Низвержение

– Мориц.

– Да.

– А вы… давно с Эльмирой знакомы?

И я тут же потянулся почесать проклятый мизинец, но вовремя одернул руку и сдержал себя, выдавив вот эту вот несчастную улыбку, которую Мари увидела, вероятно, на моем лице, если там за запекшейся и кое-где размытой кровью вообще что-либо было видно.

– С детства.

– С детства?

– Да, с детства. Мы будучи детьми познакомились.

– То есть вы родились здесь? В городе? Вы… – как бы нечаянно вырвалось у нее.

– Да, увы.

– А это не вас ли я видела на днях…

Но договорить она не успела, из-за штор открылась дверь, оттуда показался молодой бородато-усатый человек в каком-то смехотворно-устаревшем костюме и окрикнул присутствующих:

– Так, господа, дамы, все собрались?

– Минуту, Лев, сейчас Томас с Котом поднимутся, можно будет начинать, – ответила ему Берта и тут же завертелась в своей прежней суете.

На пороге ожидаемо появились Кот с Томасом, в руках по тяжеленному пакету, причем было видно, что Кот мучился-корчился – действительно тяжелые пакеты – но изо всех сил старался не подавать виду, лишь как-то ответно улыбаясь, запыхавшись – герой, что и говорить.

– Так, Бэти, у нас сегодня новенький? – сказал Лев, все так же важно расхаживая вдоль стены с алой занавесью, и как будто бросая на меня свои короткие нервные взгляды.

– Да, прошу любить и жаловать, – подхватила меня за локоть Берта, наконец-таки вытащив из злосчастной прихожки, и подвела к центру помещения, – это Мориц, самый преданный друг Эль, по заверениям последней. Мориц, ты у нас в первый раз?

Я бросил взгляд на скуластого Томаса. Тот лишь как-то подозрительно улыбался мне с позиции своего двухметрового роста, затем приблизился к окну, где стояла Эль, и как будто приобнял ее за плечи, шепнув той что-то на ухо, на что она посмотрела на него так, как, черт возьми, никогда на меня не смотрела.

– Да… То есть нет, я был у вас тут пару лет назад, кажется. Тогда Томас только арендовал это помещение, кажется. Не помню, словом.

– Отлично, тогда поскольку все в сборе, Лев, думаю, можно начинать.

Тогда Берта быстро достала из пакетов пластиковые стаканы («Простите, но бокалы мы с собой не прихватили», – объяснилась она), раздала их каждому из присутствующих: молчаливому Коту, что расположился на кресле, Мари, что встала немного погодя от Кота, но все так же у кресла, облокотившись слегка на спинку, Эль, что все так же стояла у окна («Я хочу курить»), Томасу, что тоже начал рыться в пакетах («Черт, Берта, а где штопор?»), и, собственно, мне, что был свидетелем этого действа где-то между Эль и Мари. Томас зажал бутылку между колен, двумя уверенными толчками вогнав штопор в пробку, и одним движением на выдохе вытащил пробку, из-за чего все помещение обдало сладко-порошковым запахом, что долго не задерживался на губах.

– Томи, не тяни, открывай пока вторую, я сейчас разолью, – сказала Берта, перехватывая у него бутылку.

– Так сразу? – таким вот удивленным тупым голосом, и потянулся за второй.

Тут из-за занавеси снова показался Лев, только теперь почему-то с пенсне на носу, но я не стал даже вдаваться в подробности и расспрашивать у Мари, до которой мне было гораздо ближе, нежели до Эль, что как будто отстранилась от меня на расстояние. Берта пошла разливать вторую бутылку, когда я только пригубил вино из нелепого стаканчика, почувствовав даже не вкус, а порошковое предвкусие последующего вечера, и даже не вечера, а, казалось бы, всей моей дальнейшей жизни.

– Мориц… как вас по батюшке величать? – уже немного растягивая слова, произнесла Берта, подходя ко мне с этой бутылкой.

– Ах, черт возьми. П.Б. – точно выстрелило у меня из губ.

– Вот как? Значит, Мориц П.Б. Интересно как… Мориц П.Б., у вас имеется дама сердца?

– Да, была когда-то.

– Оу, как трагично. Что бы вы ей сказали, если бы сейчас она стояла перед вами?

Это было натуральным свинством спрашивать такое с ее стороны, но я стоял такой весь из себя в трех метрах от Эль, глядел на нее, на этот мраморный профиль, что будет рыхлым всего через пару лет, и это как будто должно было стать мне утешением и каким-то протрезвлением, но я все смотрел на нее, на этот вздернутый подбородок под опекой Томаса, моего, черт возьми, когда-то лучшего друга, но не уже, смотрел на этот упрямый непослушный неподатливый носик, которым она вертела и морщилась от меня на любое предложение, и в конце концов увертела от меня, таки шлюха в моих глазах, которая ничего мне не должна, и вот теперь стоит передо мной непреклонной царицей. С чего бы ей раскаиваться хоть в чем-то, черт бы ее брал?

– Можете не отвечать, я по глазам вижу, как вы несчастны. Ничего, выпейте еще. И все же меня не покидает чувство, что я вас где-то могла видеть.

– Например.

– Скажем так, если бы вы назвали свою фамилию, тем самым избавив меня от необходимости обращаться к Мире… Может, я вас в Бюро видела?

– Извольте, слишком много чести для меня, для такой ничтожной пташки для заведения таких масштабов.

– Вы себя не любите.

– Более чем.

Тут из-за алой занавеси показался Лев и, слегка откашлявшись, своим больно высоким голоском проголосил:

– У меня есть кое-что для вас… Знаю, вам не терпится… вы очень хотите узнать, что же там… Черти… Черти поганые, не дождетесь… Ладно! Ладно! Если бы не нужно было отчитываться потом, если б не ваши просьбы, вы бы не увидели моего… творения. Ай! Ладно! Так что давайте, соберитесь-ка!.. Вот так, вот так! В круг, дети, в круг! Вот так, Берта, ты вот сюда, Мари, ты вот сюда, как мы это делали когда-то… Кот, у тебя уже тогда наблюдался недостаток серого вещества, так что перестань смеяться, это серьезно… В общем! Господа… Кхе… Дамы? У меня есть один трюк. У меня есть кое-что для вас… Представление… Шоу… Нет, это не фамилия – отвечаю сразу всем остроумам… У меня есть кое-что, что обезобразит и взорвет ваши умы.

Все уже, было видно, слегка подвыпили, чтобы простить Льву небольшую заминку, когда он удалился со сцены в уборную за… как оказалось, холстом? Если холстом можно было назвать сыромятную бумагу, всю перепачканную, с двух сторон исписанную, измалёванную, хуже газетной на самом деле, едва ли пригодную для чего-либо, кроме как действительно найти свое место в уборной.

– Лев!.. Давай уже заканчивай, скоро Альберт приедет, а ты начинаешь вот… это вот все. Лев…

– Я думаю, он пьян…

– Нет, он на транках, ему нельзя.

– Две попытки в петле, это, конечно…

– Итак, господа! Дамы…

И Лев принялся нервными рывками сначала отдергивать алые шторы, а затем развешивать свой… холст по кирпичной стене, проделывая все теми же резкими движениями на концах холста дырки, чтобы продеть через них гвозди в стене – что-то вроде своеобразной стены для расстрела, что-то вроде психологического распятия для Льва.

В помещении повисла тишина. Все боялись шелохнуться, и только Лев медленно расхаживал по комнате (на пятках), вперив глаза в пол, изредка лишь окидывая публику острым из-под бровей взглядом. Об этот взгляд можно было даже порезаться, если нечаянно его словить. Я старался не рисковать.

– Что скажете… Ну? Кто первый?

– Лев, а что это? – неуверенно спросила Мари, чуть даже вздрогнув в плечах от звука собственного голоса.

– Это? Это, господа, бессознательное. Вам не нужно пытаться это понять, важно лишь то, что вы видите. Какие образы это в вас самих рождает. Иными словами, глядя на вот… это… Это зеркало, вы смотрите в самих себя, и тут именно важно то, что вы увидите в себе, какие воспоминания и ассоциации у вас это породит, образы и фантазии, если хотите – вот что важно, а не то, что я… написал. Итак, что вы видите? Кто первый? А? Давайте же, вы ведь так хотели мне помочь! Прям ух! Ну же! Кто первый?

– Лев, давай я начну, – начал Кот, но по лицам окружающих было видно, что никто этой инициативе не обрадовался.

– Что ж, Константин, что ты видишь?