Переход

Переход
Артур Брюс

«Переход» родился, когда я был на самоизоляции. Показалось интересным смоделировать ситуацию в будущем. Скажем, на станции в дальнем космосе. Итак, космонавт Сергей Крестовский расследует клубок странных событий. Втягиваясь в череду непонятного, он сознает, что самому не справиться. Как сложится судьба героя? Сумеет ли он заручиться поддержкой коллег и вернуться домой? «Переход» именно об этом. А еще – о пути к самому себе. Ибо во всем таится смысл. Надо только разглядеть его. (Артур Брюс).

Переход

Артур Брюс

Дизайнер обложки Иван Ольховатов

Текст Сергей Сергошин

Корректор Сергей Сергошин

Редактор Сергей Сергошин

© Артур Брюс, 2020

© Иван Ольховатов, дизайн обложки, 2020

ISBN 978-5-0051-7171-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Самоизоляция порядком надоела уже на третий день. Не то что бы я маялся – всегда есть вещи, которыми можно заняться. Вынужденное затворничество изматывало морально. Угнетало пребывание в замкнутом пространстве, однообразие быта. И внешне словно ничего не изменилось. Даже рабочие обязанности выполнялись по-прежнему. В блоке находился кабинет, где стоял компьютер, приборы.

Сложность заключалась еще и в том, что изоляция протекала на другой планете. И изолировались мы от остальных участников вахты. Своего рода самоизоляция в самоизоляции. Посреди совершенно необитаемого мира, где кроме тридцати человек на базе для исследований не было больше ни одной живой души.

Планета по виду напоминала Землю. Помню, когда челнок отстыковался от корабля, чтобы доставить нас сюда, у многих возникло ощущение, словно мы никуда не улетали. Тут многое походило на наш мир – моря, океаны, реки, горы, континенты. Вот только в планетных водоемах никто из нас никогда не купался. В них не водилось никакой живности. По всем показателям состав воды почти не отличался от земной. Кроме одного. Необитаемости. Морская была слишком соленой для земной – вроде воды Мертвого моря, речная – слишком пресной. Настолько, что пить ее оказалось невозможно. По крайней мере, так нам говорили. Я никогда в жизни не был на Мертвом море, а пресную воду дома всегда обрабатывали, чтобы она ничем не отличалась от бутилированной. Здешняя вода из реки словно подверглась десятикратной обработке. Слишком стерильно – организм такую не принимает.

Когда-то давно, в прошлом веке, рассказывают, все было по-другому. В море купались, в речке ловили рыбу, а воду пили прямо из-под крана. Как жили эти люди? Неужели не боялись инфекций? Иногда мне казалось, будто исторические сведения намеренно исказили. Ну не могло просто так происходить. Свои мысли, впрочем, разумнее держать при себе.

На станции находилась специальная установка, которая забирала воду из реки поблизости и особым образом подготавливала. Только тогда ее можно было употреблять. Поговаривали, что первые земляне, рискнувшие попробовать воду из речки, потом долго болели. Их пришлось изолировать – совсем как нас сейчас. А также и вступивших с ними в контакт, потому что у всех обнаружился вирус, передающийся воздушно-капельным путем. Через три недели люди выздоровели, но это затормозило течение первой экспедиции.

На планете отсутствовали не только обитатели водной среды. Здесь не наблюдалось животных и птиц. Абсолютно никаких. Не было насекомых. Зато бурно процветал мир флоры. Все эти гигантские папоротники, огромные деревья, кусты в три человеческих роста. Папоротниками называли такие растения условно – просто они форме походили на земные. Деревья вырастали, отживали свой век, умирали, падали всем весом на поверхность планеты – фантастическое, скажу вам, зрелище. Внизу они разлагались на протяжении долгих месяцев.

А поскольку смены времен года в этом мире практически не наблюдалось, климат представлял собой нечто вроде земных субтропиков, бразильских джунглей. Или первобытного мира времен динозавров. Без всякого намека на них.

Одним словом, здешний мир – еще та загадка. Я читал в учебниках, как воодушевились ученые в 2010-х, когда Хорос открыли. То время – бум обретения экзопланет. Это в наши дни мы понимаем, что многие из открытий являлись гаданием на кофейной гуще. Тыканьем пальцем в небо. Несовершенны были телескопы. Землеподобных планет на самом деле в разведанном космосе наберется едва ли с десяток. И наша – первая, куда ступила нога человека.

Она вращалась вокруг одноименной звезды, находящейся на расстоянии двухсот световых лет от Солнца. Тогда исследователи писали, что это – одна из немногих, действительно пригодных для жизни. Только двести световых лет казались просто огромным препятствием.

Прошло столетие, человечество изобрело возможность быстрого преодоления расстояний между звездами – субнейтринный двигатель. Потом построило корабли, способные выполнять при помощи такого двигателя прыжки в межзвездном пространстве. И вот мы здесь, на Хоросе. Через год полета. Или прыжка. Третья экспедиция.

После двух первых исследовательских миссий изучение Хороса мало продвинулось. Первопроходцы провели здесь год, успели построить базу и собрали общие сведения. Вторая экспедиция в изучении загадок планеты также достигла немногого – всему виной стал случай, произошедший через полгода работы. Там произошел некий инцидент во время полевых работ.

Мы периодически выходим за пределы базы. Бродим в этих зарослях, берем пробы воды и воздуха. Стараемся при помощи роботов узнать, что находится в почве. Оставляем камеры наблюдения и приборы. Пытаемся изучить растительность, внешне так похожую на земную. Однако, далеко не продвинулись. Здесь все как-то не соответствует внешнему виду. Вода не пригодна для использования без обработки, на деревьях и кустарниках нет никаких плодов. И воздух, который вроде без примесей, на самом деле никуда не годится. В нем слишком много кислорода. Поэтому за пределы базы приходится выбираться в легких скафандрах, с фильтрами для дыхания, отрегулированными под земные условия. Поговаривают, что четвертую экспедицию сократят втрое. Центр не видит смысла держать здесь столько людей. Там уже решают, что делать с Хоросом дальше. Высвободившиеся человеческие ресурсы сосредоточат на исследовании других планет.

В закрытом секторе базы, где сейчас на карантине мы, изолировали и десять участников предыдущей экспедиции. Через некоторое время все они попросту пропали. Не было и намека на то, что эти люди каким-то образом вышли из станции. Наблюдение здесь на должном уровне. Просто в один из дней космонавты перестали отвечать на вызовы из боксов.

Ситуация, скажу вам, нештатная. И случилась она, когда до прибытия следующей смены, то есть нас, оставался месяц. Особенность субнейтринного прыжка заключается в том, что его нельзя прервать. После прилета руководство на Земле приняло решение – мы остаемся здесь, а предыдущий экипаж возвращается домой.

Разумеется, был поставлен целый ряд условий, как вести себя в такой ситуации. К ранее сделанным указаниям прибавили еще одно – продолжить расследование происшествия и поиски пропавших. Вторая экспедиция за месяц ничего не добилась в этом направлении. Впрочем, не сильно продвинулась и наша.

Зуммер браслета связи на руке прервал мои размышления.

– Крис, как дела?

Это Иван Фомин, один из двадцати пяти неизолированных. Врач команды.

– Нормально, Иван. Скучновато только стало.

Пообщались минут пять. В здешних боксах мне нравилось расположение комнат – они позволяли ходить по кругу, чем я и воспользовался во время нашего разговора.

Фомин периодически нас обзванивал. Раз в день мы говорили и с командиром, Шестаковым – докладывали о результатах наших исследований. От работы никто не освобождал, несмотря на болезнь. И еще обсуждали текущие рабочие моменты.

– Температура в норме, – доложил я Ивану.

– Вижу, – сказал он.

В этом не было необходимости – приборы браслета фиксировали состояние постоянно. Просто доктор просил постоянно рассказывать о своих ощущениях, делиться мыслями.

Вирус протекал у всех по-разному. Поговаривали, что в прошлом столетии на Земле случилось нечто подобное – многие тяжело переболели. С тех самых пор появились такие понятия, как социальная дистанция, ношение защитных масок в общественных местах. Лет через десять об этой болячке забыли. Маски сняли. Дистанцироваться вошло в обычай, но без фанатизма. Нормально ведь, когда у каждого есть представление о комфортном личном пространстве.

А в наше время человечество победило все болезни. Да и само понятие – болеть – было знакомо только по учебникам. Хорос напомнил, что такое болезнь.

Не у каждого, конечно, но все-таки у большинства, после прямого контакта с атмосферой планеты появлялись симптомы простуды – насморк, кашель. Повышалась температура. Ее снижали с помощью лекарств – уже первой экспедиции отправили программу для корабельного материализатора с подробными кодами по изготовлению таблеток и капсул для приема внутрь. В основном жаропонижающие, антибиотики и кое-что еще. Некоторым понадобились внутривенные инъекции. Врачи первой миссии впервые в наше время столкнулись с явлением, когда обычные медитативные практики на заболевших не действуют. Не работали и психологические приемы, с помощью которых сегодня в основном и лечат людей. Про лекарства доктора, конечно, в теории знали. Даже, наверное, изучали в институтах.

Фомин рассказал однажды, что перед полетом перечитал горы старинной литературы, просмотрел архивные сайты. Он понимал, что раз уж вторая экспедиция столкнулась с тем же самым явлением, что и первая, врачу третьей нужно быть во всеоружии.

Браслеты теперь снабдили функционалом из прошлого – измерением давления и температуры, а также несколькими полезными подобными программками. Датчики передавали все сведения непосредственно в кабинет доктора. Еще их пришлось перенастроить под возможности старой операционной системы 21 века. По другому программы не смогли бы заработать, а писать новые смысла не было. Да и не успели бы. Иван подчеркивал, что в постоянном контроле показателей – залог нашего выздоровления.

Таймер браслета подал сигнал. Экран показывал, что настало время обеда. Есть совершенно не хотелось. Иногда жизнь по расписанию становится в тягость.

Блок космонавта-исследователя на станции Хороса представлял из себя капсулу площадью около ста квадратных метров. Она обладала свойством совершенной автономности. В случае непредвиденного катаклизма в жилище, ставшем убежищем, можно продержаться целый год. Самостоятельно сумел бы существовать и отдельный модуль, в котором размещалось тридцать таких капсул. На станции имелись три жилых модуля, а также рабочий, блок для отдыха, технический, командный и кое-что еще.

Как я уже говорил, комнаты располагались по кругу. Спальня, санузел, прихожая, кухня, рабочая и большая гостиная. В центре находился коридор, из которого двери вели в санузел, прихожую и гостиную. Из прихожей можно попасть в кухню и рабочий кабинет, из рабочего – в гостиную, а из гостиной – в спальню. Когда не хватало двигательной активности, я занимался ходьбой – из коридора в прихожую, дальше в рабочую, гостиную и снова в коридор. Не спортзал, но приемлемо. В гостиной, кстати, стояли два тренажера и беговая дорожка, но мне нравилось просто походить. На дорожке не чувствуешь перемещения в пространстве, хотя организм как будто двигается.

Большая площадь капсулы объяснялась достаточно просто. Первую миссию планировали более многочисленной. И планировки комнат с лихвой должно было хватать на двоих. Незадолго до начала полета ученые на земле пришли к выводу, что и в условиях космоса у каждого члена экипажа все же должна иметься возможность для уединения. Теория личного помещения, которое задействовано в числе прочего для восстановления сил, повышения психологической устойчивости. Но проект базы переделать не успели. А переоборудовать схему капсулы – пожалуйста. Переименовать большую рабочую комнату, спроектированную для удобной деятельности двоих, в гостиную. Перенести оборудование в одну из спален и назвать ее рабочим кабинетом. Никаких проблем для указаний роботам-строителям. Оптимизировать состав экипажа. Поэтому мы сейчас и наслаждаемся такими пространствами.

На обед я сварил пельмени, посыпал их перцем, заправил сметаной. Пальчики оближешь. Аппетиту пришлось повиноваться.

Часа через два вышел из каюты в общий коридор блока. Вдоль стены располагался ряд дверей. Следующие четыре – боксы моих изолированных коллег. Общаться нам рекомендовалось только с помощью браслета, чтобы не усугубить течение болезни. В дальнем конце виднелась дверь в другие помещения станции, но нам туда путь был закрыт до конца карантина. Выходить в коридор по одному не возбранялось – все тут же вентилировалось и дезинфицировалось.

Напротив находились пустые каюты. Те, в которых жили пропавшие во второй экспедиции. Здесь – ничего примечательного. Обычные блоки, такие же, как у нас. Все пересмотрено и изучено сотни раз, никакой зацепки.

Я подошел к третьей двери. Она не была заперта. Как, впрочем, и остальные. Именно тут обитал мой старый друг – Павел Лазарев. Обитал, пока не исчез.

Земля распорядилась не трогать вещи пропавших и не заселять никого в их каюты. Наверное, такое решение выглядело логично. Во-первых, не удалось выяснить всех причин исчезновения. Даже и намека на это не наблюдалось. А во-вторых, оставляя все, как есть, мы и себе оставляли словно некую надежду на их возвращение.