Шестьдесят дорог к счастью. Сборник рассказов

Старшина очень любил травить разные байки и анекдоты, которые знал в огромном количестве. Делал он это виртуозно, собирая вокруг себя весь вагон. Но больше всего ему нравилось рассказывать о собственной жене. Он мог часами описывать достоинства своей Надьки, ее одежду, прически, характер, а также ее поведение и действия во время их общения и даже близости, не упуская и самые интимные моменты. Казалось, ему доставляло особое удовольствие видеть, как разгораются глаза у изголодавшихся по женщинам слушателей. В такие моменты он не скупился на выражения. Язык у Старшины был подвешен хорошо, и он ухитрялся разукрасить эпитетами даже отборный мат. Мужики, собиравшиеся вокруг его полки, расположенной в самом хвосте вагона, восхищенно гоготали, смоля цигарками и наливаясь «бормотухой», и потому, как пустела большая часть нашего вагона, можно было догадаться, о чем опять вещает их бывший командир.

И только один человек никогда не принимал участие в этих «вечерах эротического рассказа». Яйцо устраивался на своей полке с потрепанной толстой книжкой, показывая всем своим видом, что эти посиделки его не интересуют.

Я как-то поинтересовался причиной такого равнодушия, и он нехотя ответил, что «Надьку – жену Старшины – он и так знает!»

Но потому, как именно это было произнесено, стало понятно, что знает он ее даже слишком хорошо. Видимо, ему было необходимо выговориться, и такой случайный человек, как я, очень подходил для этой цели.

– Ты, Володя, не гляди, что с виду я – чистый бабай! – Яйцо, кряхтя, слез с полки и сел напротив меня ближе к окну. – За мной по молодости, знаешь, как бабы сохли! Очень злой я был до их полу. Лютовал по всему поселку! Меня все боялись! Боялись и уважали! – Колька усмехнулся: – теперь тоже боятся, правда, бабы вот любить перестали…

Надька-то ведь эта прежде моей супружницей была! Да-да, не удивляйся! Прожили мы с ней почитай годков десять душа в душу! Малой был у нас – Васятка, да в речке утоп, бедолага, годков семь ему было тогда. Вот Надька-то и заскучала. А как Петьку – Старшину, то есть, черти в наш поселок принесли, совсем с ума съехала! Оно понятно: бугай – не то, что я. Вот и присохла! А я ведь любил ее, стерву. Да, паря, Колька-Яйцо тоже мог бабу приголубить!

Ну, вот, стала она к Петьке бегать втихую, да нешто у нас скроешь?! Добрые люди все рассказали, ну и побил я ее смертным боем – так ведь за дело! А когда она оклемалась, пришла ко мне и говорит: отпусти к Петру по добру, все одно уйду – не люб ты мне больше!

– И что, отпустили? – мне стало по-человечески его жалко.

Яйцо вздохнул:

– А куда ж деваться?! – он зло сощурил и без того узкие глаза. – Отпустил заразу! Правда, отметелил на дорожку, не без этого. Чтобы к Петьке своему не такой красивой шла. А опосля развели нас в сельсовете. С тех пор зол я на нее и… на Петьку. Веришь, нет, Володя, как появился этот рябой амбал в нашем поселке, совсем мне житья не стало. Во всём он теперь первый! Ну, и бабы-дуры, как одна, заглядываться стали. – Яйцо скрипнул зубами, и его темное лицо скривилось, как от боли. – Знамо: мужик он видный, балагур, опять же на гармони горазд, но и я – не пальцем деланный!..

А тут, как назло, оба попали по повестке в партизаны. Совсем худо мне стало – как же, командиром его назначили! Но ко мне, правду сказать, не лез. Может, дрейфил, а, может, понимал, как мужик мужика – из-за Надьки. Да только я уверен: он, кобель драный, никогда ее не любил! Он вообще на это не способный…

Вот скажи, мил человек: чего этой дуре не хватало?! – он в первый раз посмотрел мне прямо в глаза, и я поразился его взгляду, в котором были боль и ненависть одновременно. – Ничего, еще не вечер, и на моей улице праздник будет! – Яйцо, стиснув зубы, отвернулся к окну, за которым простирал свои воды бескрайний Байкал.

Не найдя, что ответить, я только пожал плечами. Мне стало не по себе, и я поспешил уйти, сославшись на дела.

– Только ты, друг ситный, языком-то не мели о том, что слышал! Слышь, проводник? – крикнул мне вдогонку Колька и добавил, понизив голос: – А то я не посмотрю, что ты начальничек!

«Вот еще, была нужда! Мне-то какое до всего этого дело?!» – пронеслось в моей голове. Через минуту об этом разговоре я и думать забыл.

А на следующий день с утра нас всех потрясла новость: ночью пропал Старшина! Об этом мне сказали встревоженные партизаны, заявившиеся к нам в служебку с самого утра. Никто из них не заметил ничего подозрительного. Перед сном все, как обычно, приняли изрядную дозу снотворного, как они называли дешевый портвейн, и очнулись только утром.

– Скорее всего, сошел через задний тамбур – мы ведь ночью останавливались ненадолго, – предположил Олег, когда выяснилось, что в вагоне не оказалось и вещмешка Старшины. – Через меня точно не проходил. Я же ночью дежурил! Пойду, проверю там запоры.

Когда он вышел, мне почему-то сразу вспомнились вчерашние Колькины слова насчет «праздника на его улице». В душу закрались нехорошие подозрения: уж не приложил ли он руку к пропаже своего заклятого друга и земляка?

В это время появился испуганный напарник, сообщивший, что тамбурная дверь вскрыта, а на полу и стенах видны бурые подтеки и капли, очень похожие на кровь!

– Что будем делать, Вовка? – разволновался Олег. – Если выяснится, что это убийство, затаскают!

– Надо сообщить начальнику поезда, пусть он решает, что делать! –сказал я, следуя инструкции для проводников.

Семен Семенович Задорожный – наш начальник поезда – был фигурой весьма колоритной! Девчонки-проводницы, ехавшие с ним в так называемом штабном вагоне, рассказывали, что Задорожный был самым настоящим цыганом, и этот примечательный факт еще больше подогревал к нему интерес. Сенька, как все между собой называли Задорожного, был не дурак выпить, не скупился на премии и закрывал глаза на различные мелкие и не очень нарушения со стороны студентов-проводников. Касалось это, в первую очередь, провоза зайцев – существенной статьи дохода бедных студентов, а также небольшой фарцы, которой грешили некоторые слишком ушлые проводницы.

Рассказывали про него и другие факты: когда в поезд садились ревизоры, он всегда посылал штабных девчонок предупредить об этом всех проводников. Самих же незваных гостей Сенька обычно без труда задерживал в своем благоустроенном купе, обвешанном медвежьими шкурами. Да и кто бы отказался от безумно дорогого коньяка, икры двух сортов и балыка, всегда хранящихся для таких случаев в его холодильнике?!

Мы с Олегом втайне надеялись на Сеньку, что он придумает что-нибудь, в противном случае наша первая поездка грозила стать последней. Ведь по инструкции мы были ответственны за своих пассажиров. В любом случае, длительные разбирательства нам были совершенно ни к чему. Мы просто хотели спокойно ездить по стране, зарабатывать довольно нехилые бабки и поскорее забыть об этом страшном происшествии.

Выслушав нас внимательно, Задорожный решительно направился к «месту преступления», чтобы убедиться во всем самому. Каково же было наше удивление, когда в тамбуре все уже было идеально чисто! Не иначе постарались партизаны под руководством нового начальника.

– Вот и ладненько! – удовлетворенно произнес Сенька. – За нас уже все решили!

– Семен Семеныч, я просто уверен, что его убили и выбросили на ходу! Когда его найдут, нас вычислят!

– Вот когда найдут, тогда и будете страдать! – Сенька был спокоен, как удав. – И потом, как они докажут, что его убили именно здесь, в поезде? Следов-то – тю-тю!

– Так вы что, не будете никуда сообщать? – Олег уже понял, куда гнет наш начальник.

– О чем? – невинно поинтересовался Задорожный. – О том, что некий пассажир вышел ночью на маленькой станции, не захотев ехать до места назначения? Так это его личное желание! Мы-то здесь причем? Или вы другого мнения? – он смотрел на нас, уже не скрывая иронии.

– Нет, – поспешно ответил я за двоих, – наверное, вы правы, Семен Семеныч. А уж наши партизаны сор из этой избы точно не вынесут – вон, как хорошо здесь прибрались!

– Вот именно! Продолжайте нести службу, соколики. Желаю всех благ! – Сенька, сделав нам ручкой, удалился, а мы остались в тамбуре, глядя друг на друга.

– Вот и отлично, Вован! – подмигнул мне Олег. – Теперь я спокоен. Одним партизаном больше, одним меньше – какая разница? Всё, я пошел досыпать.

Следуя к себе, я подошел к Яйцу, невозмутимо читавшему свою книжку:

– Послушай, Николай, а ты что думаешь насчет пропажи Старшины?

Яйцо отложил книгу в сторону:

– Ничего! – он деланно зевнул: – В одной кодле с ним не пил, на ножах не был – все могут это подтвердить! Усек, Пинкертон? – затем, воровато оглянувшись, добавил приглушенным шепотом: – Помнишь, говорил тебе, что и на моей улице будет праздник? Так вот, сам господь услыхал мои слова! Сошел Петруха наш и с поезда, и с пути моего. Теперь я – Старшина! – и он, довольно ухмыльнувшись, снова взялся за книжку.

Я только развел руками. Вот уж истина: не пойман – не вор!

И только придя в свое купе, под аккомпанемент громкого храпа моего напарника за стенкой подумал: зависть, как бы ее не называли – белая или черная, – абсолютно разрушительное чувство! И завистник рано или поздно обязательно почувствует его разрушительную силу на своей шкуре.

Я не знаю, чем закончилась та история с пропавшим Старшиной – нас с Олегом о нем так никто и не расспрашивал, но с тех пор я вынес для себя один урок: хочешь быть счастливым, никогда и никому не завидуй!

Шерше ля фам

Маршрутка издевательски просигналила и тронулась с места.

«Вот черт! Теперь неизвестно, сколько придется ждать следующую!» – ругнулся я в сердцах, не добежав до остановки буквально метров тридцать. К тому же начался противный мелкий дождик. Одно к одному!

Автобусная остановка, примыкающая к ограде городского Ботанического сада, была пуста. Я вздохнул и присел на лавочку. Ну, что ж, подожду. Резко пахнуло дымом. За оградой сада какой-то гастарбайтер в синем комбинезоне устроил костер в непосредственной близости от остановки. Вот обалдуй! Мало того, что в таких местах, насколько я знаю, жечь костры запрещено, так он еще решил выкурить всех, кто находится рядом!

Сердиться на бестолкового работника было бесполезно: дождик постепенно заливал большой костер из опавших листьев, сучьев, каких-то сухих кустов со сморщенными черными ягодами, и густые клубы дыма разносились по округе резкими порывами осеннего ветра. Сильный сладковатый запах гари щекотал ноздри, и мои мысли плавно переключились на более приятную тему, связанную с воспоминанием о недавнем шашлычном застолье. Именно на даче за шашлыком в кругу своей семьи я принял, наконец, непростое для себя решение оставить работу, которой посвятил половину жизни.

Мой родной НИИ изжил себя, погряз в интригах и погоне за легкими деньгами – большая часть здания института уже была отдана арендаторам, превратившись в рассадник различных организаций. И теперь мне, кандидату наук, имевшему на своем счету несколько изобретений, приходится перестраиваться, приспосабливаться к новым условиям. Ничего не поделаешь – у меня в семье трое девочек! Я невольно улыбнулся, вспомнив, как четырнадцатилетняя Настя – моя старшая дочь – успокаивала меня, словно маленького:

– Ничего, папа, все будет хорошо. Найдешь другую работу. Только верь в себя!

А трехлетняя Катюшка, сидя на коленях улыбающейся жены, кивала кудрявой головкой:

– Будет все холосо, папа!

Я посмотрел на часы и прикинул: если маршрутка придет хотя бы в течение двадцати минут, тогда успею на свое первое собеседование.