычные. Не лучше наших устроены… Типовые… Не стоит славословить о них, мол, лучших.

– Ну, как бог дал, вразумил, – сказал Павел Игнатьевич. – И нечего обольщаться незнаемым.

– Да, к началу двадцатого века европейский капитал размялся. И дал волю кулакам, – объяснил Антон. – Ему стало море по колено. Он-то и Вторую Мировую развязал. Вкупе с японским. Все на виду. От того никак не откреститься.

– Однако европейская девушка финтит и твердит: «Я – девушка невиноватая!» – Павел Игнатьевич улыбнулся. – О-о, как изворотлив всякий обывательский ум да изгаляется! Ну, давай, долби, долби свое – и все то злоязычное сойдет за чистую монету. Прием не нов. Ведь виновник в беде всегда видит других, только не себя, отнюдь. Власовцы, например, говорят, что изменили родине потому, что спасали свою жизнь, нынешние казнокрады, что крали потому как не хватало им денег, американский судья в хоккей не засчитывает шайбу русских хоккеистов потому, что он честный американец. А Америка ведь выше всяких похвал по порядку в ней. И вот так повинный в чем-то свои болячки охотно подсовывает соседу и лепит на него напраслину. По правилу: он – такой-сякой, не наш. Таков мир. Бесноватый.

Действительно закантачилась эта публика. В сознании западных элит, моралистов и спецслужб живуч один расхожий штамп: это русские, только русские во всем виноваты, коли они что-то там когда-то позатеяли и наколпачили, не спросясь у них-то, знающих все досконально. Так что можно все валить на них. И вовсе ничего, например, не значит, что Черчилль в 1944 году предпринял демарш – мелкую пакость – перед союзником Сталиным: спровоцировал поляков-варшавян на восстание в тылу у немцев, чтобы опередить русские войска в пику им и усадить на трон польское «лондонское» правительство. Только поэтому. Но ведь немецкие каратели не пощадили восставших: немалое число их погибло зря. Советские же войска только что с боями прошли более чем пятисоткилометровый путь, освобождая Белоруссию и теряя бойцов, хоть и помогали варшавянам по мере сил. Но этих сил у самих бойцов уже явно не хватало. Требовалось новое пополнение и перегруппировка войск.

– Я был тогда свидетелем этого в Белостоке: служил в военной части, – пояснил Антон. – И зря англичане пишут о том, что, дескать, они опять хотели, но не могли помочь полякам, тогда как русские войска должны были и могли им помочь, да не захотели. Попробуй опровергнуть ложь. Они-то лучше нас знают!

Этакое вот слововерчение.

– Что же, нрав английский: он, британец видный, сэр, не мог утратить потомственную спесь и имидж, позволить кому-то переиграть себя; даже в союзнических делах все выгадывал, старался перемудрить, упорствовал в неоткрытии второго фронта до конца. Холодную войну он затеял. Чисто английское имперское поведение, – судил Павел Игнатьевич. – Только под конец войны он – непростительно! – впал совершенно в извращение ума: хотел собрать воедино все оставшиеся немецкие войска и союзные и уж так продолжить войну с СССР. Не хотел пустить Россию на Запад.

Ведь же ошибался политик, надеявшийся на немецкую силу: к концу войны Германия совсем выдохлась с людскими ресурсами. Потеряла их больше, чем мы, по соотношению с населением. Я как-то подсчитал…

– Да, наша сила фашиста раздавила – из него дух вышибла. Мы не околели. Врага одолели. Все превозмогли. Тем возвысились. И поэтому-то европейским политикам не хватает мужества: они копят свою обиду от непростительного бессилия своего за то, что Европу освободил от гитлеровских полчищ русский солдат, а не они сами смогли освободиться. Винят в своих промахах восточного соседа, превзошедшего их в ратном подвиге. Довольно распространенное проявление людской зависти.

Пушкин еще в 1831 году писал в стихотворении «Клеветникам России»:

Что возмутило вас? Волнение Литвы?

И ненавидите вы нас…

За то ль, что в бездну повалили

Мы тяготеющий над царствами кумир

И нашей кровью искупили

Европы вольность, честь и мир?..

– Замечательно писал, – сказал Павел Игнатьевич. – Но лезут наглецы на рожон.

Вошла в комнату Янина Максимовна, предложила просительно:

– Паша, я подумала: может, и мы лучше съездим на Кавказ, как дети? Там полезные горные источники.

«И мощь каменных утесов», – подумалось Антону.

XV

В связи с напоминанием тещей о Кавказе Антон вспомнил и о главной цели своего приезда к Степиным, сказал, глядя пристально в глаза тестя:

– Я Вам не советчик относительно приобретений, каждый из нас волен поступать по чувству, как кому заблагорассудится. Тем более что сам имею корысть: теперь я хочу спросить у Вас, не смогли бы Вы пока ссудить нам взаймы?

Он не любил просить (и потом никогда ни у кого не просил) деньги. Но так скомандовала Люба. Тесть и теща пять лет работали в ГДР и имели деньжата.

– Деньги? – заметно взволновался Павел Игнатьевич. – А какой же суммой?