Память воды. Апокриф гибридной эпохи. Книга первая

– Совсем немного за такую спокойную да работящую – пятнадцать сиклей, – уступает торговец.

– Полцены от половины мины – это двенадцать сиклей да одна дидрахма, – быстро считает практичный Ал Аафей.

– А мне – одни убытки, – подхватывает торговец. – Разорит она меня! Ладно. Шестьдесят драхм.

Иошаат задумывается.

Шестьдесят драхм – деньги немалые. Он год откладывал по драхме в неделю, чтобы накопить денег на невольницу.

– Нет, – говорит он и качает головой.

Надо уйти. Шестьдесят драхм! И зачем он притащился на этот рынок? Только людей смешить.

– Постой, постой, – голос торговца снова звучит с почтительным уважением. – Все равно я разорен и пущен по миру с протянутой рукой… Так и быть. Пятьдесят драхм – и она твоя.

Он незаметно подмигивает Иошаату.

Иошаат снова задумывается.

Пятьдесят драхм… А подмигивать зачем?

Нет, все-таки торговец, сын не своей матери!

Толпа терпеливо ждет развязки: торг – священное правило рынка. Без него невозможна никакая купля, никакая продажа. Торгуясь, продавец и покупатель выражают друг другу взаимное уважение.

Иошаат снова поворачивается к рабыне, долго глядит на нее.

Глаза. Глаза!

– Так как тебя зовут?

– Мириам.

– Мириам?

* * *

– Два младенца, Мириам, – это не один младенец, – говорит Иошаат в сумрачную прель овечьего загона. – Что тебе было дано свыше? Что ты говорила мне? Что мы говорили людям? Что люди находили в Писании? Какие такие два младенца, Мириам?

Молчание.

– Два младенца, Мириам, – это только два младенца, какие бы они хорошенькие ни были. А один младенец, Мириам, – это не один младенец, Мириам, это – Он, обещанный! Ты согласна со мной?

Опять – молчание. Только на этот раз молчание не пугает Иошаата, а воодушевляет.

– Мы оставим одного младенца, Мириам, – говорит Иошаат, – одного, но того, который – Он. Мы будем выбирать и выберем правильно.

– А второго? – спрашивает она еле слышно.

– Второго? – Иошаат

Какая разница? Надо ли
пожимает плечами.
об этом думать?

– Ну… Пристроим куда-нибудь.

Старушечья мумия оживает в углу и подходит поближе.

– Если позволите, – Шелима и тут рада помочь. – Я знаю, да! У одной светловолосой рабыни из каравана, что ночует здесь же, во дворе, недавно родился мертвый младенец. Уж как горюет бедняжка!

– Нет! – неожиданно кричит Мириам.

– Мириам! – строго и внушительно говорит Иошаат и замолкает.

Да и что тут сказать? Что Мириам сама в недавнем прошлом – рабыня, отпущенная Иошаатом при свидетелях на свободу? О таких вещах не говорят вслух. Тем более при посторонних.

– Нет! – еще громче кричит Мириам. – Рабыня? О Адонай, – нет!

Иошаат с досадой смотрит на Шелиму.

Наверное, о некоторых вещах все-таки надо сказать. Тем более при посторонних.

Дверь загона неожиданно скрипит, впуская хозяина постоялого двора вместе с ночным холодом и одним из стражников каравана. Тот ухмыляется и яростно подмигивает Иошаату.

– Что подняло среди ночи почтеннейшего Забтеха? – с легким раздражением в голосе спрашивает Иошаат хозяина постоялого двора.

Порядочные хозяева ночью спят, а не беспокоят постояльцев.

Встревоженный Забтех сообщает, что по постоялому двору его, мирного и законопослушного обывателя, ходят какие-то чужеземцы, странные видом и речами. Они требуют показать им младенца, родившегося именно в эту ночь именно здесь, на именно этом дворе.

– О уважаемый и светлейший в своем роду Забтех! – Иошаат не может сдержать ликования. – Почему же ты не зовешь их сюда? Веди! Веди!

Он царственным жестом обводит овечий загон, очаг и ложе с Мириам.

Как, однако, кровь побежала по жилам от одного сообщения Забтеха! Не одни только неприятности от него, сына не своей матери. Вино стражников, однако, было очень кстати!

Забтех уходит. В Иошаате просыпается кипучая энергия. Он отсылает оставшегося стражника за дополнительным хворостом, старуху Шелиму – за водой для омовения рук и ужином и, наконец, остается наедине с Мириам и младенцами.

– Ну что? – он энергично сжимает и разжимает ладони. – Чужеземцы – чужеземцы! – пришли неизвестно откуда посмотреть на одного, Мириам, – одного! – младенца. Все сбывается, Мириам, все сбывается! Тебе все непонятно? Вот, смотри, два пальца: один, два. Все очень просто: один младенец – и ликуй, Израиль, мы помазаны на царство! Два младенца – и овечий загон на всю жизнь. Ну, давай, Мириам, давай! Выбирай!

Она плачет. Когда нужно просто четко и быстро действовать, она плачет. Когда на одной чаше весов – благополучие и счастье Израиля, а на другой – мокрый, уродливый младенец, что тут думать? А она плачет.

Иошаат подходит ближе и властно берет из-под ее рук оба свертка.

– Ну, кого? – ноздри его раздуваются от сдерживаемого нетерпения и даже гнева.

Времени нет! Времени совсем нет, а она плачет.