– Так-то лучше. Продолжай.
– Я продал за восемь тысяч Женьке, он возле музея постоянно вертится.
– Это в котором мамонт?
– Да.
– А почему так дорого – за восемь тысяч?
– Потому что очень редкий рубль: на реверсе отсутствует обозначение.
– Ну, смотри у меня, проверю, – грозно сказал Иван Иванович и угрожающе прошептал:
– Вот и все. Пока – все!
– Да, пожалуйста, – сказал Лёня с молодецкой бравадой в голосе.
– Не забывайся, Лёня. Людоеды не дремлют!
Лёня опустил голову.
– Ну, а вообще ты, молодец!
– Правда? – обрадовался Лёня.
– Еще чего! Я имел виду, что ты у нас не то, что у Федора Михайловича студент недоучка. Тот вон, в убивцы подался, и что заработал? Шиш с маслом и угрызение совести! А ты, – сказал Иван Иванович и стал изучать показания. – Пятнадцать тысяч семьсот долларов и это без учета Пугачевского рубля, что ушел на реализацию Виктору, который проживает по адресу, – сказал Иван Иванович и нахмурился.
Лёня побледнел, расценив паузу за нехороший знак.
Иван Иванович еще раз что-то проверил и поднял свои, чернее беспросветной мглы глаза на Лёню, который без запинки в них прочел, что сейчас его станут больно бить. После чего позовут людоедов.
– Я все сказал! – испуганно пробормотал Лёня.
– Адрес Виктора, почему утаил? Признавайся, задумал побег учинить и потребовать с подельника долю?
– Он в Батайске живет, в частном доме, но адреса я не знаю!
– Приметы?
– Цыган он! – сказал Лёня.
– Так бы сразу!
– Я сперва не сказал, потому что вы про клетку стали стращать, и я все забыл.
– Про клетку, говоришь?!
– Да, про клетку, в которой Пугачева в Москву везли.
– Врешь ты все, я такого говорить не мог. Ты сам подумай, сколько времени прошло, где я тебе эту клетку достану? Ну, раз ты так хочешь, я могу постараться. Так стараться мне или нет! – закричал Иван Иванович.
– Не надо!
– Ну и на том, спасибо, – сказал Иван Иванович, встал на ноги и достал из-под плаща кинжал с золотою рукоятью, на которой играли ярким блеском драгоценные камни удивительной, редкой красоты.
Лёня вздрогнул и хотел сделать то, что делают все жулики и аферисты в час животного страха, позвать на помощь маму, но Иван Иванович опередил его мысли сердито закричав:
– Не тревожь Нину Степановну, эту святую женщину, которая всю жизнь разводила попугаев и перед смертью всех до одного выпустила на волю, за что теперь кормит в раю голубей.
Потрясенный новостью о маме, скончавшейся несколько лет назад, Лёня онемел.
– Радуйся, если бы не Нина Степановна, я бы тебя сразу людоедам скормил!
– Я горжусь, – вдруг громко и смело сказал Лёня прямо в глаза Ивану Ивановичу и тот на секунду опешил, что было делом невиданным.
Иван Иванович сел на табуретку, отложил в сторону кинжал, внимательно посмотрел на Лёню, который с высоко поднятой головой прожигал его бесстрашным взглядом и спросил:
– Может и вправду, Лёня Клюев, в твоем прогнившем сердце есть место чему-то хорошему, раз за тебя заступался Егор Игоревич?
– Не знаю, – ответил Лёня и пожал плечами.
«Значит, есть!» – радостно подумал Иван Иванович. Что было бы с Лёней Клюевым, если бы он ответил определенно излишне.
Иван Иванович взял кинжал, схватил Лёню за левую руку и бесцеремонно проколол ему указательный палец.
– Здесь и здесь, – сказал Иван Иванович, объяснив, Лёне, где нужно расписаться.
Лёня выполнил, все что требовалось, поставив автограф под словами: «С моих слов записано верно и мною прочитано».
Иван Иванович спрятал под плащом чистосердечное признание Лёни и достал оттуда кусок осетрины и книгу средних размеров.
Лёня проглотил слюну, так как есть хотел страшно.
– Э нет, Лёня, это для отпугивания людоедов, – сказал Иван Иванович и погасил в карих глазах Лёни надежду утолить голод. – Съешь балык и тебя слопают людоеды, не съешь, они тебя все равно слопают! – сказал Иван Иванович и залился веселым смехом.
Лёня обиделся.
– Шучу. Теперь главное. Лучший подарок на свете – книга! Кто сказал, не знаю, но главное, что верно сказал. Дарю я тебе самоучитель по выживанию, называется «Робинзон Крузо». Чтобы ты, паразит, ее от корки до корки прочитал и выучил наизусть то место, где гражданин Робинзон делал лодку. И сразу предупреждаю, до дома доплыть не мечтай.
– Почему?
– Потому что далеко!
– Очень?
– Так далеко, что отсюда не видно!
– Тогда зачем обнадеживать?